Внезапно потеряв терпение, Марк вскочил с мраморной скамьи и принялся кружить по дворику. Две весталки наблюдали за ним, столь уверенные в неприкосновенности, гарантированной их статусом, что даже присутствие римского консула не вызывало у них тревоги. Они посвятили жизнь богине, хотя и ходили слухи о том, что они творили на празднествах в честь Боны Деа[4], опаивая мужчин вином и возбуждающими снадобьями, прежде чем убить их. Марк Антоний мрачно глянул на весталок, но те лишь улыбались и вели негромкую беседу, игнорируя наделенного властью мужчину.

Верховная жрица Весты точно рассчитала, насколько хватит у консула терпения, потому что вышла к нему буквально за мгновение до того, как важный посетитель собрался уйти, или вызвать солдат, или сделать что-то еще, лишь бы не ждать, будто жалкий проситель. Он вновь присел, уставившись в никуда и мысленным взором просматривая ужасы предыдущих дня и ночи.

Женщину, которая подходила к нему, Антоний видел впервые. Он поднялся и чуть поклонился ей, пытаясь сдержать раздражение. Она была высокого роста и носила греческое платье, оставляющее открытыми ноги и одно плечо. Локоны густых темно-медных волос облегали ее шею. Взгляд Антония опустился чуть ниже, и ему показалось, что он видит на белой материи крошечную капельку крови. По телу консула пробежала дрожь: не хотелось и думать, в каком ужасном ритуале участвовала весталка, пока он ждал.

На Форуме еще лежали мертвые тела, и в нем кипела злость, но он нуждался в благоволении верховной жрицы и поэтому заставил себя улыбнуться, когда она заговорила.

– Консул, для нас твое появление – редкая радость. Меня зовут Квинтина Фабия, и я слышала, что твои люди прилагают все силы, чтобы навести на улицах порядок. Случившееся так ужасно…

Низкий голос и правильное произношение весталки укрепили его первое впечатление. Женщина принадлежала к роду Фабиев, благородной семьи, которая в любой год могла рассчитывать на верность десятка сенаторов. Вся жизнь Квинтины прошла среди власть имущих, и раздражение уже покидало Марка Антония.

– Надеюсь, здесь проблем не возникло? – спросил он.

– У нас есть охрана и другие способы защитить себя. Даже погромщики знают, что этот храм лучше обходить стороной. Какой мужчина посмеет нарваться на проклятие богини девственности и увидеть, как его достоинство становится бесполезным стручком?

Она улыбнулась, но консул по-прежнему ощущал запах мокрого пепла и не хотел вести разговоры ни о чем. Его раздражал и тот факт, что в храм ему пришлось прийти самому, хотя дел и так более чем хватало. Но его посыльных весталки просто разворачивали на входе.

– Я пришел за завещанием Цезаря, – сказал Марк. – Как я понимаю, оно хранится здесь. Если ты передашь его мне, я вернусь к своей работе. Солнце уже садится, а эта ночь может оказаться хуже предыдущей.

Квинтина покачала головой. Брови чуть сошлись над ее темно-карими глазами.

– Консул, я готова сделать все, что в моей власти, чтобы помочь тебе, но не это. Последние волеизъявления людей хранятся у меня. Я не могу отдавать их.

Марк Антоний пожал плечами, закипая гневом.

– Цезаря убили, женщина! – воскликнул он. – Его тело сожгли на Форуме вместе со зданием Сената, так что в его смерти можно не сомневаться. Когда ты отдашь мне его завещание, если не сегодня? Весь город ждет, чтобы его зачитали.

Его злость не произвела на жрицу никакого впечатления. Она улыбнулась, глядя поверх его плеча на двух женщин, сидевших на соседней скамье. У Марка Антония возникло желание схватить ее и тряхнуть, чтобы вывести из летаргического сна. Полфорума уничтожено. Сенату пришлось собраться в театре Помпея, потому что здание, где заседал высший государственный орган, сожжено, а к нему все равно относятся, как к слуге! Его большие кулаки сжимались и разжимались.

– Консул, ты знаешь, почему основан этот храм? – мягко спросила Квинтина.

Антоний покачал головой. Его брови недоуменно приподнялись. Неужели она не понимала, что ему нужно?

– Его воздвигли, чтобы хранить в нем Палладу, статую Афины, которая когда-то была сердцем Трои, – рассказала весталка. – Богиня выражала свое благоволение Риму, а мы уже многие сотни лет ее хранительницы, ты это понимаешь? Мы видели бунты и беспорядки. Мы видели, как угроза нависала над стенами Рима. Мы наблюдали, как армия Спартака проходила мимо, и на наших глазах Гораций всего лишь с двумя солдатами защищал мост против целой армии.

– Я не… какое отношение имеет все это к завещанию Цезаря?

– Речь о том, что в этих стенах время течет медленно, консул. Наши традиции восходят к основанию города, и я не собираюсь менять их из-за нескольких мертвых погромщиков и консула, который думает, что может отдавать здесь приказы!

Ее голос внезапно стал жестким, и Марк поднял руки, словно пытался успокоить разозлившуюся женщину.

– Очень хорошо, у вас традиции, – согласился он. – Тем не менее я должен получить завещание. Прикажи принести его мне.

– Нет, консул, – жрица подняла руку, предупреждая его протесты. – Оно будет зачитано вслух на Форуме в последний день месяца. Тогда ты его и услышишь.

– Но… – под ее взглядом Антоний замолчал, глубоко вдохнул. – Как скажешь, – процедил он сквозь зубы. – Я разочарован, что ты не ценишь возможности заручиться поддержкой консула.

– Они приходят и уходят, Марк Антоний, – ответила Квинтина. – А мы остаемся.

Октавиан Фурин проснулся поздним утром, чувствуя себя так, будто перепил плохого красного вина. Голова болела, желудок крутило, от слабости ему пришлось привалиться к стене и собираться с силами, когда Фидолий подвел его лошадь. Он хотел вызвать рвоту, чтобы в голове прояснилось, но на пустой желудок это было невозможно. Еще и в голове застучало сильнее. Он знал, что надо вернуть кровь в конечности и изгнать стыд, который жег его огнем. Когда домашний раб ушел за седлом, Октавиан принялся колотить по бедру кулаком, все сильнее и сильнее, пока перед глазами не начали вспыхивать звезды. Его слабая плоть! Он проявлял предельную осторожность после первого раза, говоря себе, что просто чем-то заразился в зловонном воздухе Египта. Тогда его люди нашли своего командира без сознания, но решили, что он напился до бесчувствия, и не увидели в этом ничего особенного, учитывая, что Цезарь с царицей Египта постоянно закатывали пиры, продвигаясь по Нилу.

Он чувствовал, как по ноге начинает расползаться синяк. От злости ему хотелось кричать. Его предало собственное тело! Юлий говорил ему, что тело – это всего лишь инструмент, который надобно тренировать и подчинять, как собаку или лошадь. И теперь его друзья находились рядом, когда он… отключился. Перед этим молодой воин пробормотал молитву богине Карне в надежде, что его мочевой пузырь не опорожнился во второй раз. Только не у них на виду.

– Пожалуйста, – шептал он покровительнице важнейших органов человеческого тела. – Что бы это ни было, освободи меня от него!

Октавиан проснулся чистым и накрытым одеялами, но воспоминания о прошлом вечере обрывались получением письма из Рима. Он не мог сжиться с новой реальностью. Его наставника и защитника убили в Риме, лишили жизни в казалось бы самом безопасном для него месте. Он просто не мог в это поверить.

Фидолий вложил поводья ему в руку, озабоченно глядя на молодого человека, которого трясло под лучами утреннего солнца.

– Вы хорошо себя чувствуете, господин? – спросил он. – Если вы больны, я приведу из города врача.

– Перебрал спиртного, Фидолий, – ответил Октавиан.

Раб кивнул, сочувственно улыбнулся:

– Долго это не продлится. Утренний воздух прочистит вам голову. И Атрей сегодня чувствует свою силу. Он домчит до горизонта, если вы ему позволите.

– Спасибо. Мои друзья проснулись? – Гай Октавиан пристально наблюдал за Фидолием, чтобы понять, знает ли тот о его беспамятстве, но лицо раба сохраняло самое невинное выражение.