В противоположном конце зала ожидания я вижу нескольких ребят из школьного марширующего ансамбля, которые играют Гимн Морской пехоты, и пару мужчин (синие мундиры уже узковаты им в районе талии), выступающих в роли неофициальных знаменосцев. Господи, только не говорите, что мама наняла ансамбль.

В руках у мамы растяжной плакат, нарисованный в ярких чирлидерских тонах, с надписью: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ТРЭВИС!". К ее поясу привязаны ленты от чертовой тучи гелиевых шариков. И так паршиво, что мне пришлось вернуться в Форт-Майерс. Это еще хуже. Я не могу притвориться, будто этот чокнутый приветственный комитет предназначен для кого-то другого – кроме меня в самолете морпехов не было.

Плакат, смятый между нами, хрустит, когда мама обхватывает руками мою шею, поднявшись на носочки, чтобы дотянуться. Шарики опускаются ниже, легко ударяются о мою макушку. В одном этом объятии заключена сила пропущенных полутора лет объятий, и у меня складывается ощущение, будь такая возможность, она бы больше никогда меня не отпустила.

– Слава Богу, ты дома, – шепчет мама мне в грудь; ее голос надламывается от слез. – Слава Богу, ты живой.

Я чувствую себя дерьмово. Отчасти – потому что не знаю, что сказать, но в основном – потому что жив.

– Я рад… – Ложь застревает в горле, и мне приходится начать снова: – Я рад вернуться.

Она обнимает меня слишком долго, проходящие мимо незнакомцы дотрагиваются до моей спины, рук, говорят: "Спасибо", "Добро пожаловать домой", отчего мне становится дико некомфортно. Здравый смысл подсказывает, что эти люди в футболках университета Огайо и бейсболках Нью-Йорк Янкиз – всего лишь туристы. Обычные люди. Но я провел последние семь месяцев в стране, где враг смешивается с мирным населением, поэтому никогда не знаешь, кому доверять. Я в уязвимом положении, мне ненавистна мысль, что у меня нет автомата.

– Мне надо забрать свою сумку, – говорю я, чувствуя облегчение, когда мама меня отпускает. Она благодарит знаменосцев, обнимает нескольких девчонок из ансамбля, после чего мы идем к эскалатору, ведущему в зону выдачи багажа.

– Как долетел? Они вас кормили? Ты хочешь есть? Мы можем где-нибудь остановиться, пообедать, если ты голоден. – Мама говорит быстро, и слишком много, пытаясь заполнить повисшую между нами тишину. Металлический женский голос сообщает местное время и погодные условия, чтобы туристы могли перестроиться. Мои часы до сих пор идут по часовому поясу Афганистана, хотя я вернулся в Штаты пару недель назад. Забыл перевести, наверно.

– Тебе всегда нравилась эта забегаловка "У Клэнси". Ты раньше любил их пастуший пирог, помнишь?

В груди вспыхивает ярость, мне хочется сорваться на нее. "У Клэнси" по-прежнему мой любимый ресторан; я не забыл, что люблю пастуший пирог. Только она предложила с благими намерениями, и я не хочу проявить неуважение, поэтому едва заметно улыбаюсь.

– Помню, но я не особо голоден. Устал.

– Папа тоже хотел тебя встретить, но у него важная встреча, – продолжает мама таким тоном, который заставляет меня задуматься – верит ли она сама в то, что говорит. Может, она имеет в виду чужого отца. – А Райан работает в центре Фольксваген до отъезда в колледж.

После окончания своей профессиональной футбольной карьеры, мой папа купил три автомобильных дилерских центра. Когда учился в школе, я должен был работать в центре Фольксваген бесплатно, чтобы иметь доступ к мастерской и запчастям для моей машины. Так как я стал сыном, не оправдавшим надежд, отец отказался платить мне зарплату. В результате пришлось устроиться в компанию, занимавшуюся ландшафтным дизайном, за восемь баксов в час. Стоит ли удивляться, что он отдал реальную работу Райану.

– А Пэйдж… – не договорив, мама неодобрительно хмурится, поджав губы. Ей никогда не нравилась моя девушка… поправка – бывшая девушка. Маме кажется, что она выглядит дешево. Я думаю, Пэйдж место на обложке Максим в одном белье. Именно этим она меня привлекла изначально.

На дне моего вещмешка лежит единственное присланное ею письмо. Оно пришло в посылке с сигаретами, жевательным табаком и порно. Только Пэйдж могла смягчить удар от письма в духе "Дорогого Джона", прислав его вместе с вещами, которые мобилизованным морпехам нужнее всего. 

Письмо было не очень длинное:

Трэв,

Думаю, перед возвращением домой тебе стоит знать, что я теперь с Райаном.

П.

Меня не удивило, что она порвала со мной так прямолинейно. Пэйдж никогда не страдала тактичностью. Она обычно озвучивает все свои мысли, даже если они обидные или злобные. Еще одна черта, которая мне в ней нравилась. Ну, это… и секс. Особенно после ссор. А ссорились мы часто. У меня до сих пор на щеке виден маленький шрам, оставшийся после того, как Пэйдж запустила в меня пивной бутылкой, когда застукала целующимся с какой-то левой девчонкой на какой-то левой вечеринке. Мы постоянно друг другу изменяли. Такие отношения у нас с Пэйдж – безумные и ядовитые, но всегда чертовски крутые.

Записавшись в армию, я не питал надежд, что она будет сидеть дома и ждать меня. Я не носил ее фотографию в каске, как делали другие ребята с фотками своих жен и девушек. Всегда знал, что Пэйдж подцепит кого-то другого. Единственным сюрпризом стало то, что кем-то другим оказался мой брат. 

Только вот в чем дело – мне, вообще-то, все равно.

То есть, да, я немного полюбопытствовал, почему Пэйдж заинтересовалась Райаном. Он не совсем в ее вкусе, что заставляет меня задуматься, а не пытается ли она манипулировать мной, или им. Меня такие игры не интересуют, тем более я в городе всего на тридцать дней. Райан может ее забирать.

Я не хотел возвращаться в Форт-Майерс, но мне больше некуда податься. С большим удовольствием остался бы со своими друзьями. Мне хочется быть с людьми, которые знают меня лучше всех.

Я хочу домой.

Как только мысль кристаллизуется у меня в сознании, опять чувствую себя виновато. Особенно рядом с мамой, стоящей позади меня у багажного конвейера с самой широченной улыбкой в истории улыбок, и тараторящей о том, как она рада, что я успел вернуться домой до отъезда Райана в колледж. Чтобы удержаться и не отвесить ехидный комментарий о том, насколько мне все это параллельно, оглядываю зал, обнимающиеся семьи, бизнесменов с сумками для ноутбуков через плечо. Среди кучки пассажиров, ожидающих багаж, замечаю темноволосого парня, одетого в камуфляж. Он стоит, прислонившись к опорной колонне. Похож на моего друга Чарли Суини. Мы подружились в тренировочном лагере для новобранцев, потом нас отправили в Афганистан в одном взводе.

– Чарли? – Я делаю шаг в его сторону; странное ощущение радости заполняет грудь, словно пена во взболтанной бутылке газировки, потому что мой друг здесь, во Флориде, а это значит, что он не…

– Трэвис? – окликает мама. – С кем ты говоришь?

… умер.

Сводит живот, глаза обжигает от слез, которые так и не проливаются. Чарли не может оказаться в Форт-Майерс, потому что его убили в Афганистане, а я стою посреди оживленного отдела выдачи багажа, разговаривая вслух… с пустым местом. Все счастье ускользает, снова оставляя меня пустым.

 – Ты в порядке? – Мама дотрагивается до моего рукава.

Я шумно выдыхаю, и вру:

– Да, в порядке. 

– Поверить не могу, как ты изменился, – говорит она, опять меня обнимая. Я всегда был высоким, но за последний год вырос еще сантиметров на пять. К тому же раньше носил волосы длиной почти до плеч (мама постоянно ворчала, чтобы я подстригся). – Ты такой красавец.

Моя сумка вываливается на конвейер, и я с облегчением иду за ней, увиливая от беседы. Подхватив сумку, закидываю ее на плечо, подняв маленькое облако пыли вокруг себя. Афганистан последовал за мной до дома.