Так каким же образом этот Дук-Мак поправил и усовершенствовал сказания Макризи, лежа в могиле, после своей смерти? И во всяком случае, человек, умерший за 54 года до смерти другого человека, не может быть его продолжателем.

Чего же стоят все эти определения лет рождения и смерти арабских авторов?

Вот, например, еще и Эн-Нувейри, у которого под 650, 652 и 653 годами Геджры (от 1252 по 1255 года нашего счета) почти буквально повторяется, как жена князя Турков и Кипчаков (жителей области Джучей), где столица называется Сарай, «послала персидскому князю Хулаку стрелу без перьев и кафтан без пояса со словами: „Нет более стрел, а колчан остался без лука, приходи, чтобы принять царство“, но народ за это убил ее», и т. д.

Опять по буквальности изложения рассказ этот списан с легкими вариантами из Дук-Мака, а Эн-Нувейри считается умершим в Каире в июне 1333 года, за 35 лет до смерти Дук-Мака, да и сам объем его тридцатитомной энциклопедии «Крайний предел необходимости по части отраслей образованности» показывает, что он не мог жить ранее разгара «Эпохи Возрождения».

Такими доказательствами несамостоятельности всех, так называемых, «арабских авторов» полны их собственные сочинения, и потому, не отягощая своего изложения дальнейшими сопоставлениями текстов, я остановлюсь только на крайней фантастичности их представлений о трех «Сараях», столицах, по их мнению, турецко-кипчакского царства.

Возьму, прежде всего, сочинение марокканца Ибн-Батуты «Подарок интересующимся по части диковинок дальних стран и чудесных путешествий», найденное, конечно, в Испании и впервые исследованное и напечатанное парижским «Азиатским Обществом» параллельно с французским переводом. По словам Автора, он обошел не только область Тимбукту на реке Нигере, за Сахарой, что вполне возможно для марокканца, но также и отдаленные для него и непонятные по языку южную Россию, Индию и Китай между 1325-1346 годами.

Я не буду здесь указывать на физическую невозможность такого путешествия в первой половине XIV века, а укажу только на нелепость многого того, что он описывает наряду с совершенно правильными фактами, могшими сделаться известными в Испании едва ли ранее конца XVIII века нашей эры.

«Мы добрались, — говорит он[247], — морем из Синопа до гавани, называемой Керчью... Я сказал хозяину судна:

„Я хочу сойти здесь“, и он спустил меня на берег.

Я увидел церковь, направился к ней, застал в ней монаха, и на одной из стен церкви увидел изображение арабского мужчины в чалме, опоясанного мечом и с копьем в руке. Перед ним горела лампада. Я сказал монаху: — Что это за изображение?

Он ответил (на каком же языке?): — Это изображение пророка Али (Илии) — и я удивился его ответу...

Местность, в которой мы остановились, принадлежит известной под именем Дешт-Кипчака. (Дешт пишется через „Т“ — на тюркском языке и значит степь), (а по историографическим соображениям это ассимиляция немецкого Deutsch). Она зеленая, цветущая, но нет на ней ни горы, ни холма, ни подъема. Нет на ней и дров, и жгут только сухой помет, который называют тезек — пишется через „3“ (очевидно, это кизик, кизяк). Ты видишь, как даже старейшины их подбирают его и кладут в полы одежды своей. Ездят по этой степи не иначе как на телегах, а расстилается она на шесть месяцев пути; из них три едешь по землям султана Мухаммеда Уза-бека, а три по другим владениям.

На другой день нашего прибытия один из купцов наших товарищей отправился по этой степи к тем, которые принадлежат к народу, известному под именем Кипчаков. Они христианской веры. Он нанял у них телегу, которую тащил конь. Мы сели в нее и прибыли в город Кафу (Феодосию); имя ее пишется через „К“ и „Ф“. Это большой город, который тянется вдоль морского берега. Населяют его христиане, большая часть которых Генуэзцы. У них князь по имени Эль-Демедир. (Предлагаю самому читателю восстановить это французское имя в арабской передаче и судить по нему и о других наименованиях!)

Мы остановились в Кафе в мечети мусульман и пробыли в ней с час. Потом услышали мы со всех сторон звуки колоколов. Никогда еще не слыхал я их и, перепугавшись, приказал товарищам моим взойти на башню, прочитать Коран, помянуть Аллаха и совершить призыв к молитве. Они так и сделали. Вдруг к нам вошел человек, на котором были латы и оружие. Он приветствовал нас и на наш вопрос, кто он такой, сообщил нам, что он кади здешних мусульман.

— Услышав, — сказал он, — чтение Корана и призыв к молитве, я испугался за вас и пришел к вам, как вы видите.

Потом он ушел от нас и мы не видели там ничего кроме добра. На следующий день пришел к нам эмир и устроил угощение. Мы поели у него, прошлись кругом по городу и увидели в нем прекрасные базары. Жители там неверные... Мы увидели чудную гавань, в ней было до 200 судов военных и грузовых, малых и больших. Это одна из известных гаваней мира. Затем мы наняли колесницу и поехали в город Кирам (т. е. Крым) — пишется через „КИ“ и „РА“ — это город большой и красивый».

Мы видим, что до сих пор все было хорошо, и есть город Старый Крым. Затем опять все идет правдоподобно, за малыми исключениями. Возьмем, например, главу «О телегах, на которых ездят в этой стране»[248].

«Колесницу называют они араба (т. е. арба — от франкского слова отЬе — вращающееся колесо, или от семитического „орбаа“[249]) — пишется через „а“, „ра“ и „ба“. У каждой из них 4 больших колеса; есть между ними такие, которые везут две лошади, но есть и такие, в которые впрягают больше этого. Возят их также волы и верблюды (??), смотря по тяжести или легкости арбы. Тот, который заправляет арбой, садится верхом на одну из везущих ее лошадей, на которой находится седло. В руке его плеть, которую он приводит в движение для погонки, и большой шест, которым он направляет арбу, когда она сворачивает с пути. На нее ставится нечто вроде свода, сделанного из прутьев дерева. Его обтягивают войлоком или попоной; в нем бывают окна решетчатые и тот, кто сидит в ней, видит людей, они же его не видят; он поворачивается в ней, как угодно, спит и ест, читает и пишет (даже пишет!!!) во время езды. На тех из арб, на которых возят дорожные тяжести и съестные припасы, находится такая же кибитка, но с замком.

Когда я задумал ехать, я изготовил для своей езды покрытую войлоком арбу, в которой со мной поместилась моя девушка. Для товарища моего я нанял маленькую арбу, а для остальных спутников — большую, везомую тремя верблюдами, на одного из которых сел верхом возница арбы...

Проехав от города Крыма 18 станций, мы прибыли к обширной реке, через которую переправлялись целый (?!) день вброд. Чем больше скот и наши арбы погружались в эту воду, тем сильнее становилась грязь ее и увеличивалась трудность переправы... Так мы ехали до тех пор, пока добрались до другой реки, через которую переправлялись пол дня. После этого мы проехали еще три дня и прибыли к городу Азаку (Азову) — имя его пишется через „а“, „з“ и „к“, который лежит на берегу моря и отличается красивой постройкой. Приезжают туда Генуэзцы и другие с товарами и живет в нем брат-странноприимец Бичакджи, один из вельмож тамошних, который кормит приезжающих и уезжающих».

Мы видим до сих пор знакомые имена. Но вот начинаются и новости:

Тут же оказывается и город Маджар, т. е. венгерский, мадьярский[250].

«Поехал я в город Маджар — пишется через „ма“, „джа“ и „р“ — город большой, один из лучших турецких городов, на большой реке, с садами и обильными площадьми. Мы остановились там в ските благочестивого религиозного престарелого шейха, достославного Батайхи (Батюшки?), родом из Батайха (?) Иракского.