Гораздо более высоким литературным и юридическим рангом обладали 39 книг дигест К.Ювенция Цельса и 90 книг дигест уже не единожды упомянутого Р.П.Сильвия Юлиана. Цельс любил оттачивать свои мысли и основные принципы, к нему восходит одно из самых знаменитых дефиниций и правил римского права: «Право есть искусство добра и справедливости» («Дигесты»), а также: «Не существует обязательства выполнить невозможное» («Дигесты») или классическое указание: «Противоречит правовой науке выносить приговор на основании отдельной части закона или давать заключение, не просмотрев внимательно все определения закона» (9-я книга «Дигест»). В заключение, предваряя события, нужно упомянуть, что римская юриспруденция в 3 в.н.э. пережила повторный расцвет, о котором подробнее будет сообщено позже.
В римском регионе высочайшим уважением пользовалась также риторика. Тацит в своем «Диалоге об ораторах» характеризовал ее как занятие, «которое в нашем государстве в отношении пользы является самым плодотворным, в отношении достоинства — самым выдающимся, в отношении славы города — самым прекрасным, в отношении известности по всей империи и у всех народов — самым видным». Своей кульминации риторика достигла в лице Цицерона, который добился непревзойденного языкового мастерства в своих судебных и политических речах. Развитие при принципате проходило под сенью его индивидуальности, и современники очень быстро осознали, что риторика потеряла свой прежний блеск.
Помимо новых нравственных и формальных акцептов, которые расставили оба Сенеки в 1 в.н.э., а потом Фронтон во 2 в.н.э., — ответственность за упадок ораторского искусства в чисто римской манере возложили на «инертность молодежи, на нерадивость родителей, на невежественность учителей и забвение старых обычаев» (Тацит), а кроме того на состояние в ораторских школах. «При обучении ораторскому мастерству изучаются только два вида материи: свазории (защитительные речи) и контраверсии (обвинительные речи). Свазории передают, как не имеющие большого веса и не требующие большого ума, детям, а контраверсии предназначают более сильным... и кто же это такое придумал! Логично, что для похвалы при таком отклоняющемся от действительности материале применяют пустые высказывания. Вот и случается, что похвала за убийство тирана, выбор наказания за изнасилование, средство защиты от чумы, инцест с матерями и все то, что обычно ежедневно произносилось в школе, редко или никогда не излагается на форуме» (Тацит).
Однако важнее, чем все это, был тот факт, что риторика при принципате потеряла свою прежнюю и политическую функцию. Эти соображения высказаны у Тацита: «Это великое достопримечательное красноречие является питомцем произвола, который называют свободой, спутником гражданских войн, шипом для необузданных народов, без покорности, дерзким, легкомысленным, самонадеянным, которого не существует в благоприятных государствах... И наше государство несомненно порождало такое красноречие, пока оно раздиралось партиями, различиями во мнениях и раздорами, пока не будет мира на форуме, согласия в сенате, воздержания при процессах, уважения перед старшими, умеренности чиновников». «Нужно ли, чтобы каждый сенатор пространно излагал свое мнение по тому или иному вопросу, если благонамеренные сразу приходят к согласию? К чему многочисленные народные собрания, когда общественные дела решаются не невеждами и толпою, а мудрейшим и одним. К чему по собственному почину выступать с обвинениями, если преступления так редки и их так немного? К чему эти нудные и превышающие всякую допустимую меру речи защитников, если милосердие вершащего суд торопится вызволить подсудимого..., а теперь, поскольку никому не дано домогаться славы и одновременно соблюдать должную сдержанность, пусть каждый пользуется благами своего века, не порицая чужого» (Тацит «Диалог об ораторах», 41. Санкт-Петербург: «Наука», 1993, с. 384. Перевод А.С.Бобовича).
Правда, политическая функция риторики при принципате была потеряна не разом, так как еще долгое время в сенате происходили большие ораторские дуэли, однако в общей сложности возможности влияния даже крупных ораторов были невелики. Для новой политической системы характерно, что, с одной стороны, получили развитие панегирики или «концертные» речи, а с другой — продолжала существовать деполитизированная функция риторики в секторе образования. Для буржуазии, как и для внешних слоев империи, обучение риторике было одной из важнейших ступеней образования. Причиной этого явилось то, что риторика больше не ограничивалась лишь формальными аспектами, но и, как философия, поднимала образовательный уровень.
В ораторских школах преобладало, правда, искусство декламации, важнейшими источниками которой служат сегодня, наряду с «Обвинительными и защитительными речами» Сенеки Старшего (около 40—50 гг. н.э.), собранные под именем Квинтилиона учебные речи. В них присутствуют совершенно нереальные, искусственные и напыщенные декламации вместо старых конкретных, ориентированных на современность политических или юридических речей прежних времен. Защитительные речи излагали целый канон сконструированных случаев решения из мифов и истории, такие, например, как поведение Агамемнона перед жертвоприношением Ифигении, размышления Катона перед самоубийством и тому подобное, но не повседневные темы. Обвинительные речи тоже в первую очередь предлагали далекие от действительности хитроумности или интересные особые случаи, которые едва ли могли снова повториться в обыденной жизни.
Одним из влиятельнейших ораторов середины 1 в.н.э. был Сенека Младший, благодаря его пафосу производил впечатление даже Нерон, которому Сенека писал тексты для публичных выступлений. Когда позже Квинтилиан, великий систематизатор латинской риторики и первый, стоящий на государственной службе при Флавиях учитель красноречия, снова вернулся к старому цицероновскому идеалу стиля, он был вынужден полемизировать с Сенекой и его приверженцами. Все же им дана очень взвешенная оценка своему удачливому предшественнику: «В общем, Сенека обладал многими важными положительными качествами: легкой рукой богатой природной одаренности, величайшим усердием, основательным знанием дела, при этом, однако, его помощники, которым он поручал вопросы для разъяснения, злоупотребляли его доверием. Он разрабатывал почти все области знания, находятся в обращении его речи, стихи, письма и диалоги. Не очень глубокий в философии, тем не менее являлся выдающимся борцом с пороками. Многие прекрасные мысли имеются у него, многое заслуживает чтения по причине моральных принципов, но в выразительности гибнет самое большое и поэтому крайне опасное, потому что изобилует соблазнительными ошибками. Хотелось бы, чтобы он говорил с присущим ему талантом, но со способностью к рассуждениям другого; если бы он многое отбросил, если бы он не был одержим многим, не был бы так влюблен во все свое, если бы он вес вещей, о которых говорит, не разрезал крохотными членами предложения, он бы скорее нашел признание в единодушном мнении ученых, чем в любви детей» («Об ораторском искусстве», XX, I, 128).
Сам Квинтилиан (35—96 гг. н.э.), оратор, учитель риторики и теоретик в одном лице, написал 12 книг «Об ораторском искусстве», важнейшем риторическом учебнике того времени. Он постулировал как комплексный, так и взыскательный идеал оратора: «К самому лучшему оратору относится наше наставление в смысле того требования, что только по-настоящему хороший человек может быть оратором; и поэтому мы требуем от него не только выдающийся дар речи, но и все человеческие добродетели. Так как я не хочу согласиться, что ответственность за правильную, почтенную жизнь является компетентностью философов, как многие думают, так как никто иной, кроме оратора, человека с высоким гражданским чувством, не может направлять своим словом города, обосновывать законодательством, улучшать решением перед судом. Итак, оратор — это тот человек, который по праву заслужил имя мудреца; не только безупречный по своему образу жизни, — по моему мнению этого недостаточно, хотя другие думают иначе, — но и самый лучший по своим познаниям и дару найти для всего нужное слово» («Ораторское искусство», I, 1; «Предисловие», 9, 18).
