— Так где я? — недоумевал Судских, чувствуя свою неуклюжесть.

— Вот непонятливый какой! — всплеснула руками Марья и соскочила со ствола. — На том свете! В приемном покое! Что себе нарисуешь, то и будет. Никакого рая и ада нет, есть тот свет и то ненадолго, пока между жизнью и смертью. Когда мы живем, мы усложняем все, в придумки играем, хотим выше себя прыгнуть. Амуниции, амбиции, а уходим из жизни ни с чем.

— А память о нас, Марья? — во все глаза смотрел на нее Судских, боялся, что исчезнет, а он не познает главного.

— Это совсем другое дело, — возразила она по-взрослому. — Вы тут, дядь Игорь, осмысливайте, пока вас в госпитале оклемать пытаются. У вас пулька в черепной коробке застряла.

— А меня спасут?

— Сами выбирать станете.

— Почему?

Вопрос будто повис в пространстве, где только что сидела Марья, умненькая, красивая. Он ощущал толстоватость своей кожи.

«Все проходит», — сделал вывод Судских, потоптавшись на месте. Толстокожесть мешала ему, как спасающий от непогоды плащ.

«Надо сбросить», — подумал он машинально и так же машинально встряхнулся. Опять безотчетно его окружили тихий ниоткуда свет и беззвучие. Он прищурился, и сразу пронзила острая мысль:

«Как же я не расспросил Марью о ребенке, о дискетах? Какой-то я стал в самом деле толстокожий, химерический, разве такой способен вернуться в нормальную жизнь?»

Условности реальной жизни — что-то делать, двигаться — не оставили его. Он потоптался на месте, потом забрался выше на три воображаемые ступени. «Может, какое начальство тут есть, гиды-поводыри…» «Еще никогда не было, чтоб никак не было», — пришла на ум мудрость солдата Швейка, выходящего из любого положения бравым и неунывающим.

Судских огляделся, прищурившись. Из мглистой округи проступали очертания человеческих фигур. Мужских попадалось больше, только они, покопошившись, исчезали быстро. Женские фигуры таяли медленно, как снеговики, сохраняя достоинство.

«Ну да, войны, катастрофы», — убедил себя Судских.

Щуриться надоело. Он пошире открыл глаза. Видения человеческих фигур исчезли, зато появился некто, идущий к нему.

«Наверное, здешний», — подумал Судских.

— И тамошний тоже, — ответил внятно пришедший, указав пальцем наверх. — Свыше.

Судских оглядел подошедшего. Конечно, это воображение дорисовало на плечах латы, панцирь на груди, на ногах поножи, на голове шлем и плащец-тунику, сколотую на правом плече значком. Судских пригляделся: в середине значка была славянская «веди», заостренная вверху и внизу.

«А если я его в эсэсовскую форму одену?» — прищурился Судских. В голове кольнуло ощутимым электрическим разрядом. Однако подошедший не переоделся в воображаемый наряд. Почему?

— Потому что я воин Сущего, — кратко изрек он. — Иди за мной к архангелу Михаилу.

Судских будто разъязвило:

— На пряжках немецких солдат было выбито: «С нами Бог», — с мягкой интонацией Штирлица — Тихонова пояснил Судских.

— Какой? — грубо спросил пришелец.

— Сущий, думаю, один…

— Пошли, — прервал его воин Сущего.

«Почему он не объясняет ничего?» — размышлял Судских, топая за провожатым.

— Сам додумывай, — бросил из-за плеча посланец. — Мы — воины.

«Оно и верно, — покладисто согласился Судских. — Человек предполагает, а Бог располагает. Самый тупой эсэс-ман никогда не поверит, что Штирлиц — настоящий немец, какой уж там бригаден-фюрер. А нам сгодилось. Не верили, а умилялись, божка создали, русоволосого бестию… Настоящий воин под дурачка не работает».

Вроде бы усмехнулся из-за плеча провожатый. Короткая туника колыхалась перед глазами Судских в такт его размеренных шагов.

Постепенно мга расступилась. Они вошли в пространство, где со всех сторон струился отчетливый голубоватый свет. В середине пространства восседал сам архангел Михаил, Судских никогда не видел изображения святого, он решил так.

— Иди ближе, — позвал архангел спокойным голосом Воливача, когда тот собирался откровенничать. Провожатый сделал несколько шагов через голубоватое свечение и исчез. — Садись…

Судских непроизвольно поклонился архангелу и сел. Ощутил кожаные подлокотники кресла в кабинете Воливача.

— Увиделись, — разглядывал Судских архангел. — Не хотел, а увиделись. Живой ты поинтереснее.

Судских видел перед собой необъяснимое лицо: то черты легендарного Фрунзе проступали, то фельдмаршала Кутузова, то доброе лицо погромщика тамбовских крестьян Тухачевского, то почившего давно генерал-фельдмаршала Голицына — Михаилов-воителей хватало, и Судских смущался оттого, что не мог признать архангела Михаила.

Выдержав паузу, архангел спросил:

— Не придумал?

Судских пожал плечами. Сидящего перед ним его прорисовки образа не мучили, интереса не обнаружилось на лице архангела.

«Но зачем-то он меня звал?»

— Для дела звал, — ответил на мысли Судских архангел Михаил. — Ведомо все наперед и могу сделать, как знаю. Только Сущий не велит ладить всех по образу Его и подобию. Вы ничтожны на пажитях Сущего и мелки помыслами в естестве своем и одинаковы потому, но ты отличный от других росток — вот ты и здесь. Ты знаешь о грядущем более многих. Это хорошо и опасно. Ты преуспел дальше Нострадамуса — это радует, но ты откровеннее Иоанна Богослова, а это и есть опасность: как ты станешь распоряжаться знаниями о грядущем? Мы не боимся — время идет.

— Я об этом не задумывался, — ответил Судских, будто после встречи с архангелом ему предстояло выйти от Воливача, уехать к себе в Ясенево додумывать разговор. «Да я ведь между небом и землей!» — отчетливо осознал Судских.

— Вот именно, — кивнул архангел Михаил. — Ты пробудешь здесь ровно столько, сколько потребуется тебе решить: возвращаться в свой мир или не возвращаться вовсе.

«Конечно, возвращаться!» — воскликнул в уме Судских.

— Выберешь сам. Это не просто, как ты предполагаешь. Здесь у тебя не останется сомнений от неизвестности, от невозможности быть откровенным там ты огражден. Здесь ты можешь увидеть естество человеков, познаешь их мелочность, возведенную там в сверхъестественную степень мыслить за других. Ты можешь измениться и не захочешь возвращаться.

— Тогда я попаду в ад?

Архангел Михаил усмехнулся:

— Нет ни рая, ни ада. Есть места, отведенные каждому до следующего появления.

«Выходит, инкарнация возможна», — подумал Судских.

— Не для всех.

— По делам нашим?

— Это в пределах других измерений. Когда ты берешь кучу зерна для посева, ты не можешь выбрать лучшие, ты выбираешь приблизительно. Это и есть несовершенство мирское. Ты отбираешь зерно по виду его. Вам так удобно. И здесь вы пребываете в придуманном естестве. Один мучается, не имея возможности раскаяться, а грехи придуманы, другой не познает раскаяния, опять готов сражаться за глупую идею, которой нет. Какие райские кущи, какие муки ада? Ради чего росток стремится вверх? Отдать себя ради жизни нового, ради Сущего.

— Но если есть Сущий, архангел Михаил, дьявол…

— Не продолжай, — остановил Судских архангел Михаил. — Я плод твоего воображения, часть тебя самого. Поэтому я пред тобой. И запомни: ты мелок, пыль бытия, мешающий всеобщему движению, когда противишься, но мелкий муравей никогда не захочет стать человеком — ему привычнее свой придуманный мирок, а твой отвращает. Ты для него несуразица, злое божество. Злое, но божество. Ветер — божество, дождь — они злые, а солнце доброе.

— И все же, — начал Судских, но архангел Михаил жестом руки остановил:

— Не продолжай. Есть Сущий. Весь мир естественного. Увидишь. Придумавший Бога невидимым хотел подчеркнуть свою недосягаемость для остальных, грозным — свою воинственность, добрым — миролюбие. Ты сам каков? Каким считаешь, так и ответь.

— Н-не знаю, — ответил Судских правдиво. Его тяготила пустота восприятия. Рушились картины прочных фантазий.

— Таким и увидишь Сущего. И еще запомни: ты сейчас наедине со всеми, тебе нечего прятать свое эго и другие не спрячут его от тебя. Не всех, правда, отыщешь, но знать о них будешь все. Найди тех, кто изуродовал твою жизнь, узнай цели, которые сделали тебя очерствевшим. От этого зависит твое возвращение и твой мир, куда ты вернешься. Сущий утомлен его несовершенством, Он ищет помощников, пестует их, а совершенства не наступает. Эх, люди, люди, неужели у вас нет других забот, насущных, зачем растрачивать жизнь на фантазии, неужели попы и муллы вам не объяснили, что на всех небесных площадей не хватает? Тут без вас теснота, столько вы всего нагородили! И что интересно, — заговорил архангел Михаил голосом всезнающего Гриши Лаптева, — чем умнее и совершеннее, стало быть, человек, тем дальше уходит он от церковных догматов; его в храм, так сказать, Божий, силком не заманишь; чем глупее создание Божье, тем крепче цепляется оно за Божьи вериги, тем ближе ему хочется стоять к таинствам. А нет их, понимаешь? Есть знания и незнание. Знания дают уверенность, а незнание порождает уверенную глупость. Чем уверенней ее утверждает глупец, тем больше сомневается человек думающий, а сомневаясь, теряют время для утверждения подлинного совершенства. Много вы там верили умствующим глупцам? Явлинскому? Гайдару? Хитрецу Черномырдину? А верили, теряя себя. Тут недавно побывал Илья Триф — знаешь такого, верно? — Судских рассеянно кивнул. — В нашей канцелярии он задолго до появления был распределен для инкарнации. Так он с первой минуты возопил о грехах своих, требовал немедленной отправки в ад, раскаялся, дескать, в содеянном, готов испытать все неземные муки. И что?