Толпа в ужасе затихла, и все взгляды скрестились на пародии на человека, статуи, которую держал Оппий.

– Позвольте мне показать вам, граждане Рима. Позвольте мне показать вам, чего стоит ваше слово!

Марк Антоний шагнул к статуе и вытащил из-за пояса серый железный клинок. Сдернув с плеча манекена пурпурную тогу, он обнажил его грудь и шею. Толпа вновь ахнула, но никто не мог отвести глаз от происходящего. Многие дрожащими руками показывали знак рогов[3], отгоняющий злых духов.

– Тиллий Цимбер держал Цезаря, когда Светоний Прандий нанес первый удар… сюда! – воскликнул Марк Антоний. Он указал левой рукой на плечо статуи и вонзил клинок под ключицу, так, что передернуло даже солдат-ветеранов, стоявших в толпе. Сенаторы на лестнице замерли. У Светония раскрылся рот.

– Публий Сервилий Каска нанес резаную рану поверх первой. – И Антоний вновь полоснул по воску. Он уже вспотел, и его громкий голос прокатывался над толпой, эхом отражаясь от окружающих Форум зданий. – Его брат, Гай Каска, подступил к ним, когда Цезарь боролся! Он вонзил свой кинжал… сюда!

У здания Сената братья Каска в ужасе переглянулись, а потом молча повернулись и поспешили покинуть Форум.

Обливающийся потом Марк освободил от тоги руки статуи и указал на правую.

– Луций Пелла нанес удар в правую руку, разрезал ее от плеча чуть ли не до локтя. – Марк Антоний вспорол воск, и толпа застонала. – Но Цезарь продолжал бороться! Он был левшой и поднял окровавленную правую руку, чтобы оттолкнуть их. Децим Юний ударил его, перерубил мышцу, и рука упала. Цезарь звал на помощь тех, кто сидел на каменных скамьях театра Помпея. Он призвал к отмщению, но никто не пришел… и они продолжили начатое.

Толпа надвинулась, доведенная чуть ли не до безумия тем, что происходило у нее на глазах. Здравый смысл ушел, осталась только нарастающая ярость. Немногие из сенаторов остались стоять на лестнице перед зданием Сената, и Марк Антоний увидел, как поворачивается Кассий, чтобы уйти.

– Тут Гай Кассий Лонгин ударил отца Рима, протянув свои тощие руки в зазоры между руками других. – Марк Антоний нанес удар сквозь тогу, порвав ее. – Хлынула кровь, вымочив тогу Цезаря, но он продолжал бороться! Он был солдатом Рима, с сильной душой, а они продолжали и продолжали наносить удары! – свои слова он сопровождал ударами клинка, пронзая воск и разрывая тогу.

Сделав паузу, консул тяжело вздохнул и покачал головой.

– Тут он увидел, что у него есть шанс выжить!

Он понизил голос, и шум толпы стих. Люди надвинулись еще ближе в ожидании дальнейших слов консула. Марк Антоний смотрел поверх голов, но его глаза видели другой день, другое место. Он узнал все подробности убийства из десятка источников, и случившее стало для него таким реальным, будто он сам при этом присутствовал.

– Он увидел, как вошел Марк Брут. Человек, с которым он бок о бок сражался половину своей жизни. Этот человек однажды предал его и присоединился к врагам Рима. Юлий Цезарь простил этого человека, хотя все остальные хотели его четвертовать. Цезарь увидел своего лучшего друга и на мгновение, пусть его и продолжали колоть и рубить, подумал, что он спасен. Подумал, что помощь пришла.

На глаза навернулись слезы. Марк Антоний смахнул их, чувствуя, как навалилась усталость. Но сказать осталось совсем немного.

– И тут он увидел, что в руке Брута такой же кинжал, как и у остальных. Сердце у него упало, и он перестал бороться, – объявил консул.

Остолбеневший центурион Оппий едва не выпустил из рук восковую скульптуру. Он дернулся, когда Марк Антоний протянул руку и набросил тогу на голову статуи, закрывая ее лицо.

– Больше Цезарь на них не смотрел. Он сидел недвижно, пока приближался Брут, а они продолжали колоть и резать его плоть.

Марк поднес клинок к сердцу. Многие в толпе уже плакали, и мужчины, и женщины, выли от ужаса в ожидании последнего удара. Их стенания разносились по Форуму.

– Возможно, последний удар он и не почувствовал. Этого нам знать не дано! – выкрикнул Марк Антоний.

Силы ему хватало, и он вонзил клинок туда, где у человека находилась грудная клетка, вонзил его по самую рукоятку, проделав новую дыру в уже порванной во многих местах тоге. И оставил клинок в статуе, на всеобщее обозрение.

– Положи на пол, Оппий, – скомандовал он, тяжело дыша. – Они увидели все, что я хотел им показать.

Все взгляды скрестились на восковой фигуре в подранной тоге, которая лежала рядом на возвышении. Обычные жители Рима по театрам не ходили. Там бывали только патриции. А тут им показали выдающееся представление. Форум облетел вздох, в котором слышались боль и облегчение.

Марк Антоний собрал медленно ворочающиеся мысли. Он давил на толпу, подзуживал ее, но полагал, что рассчитал все верно. Они уйдут в мрачном настроении, разговаривая друг с другом. Они не забудут его друга, и будут презирать Освободителей до конца своих дней.

– Подумать только, – вновь заговорил он, уже мягче. – Цезарь спас жизни многих из тех людей, которые были здесь, в театре Помпея, в мартовские иды. Многие обязаны ему своим богатством и должностью. И однако они убили его. Он стал первым в Риме, первым в мире, но это его не спасло.

Он вскинул голову, когда из толпы раздался крик.

– Почему они до сих пор живы?!

Марк Антоний открыл рот, чтобы ответить, но вместо него это сделали десятки голосов, проклинающих убийц Цезаря. Консул поднял руки, призывая к спокойствию, но одинокий голос стал искрой в сухом лесу, и шум все нарастал – сотни и сотни рук указывали на здание Сената, весь Форум вопил от ярости.

– Друзья, римляне, соотечественники! – проорал Марк, но рев толпы проглотил даже его сильный голос. Те, кто стоял сзади, проталкивались вперед, и первые ряды уже давили на центурионов.

– Стоять! – прорычал один из них и, оттолкнув тех, кто пер на него, достал гладий. – Пора уходить. Ко мне, парни. Берем консула в круг и сохраняем спокойствие.

Но толпу не интересовало возвышение, на котором стоял консул. Она продвигалась к опустевшим ступеням здания Сената.

– Подождите! – прокричал Антоний, отталкивая центуриона, который пытался увести его с возвышения вниз. – Они еще слушаются меня. Дай договорить!

Камень, прилетевший ниоткуда, оставил вмятину на панцире центуриона, сбив его с ног. Толпа принялась выворачивать булыжники, которыми вымостили Форум. Центурион, которому досталось, лежал на спине, хватая ртом воздух, тогда как другие возились с кожаными ремнями, чтобы снять с него броню.

– Слишком поздно, консул! – рявкнул Оппий. – Я лишь надеюсь, что ты добивался именно этого. Уходим. Или ты будешь стоять и смотреть, как нас всех убьют?

Полетели новые камни. Марк Антоний видел движение в толпе, бурлящей, словно кипящая вода. Тысячи разъяренных мужчин собрались на Форуме, и многим более слабым предстояло погибнуть под ногами других еще до того, как из них вышла бы злость. Консул выругался.

– И я того же мнения, – кивнул Оппий. – Но что сделано, то сделано.

– Я не могу оставить его тело, – в отчаянии воскликнул Марк. Он пригнулся, уклоняясь от камня, и увидел, как быстро распространяется хаос. Толпу больше ничто не сдерживало, и Антоний внезапно ощутил страх: а вдруг затопчут и его?!

– Хорошо. Выводите меня отсюда, – согласился он.

Консул унюхал запах дыма, и по его телу пробежала дрожь. Одни боги знали, какие он высвободил силы: он помнил прежние бунты и весь ужас, который они несли с собой. Уходя в плотном окружении центурионов, Марк Антоний оглянулся на тело Юлия, брошенное и одинокое. На возвышение уже карабкались люди, вооруженные ножами и палками.

Горький запах влажного пепла висел в воздухе по всему Риму. Марк Антоний, одетый в чистую тогу, ждал во дворике у Дома девственниц за храмом Весты. Но ему казалось, что от одежды идет запах горящего дерева, облепивший его, как туман. Весь город пропах им, он проникал повсюду.