Покойный папа Зельцман учил сына, когда ему при спела пора становиться на ноги: «Яша, если поймаешь пти­цу счастья, не обломай ей хвост. Вслед за удачей всегда идет хорошая неудача. В такой момент надо остановиться и оглянуться».

Так он сказал, когда Яша решил всрнугься в Россию на заработки вслед за соплеменниками. До отъезда семья Зельцманов жила в местечке под Ставрополем. При Гор­бачеве открылись границы, семья бросилась па родину предков. Яков к этому времени окончил пединститут и получил распределение на Камчатку, в рыбачий поселок Тиличики. Какие Тиличики? Какой уважающий себя ев­рей поедет туда, где довить нечего? Так рассуждал отец. Истинно сказано: в месте с таким названием птица счас­тья не гнездится. Яков не поехал в Тиличики, к черту на куличики, и вместе с родителями уехал к дальним род­ственникам. Там было тепло и росли грейпфруты.

В Израиле, как выяснилось сразу, птица счастья не водилась тоже. Сыны Сиона и дщери Израиля трудились в кибуцах и обязательно служили в армии. В цахал Яшу не взяли из-за несворачиваемости крови, зато и работы он найти не мог. Три года несносной жизни вылились па стра­нички письма к более удачливому родственнику в России, Сереже Тристенко, Кацмаиу по матери. С фамилии отца на­чиналась удача, он вполне стояще устроился в Москве. Дальний родственник не отказал в сочувствии и поддержке, дал совет сменить фамилию и возвращаться назад. Места всем хватит. Стал Яша Триетспкой и поехал в Москву.

В середине девяностых происходило в России такое, чего самый изворотливый еврей не придумает нарочно: в стране от Москвы до Тиличиков никто рыбу не ловил, штанов пе шил, но занимались коммерцией поголовно. Шили силки и ловили птицу счастья. Кому как повезет, кто знал маршрут полетов. «Сирожа» Тристенко пристро­ил Яшу Тристенко к Свиппову, где он не трудился в ноте лица, но служил благодетелю преданно, получая прилич­ное довольствие. Такое не было нонсенсом, нонсенсом была сама сиюминутность, и умный Свиниов поучал: бери, пока дают. Потом сгал набирать скандал с делом Клемен­тьева, Свинцов начал терять самоуверенность. Однако его востребовал в Москву Гуртовой, а далее Свинцов перетя­нул Яшу в столицу. «Союз рыжих» держался уверенно, и Яков на первых порах диву давался, как уверенно и весе­ло врут его погодки, как хорошо устроились учителя на­чальных классов, выпускники медучилищ и химтсхнику- мов, какие деньги зарабатывают. Обо всем этом он написал отцу в Израиль. «Яша, тикай! - ответил отец. — Это кончится плохо». И Яша был не против, и Лившиц уже подал в отставку, во всеуслышание назвав президента ве­л и ким человеком на прощание, и голову пеплом посыпал, каясь за трясину, в какую он, Лившиц, помог завести стра­ну. Значит, откладывать нечего, пора сматывать удочки, ловить больше нечего. Только ведь птицу счастья так и не поймал! А вот прежние сокурсники, его соплеменники, свое взяли сполна, могли украшать главу перьями этой птицы и умно вывезли их в страну обетованную. На по­том, на всякий случай.

Гут и Яша влет подстрелил птицу счастья на восемьсот тысяч долларов живого веса и очень быстро дал тягу, не предупредив товарищей.

А вот туг и началось. У-у-у, казачки — увальни, но дого­нят, вставными зубами не отделаешься. Это Яков выучил еще на Ставропольшипе, а па Израилыциие самое место ему спрятаться. На Ставропольшипе всего лишь местечко.

Но зуд в руках остался, едва он брал в руки чемодан­чик с долларами. Не случайно папа учил: украсть и дурак сможет, смоги спрятать.

Жена, выросшая в здешнем кибуце, не нашла траге­дии в Яшиных метаниях. Половину денег надо положить в банк, жить на проценты, а на другую половину пере­строить дом и купить все .необходимое. Женщинам что сто долларов, что сто тысяч — пристроят их спокойно и все сразу. Тем более не шекели.

— Циля, — ужаснулся Яков, — за такие деньги меня из-под земли вытащат!

— Это еще неизвестно, — спокойно возражала она. - Зато наши дети будут славить твое имя. Я уже снова бере­менна. и мине твои заботы не интересны. Я на втором месяце.

Яше бы порадоваться, а он принялся размышлять, был ли у него акт но таким расчетам? Определенно не случал­ся, постился он третий месяц.

— Ах, изменщица! Ах, Иезавель! — возгневался он. — Это кто меня славить будет?

— Будут славить все, — уверила Циля. — И Сирожа 1 ристенко обязательно.

И, не последовав совету отца о хорошей неудаче, Яков помчался в Тель-Авив, взяв у мамы папину адашину, сга- реиький «жиан», па котором напа никогда не ездил. А пом­чался потому, что or такой женщины надо немедченно спря­тать большие деньги. Это русским телкам они мутят голову, еврейки же сразу думают трезво о детях и многочисленной^ родне. Яков торопился, и мамины слова напутствия слушал вполуха, что машина иранская и ездить на такой опасно. Ерунда! Машина завелась со второй попытки, и Яков не мешкая выкатил на трассу в сторону Тель-Авива.

Чемоданчик с деньгами он положил па сиденье рядом с собой, а под деньгами лежана еще и драгоценная дискета...

— Сколько дорог ведут в Семь Колодцев? — спросил вдруг Геннадий у С ту Деникина. — Узнай у водителя.

— Единственная. Через пару километров будет пово­рот — и дорога на Семь колодцев, — ответил водитель и привлек внимание своих пассажиров к машине на проти­воположной стороне: — Глядите, какой-то поц на иран­ской машине. Точно, кто-то ему шипы проткнул, у нас не любят этого.

Проезжая мимо, Геннадий и Студеникин проводили взглядом старый драндулет. Обычная история: выставив красный треугольник, неудачливый хозяин возился с ко­лесом под палящим солнцем.

Геннадий встрепенулся: вытирал пот с липа и прово­жал взглядом их открытый джип, несомненно, Яшка Зельц­ман, он же Гольдман, он же похититель казацкой мошны, ибо другого такого глупого везунчика не водилось на всей планете. Для Гены Крокодила он являлся самым желан­ным евреем, ошибиться он не мог.

Первым желанием Геннадия было крикнуть водителю: «Стой!» — а со вторым желанием тотчас кинуться к дран­дулету. Он сдержатся так сильно, что засосало под ложеч­кой. Не в Москве, нечего светиться.

— Сергей, спроси водителя, кто на таких машинах разъезжает? — слегка толкнул он в бок Студеникииа.

— Эмигранты, — перевел ответ Студеникин. — Свои счи­тают позором иметь иранский и вообще арабский автомобиль.

Джип тем временем открутил уже метров триста от «жиана».

— Тормозни! — крикнул Геннадий, и водитель недо­уменно уставился на Студеникина.

— Шеф просит остановить, — сказал он водителю, сам ничего не поняв.

Джип подъехал к обочине.

— Что случилось?

— Сдается мне, это наш конкурент, может опередить пас. Поговорить надо, — прищурившись, ответил Генна­дий. — Переведи.

— Ух! — обрадовался водитель. — Беседуйте. Я ничего не вижу. Подъехать к нему?

Он по-своему и кстати понял, что значит «поговорить с конкурентом»: в Израиле выскочек не любят.

— Не стоит, — рассчитал ситуацию Геннадий: он по­дойдет к «жиану» под прикрытием деревьев и не привле­чет внимание Яшки. — Оставайтесь здесь...

И шагнул в пекло.

Яков качал ножной насос, часто отдыхал и не увидел человека, подошедшего с обратной стороны. Шипел насос, пыхтел Яша, драгоценный чемоданчик лежал на сиденье.

Геннадий простил Якова. Открыв чемоданчик и убе­дившись в сохранности искомого, он закрыл его и пото­пал не спеша в обратную сторону. Ну ничего не сверши­лось в мире за это время, ничегошеньки!

Вот и драгоценный чистейший песок. — указал он на чемоданчик в левой руке. — Договорились мирно, повора­чивайте назад, командировка закончилась раньше времени.

Водитель удовл створен но кивнул и развернулся на пу­стой трассе. Его дело маленькое.

Когда джип поравнялся с «жианом», Гена Крокодил встал во весь рост, поднял над головой чемоданчик и крик­нул ликующе, как делают это поймавшие птицу счастья: