Вмешательство имперской политики в жизнь городов, обыденных решений принцепса отчетливо выразилось в создании нового института: с начала 2 в.н.э. в городах империи появляются так называемые кураторы, которых назначал сам принцепс. Их первейшей обязанностью был контроль за городским хозяйством. Эти представители имперской администрации, которые исполняли свои обязанности по нескольку лет, являлись лицами высокого социального престижа — сенаторы, всадники или провинциальные верховные жрецы. Только когда этот институт стал правилом и потребность в кураторах возросла, эту должность начали доверять представителям соответствующего города. С небольшими изменениями она сохранилась до падения империи. Однако, какими бы ощутимыми и обременительными для городского финансового управления ни были решения этих кураторов, их задачей не являлось лишение города самоуправления.
Гораздо важнее оказались те структурные изменения, которые повлекло за собой римское господство в различных частях империи. Так, в Греции при принципате проходил последовательный процесс концентрации. Новые городские объединения или привилегированные города, такие, как Никополь, Амфисса, Патры, Тегея, Мантинея, поглотили маленькие, но самостоятельные соседние объединения поселений. Очевидно, целью такой структурной политики было создание больших, работоспособных политических и административных ячеек, которые могли бы справиться со всеми своими задачами. Численное сокращение полисов в Греции поэтому не означало сокращения городской жизни.
Для Малой Азии характерен процесс концентрации совсем другого рода. Там прежде всего старые метрополии и портовые города приняли на себя большой приток населения, маленькие струйки которого привели к образованию на западном побережье целой цепи больших городов с населением от 50 000 до 100 000 человек. Привлекательность этих центров заметна даже сегодня: рядом со старыми святилищами и новыми роскошными храмами находились многочисленные городские гражданские сооружения, термы, окруженные колоннадами, великолепные улицы, стадионы, сооружения для скачек, театры, которые могли приобщить большую часть населения к городской жизни. По сведениям Ф.Кольба, в провинции Азия к началу 2 в.н.э. было не менее 282 городов, тогда как в Македонии их насчитывалось 150, а в Тракии — 23.
Египет занимал особое место в рамках римского процесса урбанизации. Страна является лучшим доказательством того, что Рим никогда не хотел унифицировать испытанную и эффективную организацию управления с римско-италийской моделью. Так, в Египте старые племенные округа с их метрополиями, кроме особого случая с Александрией, остались важнейшими ячейками римской администрации. Творение Адриана Антинополь, единственное римское новообразование, выходит за рамки существующего там порядка. Приспособление к имперским принципам самоуправления последовало только в 3 в.н.э.
На общей территории римской Северной Африки число городов оценивается в размере около 500—600, причем, как правило, речь идет об очень маленьких единицах. Почти 200 из них сконцентрированы в провинции Проконсульская Африка. Массовому скоплению здесь и на побережье противостоит относительно небольшое число городов в районе современного Марокко, среди которых находится такое впечатляющее место, как Волюбилис. Выдающимися городскими римскими центрами на севере Африки являлись между тем Карфаген (около 300 000 жителей), Цезарея, столица провинции Мавритания (около 90 000 жителей), Лепта Магна на побережье Большого Сирта (около 80 000 жителей), Гадрумет (около 25 000 жителей) и Тамугади (около 15 000 жителей). Цифры показывают, что римские провинции в Северной Африке достигли при принципате высшей точки урбанизации.
Подобная же концентрация городских поселений была при принципате на Иберийском полуострове. Главнейшие центры сконцентрировались там на юге страны, в Бетике, потом на южном побережье и в окрестностях Эбро, тогда как западное и северное побережье, а также внутренняя часть страны позволяют обнаружить только точечные признаки урбанизации. Такие же различия относятся и к Галлии. Тогда как провинция Нарбоннская Галлия в районе Прованса выделялась цветущими и богатыми городскими поселениями, положение в трех галльских внутренних провинциях характеризуется выраженной дихотомией. Правда, там тоже были большие поселения, которые иногда занимали площадь в сто и более гектаров, однако они находились южнее линии Трир—Руан, тогда как севернее этой линии только Адуатука (Тангеры), Гезо-риак (Булонь) и Багак (Баве) представляли собой заметные центры. Только в зоне Рейна снова встречается целый ряд значительных городов.
Для структурных изменений в пограничной провинции, в которой развитие городов привело к образованию городских общин с прилегающей территорией, типичным является пример в провинции Нижняя Германия. Если там к середине 1 века н.э., то есть по времени нижнегерманского войскового округа, находились только единицы городов, большой военный ареал, а возможно, именье принцепса, то почти век спустя она была расчленена на территории четырех привилегированных городов, на две колонии Кёльн и Ксант, а также на два муниципия Нимвеген и Арентсбург.
Сравнение городского развития в обеих столицах германских провинций могло проиллюстрировать, какие конкретные последствия повлекло за собой предоставление городских привилегий. Политику урбанизации Рим начал в районе Рейна немного раньше, чем в Майнце. Во время пребывания М.Агриппы на кельнской земле еще в 38 г. до н.э. был основан город убиев, который принял убиев, переселенных с правобережья Рейна. Однако решающим толчком развития в обеих областях послужила постройка легионерского лагеря во время августовских наступлений. В Майнце демонстративно сохранялась память о Друзе Старшем, погибшем в 9 г. до н.э. в результате несчастного случая, главнокомандующем рейнской армии и приемном сыне Августа, тогда как в городе убиев был воздвигнут алтарь для императорского культа. Функциональное значение этих двух городов в первой половине 1 в.н.э. было приблизительно одинаковым. Оба являлись центрами военного округа, Кёльн для нижнегерманского, а Майнц для верхнегерманского регионов; стоящие у Майнца войска были крупнее (во всяком случае временами), чем те, что стояли у Кёльна.
Потом предоставление привилегий Кёльну в 50 г.н.э. явилось переломным моментом, и Майнц никогда больше не мог с ним равняться. Когда Клавдий по просьбе Агриппины возвысил город убиев до колонии, резиденция военачальников в Нижней Германии была включена в высшую категорию городского права. Теперь началось систематическое переустройство города по римско-италийскому образцу. Сначала построили четырехкилометровую городскую стену с монументальными воротами высотой в 24 и шириной в 30 м, которые годились как для обороны, так и для представительства, и 21 башню. Само собой разумелось, что для такого центра полагались капитолийский храм, форум, водопровод, термы, многочисленные административные здания и преторий. Одновременно начали свою работу обычные органы городского управления. Многие надгробные плиты и памятники свидетельствуют о возросшем самосознании жителей колонии.
Совсем другим было развитие событий в Майнце. Правда, там бурно развивались возникшие вокруг лагеря двух легионов поселения ремесленников, торговцев и обслуживающего персонала, что проявилось в таких памятниках, как колонна Юпитера или арка Дативия-Победителя. Там и дальше продолжал оставаться центр верхнегерманской военной администрации, а позже и провинциальной. Однако это поселение никогда не вышло за нормы деревни в общинно-правовом отношении; только в поздней античности территория получила статус города. Как муниципий Майнц засвидетельствован только в 355 г.н.э., то есть к тому времени, когда легионерский лагерь был уже расформирован и поселение потеряло свою военную функцию.
Процесс римской урбанизации и колонизации вместе взятых долгое время рассматривался с римских позиций. Наблюдающие за ним были заворожены, с одной стороны, разумным выбором военных опорных пунктов с их высоким качеством обороны и наблюдения, с другой — многообразием разбросанных по всему Средиземноморью и его предполью ячеек городской жизни, в которых видели интеграционные центры высокой эллинско-латинской цивилизации. В настоящее время, однако, раздаются голоса, которые критически оценивают все это. Указывается на то, что процесс часто был связан с грубым захватом значительных площадей, с изгнанием владельцев, которые могли обрабатывать свою бывшую собственность разве что как арендаторы, а также с присвоением домов, скота, утвари и всякого рода движимого имущества.
