— А вот смотри: я шпион, меня не взяли, и ты на свободе, значит, и ты шпионка. Логично?
— Ни фигашечки логика! — будто бы озадачилась Марья. — Так ты меня, может, в блудницы запишешь?
— Чего нет, того нет, — вел беспредметный разговор Триф, сосредоточенно нарезая мясо. — Профессия эта древняя, а вы, мамзель, еще неощипанный цыпленок.
Марье развитие беседы нравилось, особенно в такой близости к щепетильной теме.
— А блудниц что, ощипывают?
— Жизнь это делает.
— А как это?
— Постепенно. Сначала волосы линяют, тело дрябнет, потом мозги…
— А потом?
— Потом женщина становится кандидатом в депутаты.
— А это зачем?
— А куда ж ей податься? Жизнь не сложилась, осталось в политику идти, — вертелся Илья у трех сковородок сразу.
— Ага, дед, теперь понятно, чего ради тебя ищут. Ты диссидент. Или ботало по-нашему. Ты устои государства подрываешь.
— Ботало так ботало, — съел и это Илья, полагая, что его сговорчивость утомит нахальную девицу от расспросов. Как же!
— А ты вроде и Святой церкви насолил, а?
— Ни в жисть.
— Насолил, насолил, — напирала Марья. — Я слышала, Чара Светке чего-то там про это говорила.
«А еще Чара говорила, что Марья — ужасная христианка», — вспомнил Триф.
— Пусть будет по-твоему, — искал мировую Триф, не ведая, что тинэйджеры не признают победы по очкам — только нокаут.
— Ты крамольничал, — заявила Марья.
— Согласен, крамольничал. Каюсь.
— Нет, так не пойдет. Ты должен получить наказание сполна, а то легко отделаться хочешь. Я тебе допрос учиню.
— Мария, а не очень ли ты палку перегибаешь? — решил защищаться Триф.
— Хочешь сказать, я наезжаю на тебя? Какие наезды, дед? Ты меня оскорбил!
— Чем это я тебя оскорбил?
— Сначала сам наехал на меня ложными обвинениями, а во-вторых, я — истинная христианка и крамольников не потерплю, а в-третьих, я здесь хозяйка, а ты неизвестно кто и хамишь мне.
— Т-а-а-к, — призадумался Триф. Нахальное дитя загнало его в угол.
— И как? — наблюдала за ним Марья, как боксер за поверженным соперником. — Ты давай-давай, отчитывайся.
— Это нечестно, — не успевал Триф со сковородками, не мог оттого сосредоточиться для отпора.
— Нечестно? — округлила глаза Марья и тяжелым ударом добила лежачего: — А вести с ребенком разговоры о проституции честно?
Триф дрожащими руками выключил газ, снял передник и сел, понуря голову, на табурет. Его часто били, но так нагло никто. Он, болезненно щурясь, смотрел на злорадное лицо Марьи, силясь найти в нем хоть капельку сочувствия.
«Если я сейчас не соберусь, не дам сдачи этой беззастенчивой нахалке, быть большому скандалу», — понял он.
— И ты считаешь себя истинной христианкой? — начал новый раунд Триф.
— Сомневаешься? Вот крест, — предъявила она из-под свитера нательный крестик.
— Этого мало. А знаешь ли ты Святое Писание?
— Дед, кончай приколы, лучше мясо жарь. И раскаивайся как следует. Стану я тебе рассказывать, что знаю, чего не знаю, — отрезала Марья.
«На козе не подъедешь», — еще раз убедился Триф.
— Беззаветная, так сказать, преданность?
— Хотя бы и так, — уклончиво ответила Марья, старясь угадать, откуда последует каверза.
— Одним словом, Библии ты не читала, христианских истин не знаешь, а считаешь себя истинной христианкой. А тебе не кажется, что именно тупого повиновения добиваются от людей как Церковь, так и коммунисты?
— Да чхать я хотела на коммуняк! Они были нужны для того, чтобы Святая церковь пришла к власти. Посмотришь через год. Им припомнят и снятие крестов, и осквернение храмов, все припомнят! И кара будет страшной.
— Это каким же образом? — натурально удивился Триф. — У коммунистов власть, армия, милиция.
— Это только кажется, дед, — отмахнулась Марья. — Мы, молодые, поможем Церкви. Коммуняк передавим, иноверцев и жидов из России выгоним. И тебя заодно. Ты ведь еврей, дед? — потирала свои ладошки Марья.
— Это уже проходили! — огрызнулся Илья, заново поджигая газ. — Еврейские погромы, черные сотни, поиски виновных. Было.
— Нет, так еще не было. Еще молодые своего слова не говорили. Мы вас, старперов, уму-разуму научим.
«А это не плоды собственных раздумий юной нахалки», — оценил сказанное Триф.
— Кто это вам напел, мамзель?
— Кто надо, — отрезала Марья. — А ты лично у меня на заметке, и лично я спрошу с тебя за скверну на Церковь.
«Вот и персональная угроза…»
— Понял, Христова молодежь святых отцов в обиду не даст?
— А ты как думал? — ухмыльнулась Марья, обнажив остренькие зубки.
— А истина как таковая молодежь не интересует, да? — плел свои силки Триф, вполне спокойно управляясь теперь с готовкой. — Была бы драчка, было бы кого бить, на кого укажет учитель. «Юрарэ ин вэрба магистри».
— Переведи.
— Буквально: «Слепо следовать словам учителя».
— Верно мыслишь, дед. Учитель знает, кого бить. Наше дело не промазать. Так что готовься, дед.
Марья не успела отпраздновать победу.
— Кого это ты бить собралась, лахудра? — спросила вошедшая Чара. — Не очень ли ты распоясалась? Марш со стола!
— О, родное кумыкало пришло, — ворчливо огрызнулась Марья, слезая со стола. — Так и знала: только с умным человеком разговоришься, маманя вмешается…
Триф хмыкнул, отвернувшись к мойке. Они, выходит, были милыми собеседниками.
— Лапшу на уши вешай другим, — отрезала Чара. — Плела, небось, про юных воителей Святой церкви? Да, Илья Натанович?
— Ну что вы, — во весь рот улыбнулся Триф. — Мы все больше о пользе каротина говорили.
— Вот видишь? — понравилась отговорка Марье. — А ты во всем только плохое выискиваешь.
— Я тебя слишком хорошо знаю, — не поверила Чара. — Нагловатенькое и подловатое чадо. Пользуешься тем, что жалею тебя, не могу по-матерински всыпать.
Марья, вспыхнув, покинула кухню.
— Доставала? — участливо спросила она Трифа.
— Не без того.
— Заметно… Понимаете, Илья Натанович, Машка с полгода назад вступила в отряд «юных христиан». Я сначала обрадовалась, не по улицам болтается девчонка, жить учится по законам христианской морали. А послушала ее — ужаснулась: подростки, сведенные кем-то в банды. Я очень сомневаюсь, что за всем этим стоит Церковь. Под видом святой истины им вдалбливают в головы кодекс насилия и бесчестия!
— А почему вы не воспротивитесь? — выслушав, удивленно спросил Триф. — Так и до беды недалеко…
— Сложный вопрос, Илья Натанович, — стало печальным лицо Чары. — Я ведь Машке не родная мать, двоюродная тетка. Ее родители погибли три года назад, она досталась мне вполне сложившимся эгоистом. Девочка все принимает в штыки, и я в замешательстве, кое-как справляюсь с ней. Запретить ей посещать сходки, а что вместо? Я не сильна убеждать, а она не очень воспринимает нотации. Вы бы не взялись направить ее?
— В моем положении? — грустно усмехнулся Триф. — А что там, к слову сказать, происходит? Я ведь чувствую. Машина какая-то у калитки, вы все скованны…
— Врать не могу, Илья Натанович. К тому лее Виктор попросил подготовить вас. Какой-то важный туз из органов прибыл за вами.
— Охо-хох! — так и сел на табурет ошарашенный Триф, прямо на пучок укропа.
— Только не ударствуйте! — успокаивала Чара. — Намерения у них мирные, будто хотят вас от Церкви уберечь.
— Час от часу не легче!
— Не могу судить, Илья Натанович, но что им всем от вас надо?
— Как вам сказать… — ушел в размышления Триф, задумчиво теребя передник. — Все беды на земле от дерзких. Как сказано в притчах Соломоновых: «Поучающий кощунника наживет себе бесславие и обличающий нечестивого — пятно себе. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя, обличай мудрого, и он возлюбит тебя. Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее, научи правдивого, и он приумножит знание». Я попробовал передать часть своих познаний мудрецам, оказалось: без умных обойтись можно, без послушных никогда.
