Миновав пару селений, я еще разок свернул, и вскоре мой автомобиль уперся в шлагбаум, преграждающий проезд в коттеджный поселок. В том, что это именно тот поселок, который я разыскиваю, сомнений не было – на арке было написано «Саблино».

В такую погоду пес из конуры нос не кажет, а уж охранник из будки тем более. Так что когда я подъехал, мужик за окном, одетый в форму «чоповца», даже не выглянул – поднял шлагбаум, однако я, подав машину вперед, все же въехал на территорию коттеджного поселка, остановился в воротах и, опустив стекло у дверцы автомобиля, поманил жестом охранника, призывая его выйти на улицу. Но понятное дело, ему, как и мне, тоже не хотелось лишний раз выходить под дождь, и он, приоткрыв окно, с вопросительным видом кивнул. Я, отвечая на его молчаливый вопрос: «Что, мол, надо?» – проговорил:

– В каком доме Налётова живет, не подскажешь?

Охранник – сурового вида мужик – бросил взгляд куда-то внутрь помещения, очевидно, посмотрел в список жильцов с номерами домов, в которых они проживают, и выдал ответ:

– В сороковом. Поедешь по центральной линии, – он махнул рукой куда-то вдаль, – через две улицы свернешь налево, там, через пару домов, увидишь нужный тебе коттедж.

– Спасибо, друг! – я кивнул в знак благодарности и тронул машину с места.

Проехал по указанному охранником маршруту и остановился у дома номер 40. Коттеджи в Саблине были выстроены в европейским стиле – простые четкие формы, без всякой вычурности в архитектуре, кое-где с панорамными окнами, кое-где с мансардами; цоколями, облицованными плиткой под природный камень. Не составлял исключения из общего правила застройки поселка Саблино и дом Налётовых. Выдержанный в бежево-белых тонах, он был двухэтажным, двускатным, асимметричным за счет того, что правая сторона крыши была длиннее левой и служила крышей не только самому дому, но и пристроенному к нему гаражу.

Держа над головой зонт, я надавил на кнопку домофона, прикрепленного на воротах, и принялся ждать ответа. Он последовал несколько секунд спустя – раздался щелчок, и женский голос, довольно-таки милый, проговорил:

– Я вас слушаю!

– Мне нужна Налётова Анна… – произнес я тоном уверенного в себе человека – начнешь мяться, эти богатенькие живо за рохлю посчитают и станут в разговоре диктовать свои условия. Мне же, наоборот, чтобы узнать необходимую информацию, нужно быть в беседе хозяином положения.

– По какому вопросу? – пропел в динамике домофона женский голосок.

Если сказать, что частный сыщик, пришел по вопросу убийства адвоката Крутькова, могут дать от ворот поворот – не любят у нас частные структуры и лиц, представляющих их. Придется опустить слово «частный».

– Все по тому же вопросу, – проговорил все тем же уверенным тоном, каким бы мог говорить представитель власти, олицетворяющий закон. – По поводу смерти адвоката Крутькова. Нужно задать пару уточняющих вопросов Анне Налётовой.

– Одну минутку, – пропел мелодичный голосок, женщина сказала находящемуся неподалеку от нее человеку пару слов и бросила в домофон: – Проходите!

Раздался щелчок, и запирающее электромагнитное устройство открылось. Я толкнул калитку и вошел во двор. Территория, на которой располагался коттедж Налётовых, занимала примерно восемь соток. Все пространство, что не было застроено сооружениями или залито бетонными дорожками, было засеяно травой, несмотря на позднюю осень, все еще сохранявшую свой ярко-зеленый, какой-то неестественный среди унылых красок осени цвет.

Я прошел через бетонную площадку у коттеджа к дому, поднялся по ступенькам крыльца, крыша которого служила полом для балкона второго этажа, сложил зонт и, толкнув стеклянную дверь, ступил внутрь.

Прихожая была приличных размеров, стильная: светлые стены, темные дорогие двери, зеркало в массивной – под цвет дверей – деревянной раме на стене, комод, более светлого цвета ламинированный пол и в тон ему деревянные ступени уходящей на второй этаж лестницы. Было тепло, светло, уютно.

Встретила меня невысокая, довольно-таки миловидная женщина лет за сорок, все еще прекрасно сохранившая свои формы. Одета она была просто, по-домашнему – в потертые синие джинсы, бежевую кофточку и мягкую спортивного вида обувь. Женщина приветливо улыбалась. Я с ходу принял ее за хозяйку дома, и не только потому, что вся она была такая домашняя, приветливая, а еще и потому, что рядом с нею стоял хорошенький мальчик лет четырех, одетый в спортивный костюмчик. А чей ребенок может быть в доме Налётовых? Не уличный же мальчишка, а наверняка барчук – хозяйский сын. А кто рядом с ребенком в доме должен быть? Ну конечно же мама. Вот такова была цепочка моих логических рассуждений, когда я увидел в прихожей встречающую меня парочку. И, разумеется, обратился к женщине с вопросом: «Анна Налётова?» Но я ошибся в родстве стоявших передо мной женщины и мальчика.

– Нет, – отрицательно покачала головой женщина. – Анна Николаевна вас ждет наверху в кабинете, – проговорила она, чуть смутившись, и добавила: – А я няня Андрея. – Она кивнула вниз на мальчика, показывающего мне зубы.

Понятно, подвела меня плебейская натура человека, родившегося в простой семье, выросшего среди простых людей и продолжающего жить среди обычных людей, которых воспитывают «бедные» мамы, вынужденные за неимением средств на няню взваливать на свои плечи заботу о малыше и лично, без посредников, дарить им любовь и ласку. В богатых семьях нынче все по-другому, все «по-людски», чадом занимается няня, или, как в одно время называли их на иностранный лад, «бебиситтер», а мамаши занимаются своим отпрыском в лучшем случае один час в день, а то и вовсе не занимаются. Про отцов в таких семьях я вообще не говорю – они деньги зашибают, им не до детей. Как говорится, все новое – хорошо забытое старое. Потому как и до Октябрьской революции в русских семьях были няни. И вот сейчас, глядя на няню и барчука, мне в голову пришла интересная мысль, что няни – зло! Ибо если бы у детей Анны Карениной не было няни, то Анна осталась бы жива! Потому что вынуждена была бы заниматься детьми, а не крутить от безделья роман с Вронским и в итоге, будучи непонятой в обществе, бросаться под поезд.

Но что-то я отвлекся от цели своего визита.

– Я могу снять верхнюю одежду? – спросил я у женщины.

– Ах да, конечно, – спохватилась она, – повесьте в шкаф.

Я повесил зонт на ручку двери так, чтобы вода с него капала на резиновый коврик, повесил куртку во встроенный шкаф и вновь обернулся к няне.

– А этот дядя к маме пришел? – спросил мальчишка, глядя на меня лучезарным взором.

Вопрос был задан няне, но ответил я:

– К маме. Проводишь меня?

– Запросто, – сказал пацан, развернулся и стал взбираться по лестнице.

– Осторожно, Андрюша, не упади! – сказала няня вдогонку.

– Да знаю, – отмахнулся мальчишка и продолжил восхождение по лестнице на второй этаж.

Я зашагал следом.

На втором этаже в коридоре находилось несколько дверей, но лишь одна из них, первая слева, была открыта. Мальчишка, поднявшийся уже вперед меня, побежал по коридору и влетел именно в эту дверь.

– Мама! Мама! – раздался его звонкий голос. – К тебе дядя пришел!

– Хорошо, Андрей, спасибо! – раздался женский, как мне показалось излишне строгий по отношению к сыну, голос.

Я прошел по коридору и ступил в открытую дверь. Комната, куда я вошел, была будуаром, отделанным в розовых тонах. Здесь стояла кушетка, обитая шелком, комод, шкафчик, столик на гнутых ножках, с установленным на нем большим овальным, вращающимся вверх-вниз зеркалом, рядом со столиком – пуфик, кругом косметика, куклы, статуэтки и прочие безделушки, которые так нравятся женщинам. Посреди комнаты стояла высокая, статная, лет тридцати семи женщина. У нее была гордо посаженная голова, пышные черные волосы и холеное, чуть удлиненное лицо с прямым носом, тонкими губами, высоким лбом и карими глазами с надменным взглядом. Царица, одним словом, только вот одета не по-царски, попроще – в синие брюки и коричневую блузку.