— Не по-людски это, — не понравился способ капе- рапгу. — Какой ни есть, а нам родия. Сегодня Осипа в психушку увезут, завтра пас в психи определят?

— Не определят. Если поперек строя мычать не бу­дешь Есть установка, — нажал голосом весельчак Лепя Курочкин, — создать комиссию по установлению психи­ческой полноценности депутата Забубённого. Туда входят Болтянко, Хмырько. Захребетный, я и Вавакин. Коммен­тарии излишни.

— Мужики, опомнитесь! — замахал руками Болтянко- заде. — Это ж любою из нас таким макаром изведут?

— Да не изведут, говорю вам! — повысил голос Куроч­кин. — Л членам комиссии — по двойному окладу и по командировке в Америку. Не хило?

— Ну если в Штаты... — остыл Захребстный. — Тогда конечно...

— Если оно да, то нет, конечно, само собой, посколь­ку, как без консенсуса, тогда при наличии отсутствия, — съязвил Шибский-кун. Его в комиссию не пригласили, он обиделся.

На следующее утро санитарная машина приехала r Свиблово и увезла Забубённого. Его вскоре забыли. Забы­ли, впрочем, как козла, без особых эмоций.

В психушке Осип пережил второй путч, войну в Чечне и помутнение мозгов царя-батюшки. Кто-то из его преж­них коллег проскочил на второй срок, кто-то заработал неплохие деньги в коммерческих структурах, а кто и по клюву схлопотал во время танкового обстрела. Всякое слу­чилось за время его вынужденной отсидки. Ничего он тол­ком не знал в психушке о бытии и житии за стенами при­нудиловки..

Правильно решил Забубённый: ему с мерзавцами не по пути. В психушке спокойнее и совесть чище.

1-4

Покривить душой главный врач психиатрической кли­ники Толмачев не мог: работа ему не нравилась. Сергей Алексеевич готовился к другой практике — и прибыль­ной, и уважаемой. Во Втором стомате он числился отлич­ником, был комсоргом факультета и окончил вуз с крас­ным дипломом. Ну и что? Не отличники, но летки потомственных дантистов заполучили зубоврачебные крсс- ла без особых усилий, а он остался бедным родственни­ком, в крохотной мастерской готовил по слепкам встав­ные челюсти. Туг еще Горбачев затеял перестройку, в су­ете событий Толмачев замешкался и вместо тесной мастерской обзавелся всего лишь бормашиной у себя на квартире, куда клиенты шли неохотно. Опять он прозевал момент. Где золото и открытые рты, везде еврейская диа­спора. И золотишко обожают, и ротозеев. Надругалась жизнь над комсоргом факультета. Толмачев вьгмешал обиду на редких пациентах. Делал он это умело, не придраться, только пациентов не прибавлялось.

Лишь чистая случайность помогла ему избавиться от нищеты и обвинений в садизме — рано или поздно такое должно было случиться: Толмачеву повезло. Старый това­рищ его покойного отиа предложил ему перейти в закры­тый психдиспансер. «В сумасшедший дом?» — ужаснулся Толмачев. «Попомни мое слово, Сережа, — бил просто товарищ отца, — еше за уши не оттащишь. Самое твое место», — намекал он на пристрастие Толмачева к стука- чсству. Оскорбляться он не стал — не то время и не те отношения. Как он был лопухом, так и остался, а полков­ник Воливач стал внушительной фигурой.

И в тот день, когда в диспансер привезли некую лич­ность без опознавательных знаков с покривленными моз­гами, судьба стала благосклонной к Толмачеву. Во-пер- вых, его назначили заведующим отделением и поручили заниматься только этим пациентом. Во-вторых, старая тет­ка главврач Скубникова не соглашалась с методой лече­ния, предложенной Толмачевым, и он пожаловался Воли- вачу. Тетку Скубникову сразу отправили на пенсию. Кто стал главврачом? Правильно. Сергей Алексеевич. Кто с Воливачом, тому никто нипочем. Само собой, повышен­ный оклад, спецпаек и полная свобода действий.

Как считал Толмачев, разобравшись в специфике за­крытого лечебного заведения, при Горбачеве этот профиль захирел, перевелись диссиденты, клиентура КГБ, безде­нежные и бездарные крикуны, а при Ельцине пошел сто­ящий контингент: солидные мамы банкиров, жены фир­мачей, а то и сами банкиры и фирмачи.

Деньги за лечение родственников платились немалые, прибрасывали сверх оговоренного, лишь бы пациенты горя пе знали, чтобы лечились, лечились и лечились. Хорошее наступило время, заматерел Толмачев внешне и внутрен­не, в маститые психиатры И психоаналитики вышел. К старым методам лечения новые прибавил, развернулся вширь, как засидевшийся в мэнээсах Гайдар или застояв­шийся у цветочков Чубайс. Ельцина Толмачев не уважал, но разгул сумасшествия пенил: деньги на счет диспансера переводили большие, и главное — регулярно, а если вправ­ду, он бы самого президента с удовольствием на амина- зинчикс подержал со всей семейкой и прихвостнями.

Любил Сергей Алексеевич поразглагольствовать на по­литические темы. Призовет к себе пациента и вызывает того на дискуссию. Сам дискутирует, оценки даст, сам себе и безгласный оппонент. Всс у него плохо: в стране зако­нодательной базы нет и пе будет, так как в Думе ни одной приличной рожи нет, одни проститутки.

В правительстве одни воры вместе с паханом Черномыр­диным, и в России никогда ничего путного пе получится, поскольку само по себе правительство всегда антинародное по суш CRoeti.Собеседники-пациенты попадались Толмаче­ву в основном грамотные, с тупыми Толмачев и не беседо­вал. Они главврачу не возражали, едва начинали ерепенить­ся, отстаивая робко свое мнение, главврач терял к дискуссии интерес и аминазйнчик собеседнику был обеспечен. Поэто­му Толмачев ораторствовал безбоязненно.

Но с пугливым собеседником неинтересно, и Толма­чев разрешал некоторое время поупражняться оппоненту, как кот мышке в его лапах. Демократия называется.

— Знаете ли вы, — начинал он дискуссию с очередной жертвой, — почему наши начинания всегда разваливают­ся? — щупал новенького Толмачев. — Не считая, конеч­но, жестоких сталинских?

— Ленинские были не менее жестокими, — вставлял пациент.

— Не скажите, — возражал Толмачев. — Это полная глупость — диктатура пролетариата, нонсенс, вроде того как кобель пытается кошечку оприходовать. Л Сталин глу­пость исправил, засунул кошечку в валенок чекистский, чтобы не царапалась. Соитие произошло. Но для такого эксперимента надо быть Сталиным. А где вы найдете нынче вождя? Плюс безграмотную массу?

— Поумнел народ, — поддакивал собеседник и думал про себя, как бы разойтись с главврачом без ущерба для здоровья и выпросить пятый стол, где пиша иовкуснее.

— Кто вам сказал? — выпучивал глаза Толмачев. — Да его затрахали попросту экспериментами,-он никому уже не верит и только призыва к бунту ждет. Вот, полюбуй­тесь, — протягива! он собеседнику газету с карикатурой: лежит голяком дородистая баба и очень утомленная, а поодаль компания огольцов стоит с наглыми рожами; по ним угадываются Гайдар, Фильшип, Чубайс, Кох, похо­жий на мелкого кобелька, вожделенно трусится Кириен­ко, с другой стороны — Ельцин, взимающий плату, возле него Лившиц, Уринсон, Козырев. Чубайс Коха спрашива­ет: «Второй раз полезешь?» Кох сплюнул и презрительно отвечает: «На грязной шлюхе пусть Сирожа Кириенко тре­нируется». Каково? От такой откровенной карикатуры ума не прибавится, только злость. И когда придет озлоблен­ный вождь, а он обязательно придет, вспомянет он и на­шим и вашим. И кто билетами торговал в борделе, и кто бабу пользовал, и кто молча мимо проходил. Вот тогда парод и поумнеет. Русского крепко по башке надо стук­нуть, чтобы мысль заработала. Правильно я говорю?

Чаще всего в собеседники Толмачев выбирал Забубённо­го, ту самую личность с покривленными мозгами, с прибы­тием которой для Толмачева начались перемены в лучшую сторону. Аккуратно он вызнал биографию пациента, узнал, что бывший избранник народа так насолил и вашим и на­шим. что дальше некуда. Даже себе надоел: совершал суи­цидную попытку, когда за ним санитары приехали. Пребы­вание здесь в жилу ему пе пошло. Года три как замкнулся в себе, слово клещами приходится вытягивать, а Толмачева его молчание только подзадоривало — ваг с кем можно бу­дет душу отвести, если разговорился, полыхать станет свя­тым гневом! Толмачев и Забубённом не ошибался, считая loio коряжистой головешкой, тлеющей изнутри постоянно.