Они проделали половину экскурсии, когда он сумел заставить себя поменьше глазеть на привлекательные выпуклости провожатой, чтобы обратить внимание на рабочих в цехах. Собирая бело-синих дедов-морозов с бородой до пояса, они косились на Бондарева с подозрением, ненавистью или страхом.

«Какого черта? – подумал он. – Я ведь всего-навсего бизнесмен, который приехал сюда, чтобы заключить контракт. Это значит, что, благодаря мне работники фабрики получат дополнительный доход, что еще больше счастливых детишек в далекой заснеженной России будут играть с вашими расчудесными роботами, обеспечивая вас все новой работой, деньгами, чувством удовлетворения, наконец. Почему же вы смотрите на меня как на врага трудолюбивого японского народа? Чем я вас не устраиваю, маленькие желтолицые друзья?»

Естественно, эти вопросы вслух не произносились, так что ожидать на них ответы было бы глупо. Бондарев и не ожидал. Он глядел, слушал, запоминал. Словно лазутчик на вражеской территории. Что вполне соответствовало действительности.

В той части склада, где рванула мина, особо смотреть было нечего. Рабочие почти успели убрать обломки и осколки, закопченный асфальт и стены поливали водой из шлангов. Несмотря на это, в воздухе все еще ощущался запах кордита, запомнившийся Бондареву по злополучному отелю «Ориентал».

– Жертвы были? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Кйоко. – Кажется, нет.

– Кажется, нет, – повторил Бондарев, разглядывая бурую лужицу, до которой не успели добраться водные струи. – Вы звонили в полицию?

– Таких распоряжений мне не давали, – был ответ.

– Прозвучал взрыв, а вы сидели и ждали распоряжений?

– Меня в это время здесь не было.

Торопясь покончить с неприятной темой, Кйоко отвела Бондарева под временный навес, где велась упаковка одинаковых голубоглазых дедов-морозов в синих шубах до пят.

– Это лишь один из пунктов отгрузки, мистер Железняк, – пояснила она. – Заказов очень много, поэтому вся фабрика занимается их выполнением. Давайте пройдем в соседнее помещение.

Бондарев смотрел на новехонькую ленту конвейера, по которой прибывали все новые и новые деды-морозы. Все они были ростом сантиметров пятьдесят и подозрительно смахивали на уменьшенные копии Льва Толстого. Бондареву захотелось включить одного из роботов или хотя бы взглянуть на них поближе. Он направился к конвейеру, но Кйоко схватила его за рукав.

– В чем дело? – резко обернулся он.

– Позвольте мне показать вам офис конструктора, – пролепетала секретарша, оттаскивая его от конвейера.

– Какого конструктора?

– Я хочу представить человека, который изобрел этих русских санта-клаусов.

– Дедов-морозов!

– О’кей, тет-тофф мьорософф.

Вскоре перед Бондаревым предстал инженер, маленький человечек с густой шапкой иссиня-черных волос, похожих на папаху. На мир он смотрел сквозь линзы очков толщиной с порядочное увеличительное стекло. Может быть, он был гениальным конструктором, но при этом оставался никудышным собеседником. Как Бондарев ни бился, ему не удалось выудить ни крупицы полезной информации. Инженер либо «бекал-мекал» по-японски, либо начинал изъясняться совершенно непонятными терминами. Одним словом, толку от него было, как от козла – молока.

А когда этот бесполезный во всех отношениях разговор закончился, Кйоко вывела Бондарева на улицу и заявила:

– Я думаю, на сегодня с вас хватит. Миссис Такахито настоятельно просила не утомлять вас осмотром фабрики. В нашем городе есть и другие места, гораздо более интересные.

– Какие? – мрачно осведомился Бондарев, понявший, что его попросту обвели вокруг пальца.

– Разные, – туманно ответила японочка. – Их много.

– Я никуда не пойду.

– Не надо идти. Мы поедем. Можете сесть за руль, если хотите.

– Что я хочу, так это продолжить производственную экскурсию.

– Невозможно, – вздохнула Кйоко. – Срок выписанного вам пропуска истек. Продолжим завтра, хорошо?

«Плохо», – подумал Бондарев, но смолчал.

Кйоко привела его к своему маленькому потрепанному «Ниссану», довольно скромному по меркам того, кто захотел бы прокатиться на крутом японском автомобиле. Они отправились в путь, переехали по мосту на следующий остров и принялись бесцельно колесить по Хиросиме. Все это время ротик Кйоко не закрывался ни на минуту. Она говорила много и охотно на любые, самые неожиданные темы, а когда Бондарев спрашивал, куда свернуть или как добраться туда-то, моментально терялась. Ориентировалась в городе она не лучше, чем стрекоза, попавшая в муравейник.

После того как их «ниссанчик» четырежды пересек один и тот же мост, Бондарев решил взять инициативу в свои руки и действительно очень скоро вырулил на одну из центральных магистралей города. Он собирался спросить, почему Кйоко не позволила ему взять в руки деда-мороза и почему не представила его управляющему, Хато Харакумо, когда она схватилась за руль и резко вывернула его вправо:

– Нам надо туда!

– Нам налево, – возразил Бондарев, чудом избежав столкновения с рыбным фургончиком, на борту которого красовались два влюбленных осьминога. – И вообще, когда веду машину, я предпочитаю, чтобы руль находился только в моих руках.

– Простите меня, – сказала Кйоко, – но я решила, что вам захочется взглянуть на Парк Мира.

– Это где девочка с журавликами? – спросил Бондарев.

– Вы там уже бывали? – На ее симпатичной мордашке проступило такое разочарование, что пришлось соврать.

– Нет, просто слышал.

– Тогда, – оживилась Кйоко, – может быть, вы хотите взглянуть на парк собственными глазами?

Японцы не только глубоко переживают национальную трагедию 1945 года, но и гордятся тем, что сумели выстоять, пережить кошмарный шок и возродиться, словно Феникс из пепла. Им кажется, что все должны непременно разделять с ними чувства по поводу атомной бомбардировки и постоянно помнить о бедствии, постигшем Хиросиму и Нагасаки. У Бондарева язык не повернулся отказать своей маленькой черноглазой спутнице.

– Хочу! – воскликнул он с фальшивым энтузиазмом. – Очень хочу взглянуть на парк собственными глазами.

По прибытии на место Кйоко потащила Бондарева к бетонной арке, под которой плясали языки пламени, и заявила, что огонь будет потушен не раньше, чем на Земле будет уничтожено все атомное оружие.

– В таком случае, – изрек он, – можете считать это вечным огнем.

– Почему?

– Потому что атомное оружие будет существовать до тех пор, пока существует человечество, и исчезнут они одновременно.

– Вы пессимист, – заметила Кйоко.

– Скорее, реалист, – возразил Бондарев.

– Люди обязательно поумнеют.

– В истории примеров тому не существует. Воевали, воюют и будут воевать.

– Нет, если с детства каждый будет знать, что такое война, – заявила Кйоко и повела Бондарева на другой берег реки Ота, где высилось какое-то полуразрушенное здание. – Вот, смотрите, – сказала она, держа его за руку. – Это Гэмбаку дому, Атомный купол. До войны здесь размещался Выставочный центр. Он находился всего в ста шестидесяти метрах от эпицентра взрыва, но уцелел, а все, кто был внутри, погибли. Разве не ужасно?

– Ужасно, – согласился Бондарев. – После той войны половина СССР лежала в руинах, да и Европе досталось. Не помню точно, сколько миллионов человек погибло. Несколько десятков. И что? После этого войны прекратились?

Кйоко вздохнула, подумала немного, а потом спросила:

– Скажите, а сколько русских погибло на войне?

– Не только русских. В Советском Союзе разные народы жили. По одним оценкам, в сорок пятом не досчитались двадцати миллионов. По другим – в два раза больше.

– А в Хиросиме и Нагасаки около двухсот тысяч. Это получается… это получается…

– Что? – спросил Бондарев.

– Ужас получается, – заключила Кйоко. – И вы это пережили?

– Как видите.

– Вот, значит, какие вы, русские…

– Какие?

– Знаете, – неожиданно предложила японка, – поехали ко мне.