Какой частоты достигало движение по этим шоссейным дорогам, лучше всего свидетельствует тот факт, что параллельно с ними располагалась плотная сеть дорожных станций, постоялых дворов, помещений для животных, станций для государственной почты, а также полицейские посты. Обеспечение путешественников, которые в зависимости от дороги могли делать около 30—40 км в день, было так же гарантировано, как и их безопасность. Нередко из таких станций развивались большие поселения, как, например, Таберны (Райнцаберн). Само собой разумеется, эти дороги были в распоряжении всего хозяйственного транспорта, однако такой сухопутный транспорт из-за небольшой производительности транспортных средств становился часто нерентабельным. Поэтому, когда это было возможно, транспортировка осуществлялась морем, реками или по каналам.

Принцепсы и наместники особенно заботились о расширении и дееспособности всех портовых сооружений. С какими явлениями они имели дело, показывает указ проконсула Л.Антония Альба от 146—147 гг. н.э. для Эфеса: «Так как для самой большой метрополии Азии и для всего мира необходимо, чтобы порт, который принимает отовсюду приплывающих моряков, не забивался, я считаю необходимым воспрепятствовать этому эдиктом и установить соответствующий штраф для нарушителей. Итак, я запрещаю купцам, которые привозят древесину и камни, складывать древесину на причале и разрезать камни. Так как, с одной стороны, они повреждают опоры, которые построены для защиты порта, тяжестью груза, с другой — сбросом опилок..., так как из-за сброшенных опилок уменьшается глубина портового бассейна и препятствует притоку, и оба делают непроходимыми прибрежные постройки. Так как Марцелл, секретарь, хотя я ему поручил, не смог ограничить их дерзость, вы должны знать, что, если кто-то, даже не зная моего эдикта, будет пойман на запрещенных деяниях, он... должен заплатить светлейшему городу Эфесу и, несмотря на это, отчитаться передо мной за свое непослушание; так как величайший император позаботился об охране порта и постоянно дает соответствующие поручения, несправедливо, чтобы лица, делающие порт непригодным, платили только денежные штрафы и освобождались от уголовного наказания...» («Надписи из Эфеса»).

Сельское хозяйство

Также и при принципате сельское хозяйство оставалось важнейшим сектором экономики не только Италии, но и всей империи вообще. Для взвешенной и дифференцированной оценки его развития литературные, эпиграфические и археологические источники явно недостаточны; тем не менее имеющаяся в распоряжении информация проливает свет на определенные региональные структуры или на отдельные элементы общего комплекса. Поэтому совершенно понятно, что при изучении развития сельского хозяйства при принципате существовала большая опасность из отдельных результатов делать выводы об общей тенденции и постулировать предполагаемую доминирующую «необходимость», хотя она не доказана.

У же для Италии нужно освободиться от предпосылок, что италийское сельское хозяйство в первых двух веках нашей эры находилось в неизбежном процессе упадка или в перманентном кризисе. Естественно, в этом секторе имелись изменения и развития, которые достойны сожаления. Общие экономические связи империи, например в области цен, сбыта и рыночных условий, неблагоприятно сказывались на италийских производителях.

Например, крайне проблематично общепринятые кризисы сельского хозяйства считать рефлексом общего кризиса рабовладельческого общества. Подобная попытка объяснения была бы полностью непригодна для большинства внеиталийских территорий. Она не могла бы подходить для позитивного развития сельскохозяйственного сектора в районе Мозеля и целого ряда провинций, где рабство играло лишь второстепенную роль. Особенно роковым стало «втискивание» многообразия регионального развития в застывшие схемы теоретических и идеологических постулатов.

Для италийского региона нужно исходить из того, что при принципате продолжалось то развитие, которое во времена поздней Римской Республики вызвало большой сельскохозяйственный перелом. Это значит, что при сокращении работающего для удовлетворения собственных потребностей свободного мелкого крестьянства оно между тем никогда полностью не исчезало. Оно осталось при расширении и увеличении значения «виллового хозяйства», средних имений, которые, рационально организованные и специализированные, вместе с рабами производили продукцию для рынка. В качестве нового элемента со времен Цицерона добавилась латифундия, в точном значении этого слова сельскохозяйственная единица площадью свыше 500 югеров (125 га).

Обычная современная типизация этих различных категорий, мелкого хозяйства величиной до 80 югеров, среднего — между 80 и 500 югерами и превышающего их крупного хозяйства, на первый взгляд, может показаться схематичной, но тем не менее она оправдала себя в какой-то степени как грубая система упорядочения. Правда, нужно подчеркнуть, что плотность информации о ситуации в этих трех сельскохозяйственных организмах при принципате крайне нерегулярна. Как и в эпоху поздней Республики, особенности положения мелких хозяйств едва упоминаются; интересы писателей односторонне сконцентрированы на средних и крупных хозяйствах. Нужно констатировать, что общее соотношение между малыми, средними и крупными обоснованно определить нельзя даже для Италии, не говоря уже о провинциях.

В античных сообщениях есть несколько слов о сельскохозяйственном секторе, которые наложили глубокий отпечаток на современные представления об аграрном развитии Римской империи как, например, латифундии погубили Италию Плиния Старшего. В контексте это звучит так: «Предки думали, что нужно соблюдать особую меру в использовании земли, так как они считали, что лучше меньше сеять, а лучше пахать... По правде говоря, латифундии погубили Италию и скоро приведут к гибели и провинции. Шесть землевладельцев владели половиной провинции Африка ко времени, когда Нерон их всех устранил» («Естественная история», 18, 35).

Процесс постоянного расширения земельной собственности и этим самым концентрации сельскохозяйственного производства в руках небольшого числа собственников доказан. Даже Сенека не избежал такой естественной для моралиста темы: «Услышьте, богатые люди, серьезное слово, и потому что некоторые не хотят ничего об этом слышать, пусть оно будет сказано публично. Где вы хотите поставить границы своим владениям? Район, который когда-то вмещал общину, принадлежит теперь одному хозяину. Как далеко хотите вы распространить свои поля, если для хозяйства вам кажется маленькой целая провинция? Известны реки, которые текут через одно-единственное частное владение, и эти большие, стремительные реки от истока до устья принадлежат одному и тому же владельцу. Вы недовольны, если вашу латифундию не окружают моря, если по ту сторону Адриатического, Ионического и Эгейского морей у вас нет собственности, если острова, родины славных героев преданий, попутно не упоминаются среди ваших владений, и то, что когда-то называлось царством, теперь является поместьем» (Сенека «Письма», 89, 20).

Переводчик этого текста Т.Моммзен заметил: «Это сплошная риторика, но и истина». Поэтому он в своем основополагающем труде о «Земельном и денежном хозяйстве Римской империи» придерживается мнения, что Римская империя должна была осуществлять образование латифундий, «не различая провинций... с необходимостью, которая едва ли существенно отличается от закона природы». Он видел в крупном землевладении такого рода «могущественную движущую силу нивелирующей цивилизации империи» и так доказывал этот тезис: «Африканский помещичий дом имеет свои пальмы, как рейнский — свои отопительные установки; но изображения аристократической деревенской жизни, которые были недавно обнаружены на мозаиках купальни в Нумидии, великолепный дворец, тенистый сад, где сидит хозяйка дома, конюшня с благородными скаковыми лошадьми, охота, охотники на лошадях со своими собаками и наблюдающие за ними дамы, рыбоводный пруд, литературный уголок принадлежат не африканской, а имперской аристократии, и доказательства этому находятся во всех провинциях».