— Твоя инициативность, — предположил Фудир, — твоя дерзость, желание выжить. Он мог бы быть жрецом дарвинистов, отобравшим тебя естественным образом, поскольку ты выжил.

— Нет, как-то я спросил у него, много лет спустя, когда принес ему бенефицию[43] от моего отца; и он ответил, что у него была надежда еще до того, как он нашел мальчика.

— А твоего отца звали делла Косса?

— Делла Коста. Шен-куа делла Коста. Он пришел в дом, где ряса держал нескольких мальчишек вроде меня, выстроил нас в ряд и ходил взад-вперед, а затем ткнул в меня пальцем. Он отвез меня в семейное имение, облачил в дорогие стеганые одежды, надел на пальцы золотые кольца и закатил пир, где в мою честь пили вино и чай, как будто я только что родился.

— И так ты стал Рингбао делла Коста. А затем…

— То все были служебные имена. Обычно я выбирал их сам. Я был Людовиком Крауцером Девятым, когда работал заместителем министра финансов на Марквальде, солнце Гесслера. Я был Слимом — просто Слимом — в бытность министром образования на луне Джемсона, Звезде Уркварта.

— А теперь ты Хью О’Кэрролл.

Хью не ответил, и молчание продолжалось некоторое время, пока он наполнял чайный шарик. Он ждал, что Фудир поделится историей о себе, но, похоже, у терранина не было детства, по крайней мере такого, о котором он желал бы рассказать. Наконец настойчивый свист закипевшей воды позвал О’Кэрролла назад к буфету, где он приготовил чашку.

— Олафссон не торопится, — бросил он через плечо, но Фудир промолчал.

У заваривающегося чая был приятный запах. Эреноты слыли страстными любителями чая, когда не употребляли чего-нибудь покрепче, но прежде Хью не встречался напиток с таким нежным и приятным ароматом. Скорее всего, листья были собраны на Узле Павлина или на Башмаке Пьянчуги. Хью принес чашку своему компаньону, который сделал глоток и поморщился.

— Он не настоящий, — сказал Фудир, указывая на чашку, но при этом кивнув на коридор, ведущий к отсеку пилота. — Но любопытно пахнет. Почему ты не следишь за тем, что делаешь?

Хью кивнул. Послание получено. Олафссон был не настоящим Щеном, и Хью стоило вести себя с ним осторожнее. Фудир и раньше намекал, что корабль мог принадлежать не Олафссону. О’Кэрролл вернулся к буфету и заварил себе в чашке чай, высыпав из банки последние листья. Из всех своих имен, решил Хью, больше всего ему нравилось Эсп’ранцо.

Он стал размышлять о том, что могло вызвать у Фудира сомнения относительно Олафссона. Неужели терранин так хорошо знал Щенов, что мог учуять подмену? Кто может осмелиться на такое притворство? Кто-то далеко не безобидный. И все же Фудир отправился с Олафссоном по своей воле, так что он, вероятно, почуял неладное уже после того, как поднялся на борт.

Но если Олафссон — обманщик, тогда и суда никакого не было, и Фудира тоже похитили, только ради какой цели, терранин либо не знал, либо не собирался рассказывать.

Тогда ему повезло, что Вольдемар решил запихнуть Хью на корабль. По крайней мере, будет кому прикрыть Фудиру спину.

Хью перевернул жестяную банку, чтобы вытряхнуть в заварочный шарик остатки листьев, и пальцами нащупал гравировку на ее дне. Может, логотип производителя чая? Праздный интерес выявил знак в форме пустого геральдического щита, разделенного по диагонали широким мазком. На лентах сверху и снизу щита виднелись надписи, которые было сложно разобрать. Хью повернул банку так, чтобы свет падал на нее под определенным углом, и Фудир, привлеченный его действиями, встал из-за стола и подошел к нему.

Надпись была на галактическом. «Ан шеривеш аврихай» («Особая служба»). А под щитом девиз: «Го говльона ме» («Я буду служить»). Хью покачал головой и отдал банку Фудиру, когда тот протянул к ней руку.

— Будь я проклят! — пробормотал терранин, а затем продолжил, уже шепотом: — Особая служба — это Свора, Псы Ардри.

— Получается, — громко сказал Хью, — что сорт всамделишный?

Фудир передал пустую банку назад Хью.

— Или в запасах есть еще, или этот последний.

Либо Олафссон действительно был из «Особой службы», либо все мелкие детали его личины были очень тщательно проработаны. Хью хмыкнул. Его товарищ знал толк в ухищрениях, но самым простым объяснением было то, что Олафссон действительно был Щеном.

То, что Олафссон замаскировался под Щена Гончих именно с его подачи, тревожило Фудира сильнее всего, а в спокойные минуты больше всего веселило. Он пошел на это только ради того, чтобы сделать свое отбытие с Нового Эрена правдоподобным — для Хью, для эренотов и, не в последнюю очередь, для самого себя. А теперь получается, что, судя по всему, агент Конфедерации, притворяющийся Щеном, в действительности был Щеном, притворяющимся агентом Конфедерации, который, в свою очередь, притворялся Щеном. Какова рекурсия!

Теперь, основываясь на новых данных, многое из замеченного им ранее обретало смысл. Он считал корабль похищенным судном, но наиболее простым объяснением было то, что они находились в полевом офисе Щена. И эта явная симпатия Олафссона к эренотам… настоящий слуга Конфедерации был бы равнодушен и, возможно, даже удовлетворен опустошением государства — члена Лиги.

Самый важный вопрос состоял для Фудира в том, что было лучше для него — попасть в руки ложного Щена или настоящего? Согласно распространенному мнению, Свора была менее безжалостной, нежели Названные, что, впрочем, не делало ее особо милосердной, и Фудир предположил, что Щен Гончих относился бы более неприязненно к тому, кто служит Именам, чем к курьеру ’федератов.

Но Олафссону, настоящему или нет, требовался Донован — и Фудир склонялся к мнению, что «спящему» Доновану лучше продолжать спать и дальше. Фудир опасался, самую малость, того, что могло случиться, если пробудить давно спящего агента. Но пока он находился на яхте Олафссона, ему ничего не угрожало. Будь Олафссон Щеном Лиги или курьером Конфедерации, он нуждался в нем, и к тому же нуждался до приятного сильно, по крайней мере до тех пор, пока они не доберутся до Закутка.

А потом перед ним откроются новые возможности.

Грейстрок не обращал внимания на неприкрытое самодовольство Фудира. Предатель знал, что пока ему нечего бояться. Донован был дверью, а Фудир ключом, и, как и все ключи, его следовало бережно хранить — по крайней мере, пока он не откроет требуемый замок. После того как Грейстрок выведает у Донована, пропадали ли корабли КЦМ в Разломе на самом деле, он решит, что делать с ними обоими. Конечно, в том, чтобы позволить раскрытому агенту оставаться на прежнем месте, есть определенные преимущества. Грейстрок мог бы узнать много интересного, следя за тем, с кем тот встречается и что делает. Но также была некоторая польза и в том, чтобы прижечь рану.

Еще Щена смущал второй пассажир. О’Кэрролл, придя в себя после обрушившихся на него невзгод, смирился с судьбой и теперь, судя по всему, с отвлеченным любопытством наблюдал за товарищем. Грейстрок не понимал ни причин любопытства, ни отвлеченности. Если выражаться по-эренотски, в подобном любопытстве было что-то забавное.

Однажды вечером, когда корабль скользил по Великой магистрали, Грейстрок нашел О’Кэрролла в библиотеке и пригласил позаниматься в тренажерном зале. О’Кэррол переключил книгу, которую просматривал, в режим ожидания.

— Сомневаюсь, что буду достойным соперником, — ответил он.

— Правда? Я слышал, ты боец.

— Не до такой степени. Только повернись ко мне спиной, и я тут же тебя прирежу, без вопросов. Но в драку не полезу.

— Хм-м, да. Партизан. Майор Хаурасия рассказал, что ты провел блестящую кампанию против правительства Нового Эрена.

— Он солгал.

— Она не была блестящей?..

— Она была не против правительства. Я сам был правительством, а Красавчик Джек — мятежником. Не стоило слушать Хаурасию. МТК приняла сторону повстанцев. И ее агент был по уши замешан в случившемся перевороте.