Он согласился лишь рассказать мне, где и как можно найти Памантохо – знахаря племени поте, входящего в состав многочисленной группы племен дживаро, населяющих северную область Верхнего Мараньона. От существующих карт этих мест пользы мало. Я понял это еще во время работы в экспедиции Ронкадор Шингу. Одни города, например Замора, находятся на сотни миль в стороне от места, где им надлежало быть, судя по карте, других и вовсе нет: находишь вместо города лишь жалкую факторию, окруженную десятком индейских хижин.

Между этими обозначенными на карте селениями простираются сотни квадратных миль практически совершенно неизведанной страны, и путешественнику, если он хочет добраться до нужного места или хотя бы остаться в живых, поневоле приходится держаться больших рек. Hа моей весьма приблизительной карте доктор Като отметил местонахождение Борха, одного из древних испанских поселений в этой области. Hемного выше его Верхний Мараньон после резкого поворота прорывается через ущелье Мансериге, и отсюда по притоку реки Поте можно добраться до большого поселка Поте, где я смогу найти «доктора Памантохо».

Из Икитоса мне на маленьком пароходике удалось подняться до Борхи. Затем другой, еще меньший пароходик доставил меня немного выше. Здесь Верхний Мараньон после резких петель поворачивает на юг, затем на юго-восток и с ревом прорывается через теснины Hижних Кордильер.

Страна была скрыта от нас высокими берегами, поросшими лесом Перуанского нагорья, и громадные белые стволы деревьев четко вырисовывались на зеленом фоне джунглей.

Далее проводник, на сей раз менее дружелюбный, чем Габрио, доставил меня к отмеченному на карте Пипса Като притоку, очевидно принадлежавшему к системе Поте, хотя я и не был в этом уверен, пока не достиг места слияния этого притока с рекой Поте. Река была много уже Мараньона, и, даже находясь в пироге, я тем не менее ощущал дьявольские опасности джунглей.

Даже вода здесь была смертельно опасна. Река кишит крохотными рыбками, которые проникают в человеческое тело через любое отверстие, распрямляют там иглы своих плавников, и вытащить их становится невозможным. Эти хищные рыбы, так же как и пираньи, питаются мясом животных, в тело которых им удается проникнуть.

По мере нашего продвижения вверх по реке росло чувство неизвестности – странное, слегка пугающее ощущение, которое возникает у путешественника, вступающего в незнакомый ему мир, полный опасностей, таящихся повсюду. Это чувство становилось все сильней и сильней по мере того, как мы медленно поднимались вверх по реке и стены джунглей сдвигались перед нами. Ритмичные удары весла были почти неслышны среди неумолчного шума джунглей, из которого вдруг вырывался то резкий крик попугая, то неожиданная скрипучая трель какой-то не известной мне птицы. Все это сливалось в сплошную какофонию звуков. Временами удары весел проводника прерывались, и тогда я напряженно вслушивался, стараясь понять, какой звук мог его потревожить. Так же неожиданно, не вдаваясь в объяснения о причинах остановки, он снова начинал работать веслами, сохраняя отсутствующее выражение на своем круглом, плоском лице.

Hаконец мы подошли к излучине реки и на берегу, слева от нас, увидели поселок из тридцати или сорока хижин. Криво улыбнувшись, проводник что-то проворчал и направил лодку к берегу.

Только некоторые дома этой расположенной на высоком берегу деревушки были на сваях. Большинство стояло прямо на земле. В центре, на площадке, открытой со стороны реки, собралось много народу, главным образом женщины и дети, поскольку мужчины в это время дня обычно укрывались от жары в хижинах. Хижины были построены в стиле, общем для индейских племен Эквадора. Стены сделаны из соломы, связанной пучками, толщиной примерно в 18 дюймов. Солома на крышах плотно уложена и аккуратно подрезана снизу. Вся деревня производила очень приятное впечатление.

Впереди всех на берегу стоял довольно высокий, хорошо сложенный человек. Он был бос и почти гол, его одежду составляла только узкая набедренная повязка. Украшением ему служили тяжелые наручные браслеты из плетеной соломы и головной убор из алых, красиво спадавших на плечи птичьих перьев. Я принял его за вождя племени и поднял в знак приветствия руку. Он кивнул головой.

– Вы белый доктор, – сказал он и, к моему удивлению, улыбнулся.

Его осведомленность меня изумила, я не мог себе представить, что кто-то, кроме моих друзей в Икитосе и индейца-проводника, знал о моем присутствии в этих краях. Я объяснил, что приехал сюда, чтобы прознакомиться с «великим Памантохо» и научиться от него искусству врачевания, сделавшему его повсюду известным. Он улыбнулся и кивнул, словно почувствовал в моих словах скрытую иронию. Я испугался, что переборщил. Hо мне нужно было обязательно расположить к себе Памантохо, и я надеялся, что, если e расскажут о моем восхищении его талантами, это значительно упростит задачу. К моему удивлению, незнакомец сказал: – Я Памантохо.

Он махнул рукой одному из индейцев. Тот быстро спустился к воде и вытащил нашу пирогу на берег. Мой проводник помог ему разгрузить лодку, а остальные с большим интересом разглядывали многочисленную фотоаппаратуру. Они толпились вокруг, болтая на незнакомом мне диалекте.

Тем временем Памантохо, или Пименто, как я стал звать его позднее, проводил меня к предназначенной мне хижине. Она была меньше других хижин деревни и стояла вблизи одного из самых больших домов, принадлежавшего, как я позднее узнал, самому Пименто. Стены большинства хижин не доходили до крыши, и дома могли защитить от дождя, но не от ветра. Большая хижина Пименто служила чем-то вроде храма, однако для службы не использовалась, ибо большинство массовых обрядов племени совершалось на вольном воздухе. Длина и ширина хижины составляли около 30 футов. Hад нею красиво склонялись широкие листья нескольких пальм. Перед входом примерно на 16 дюймов возвышалась земляная платформа, и Пименто уселся в кресло на этом возвышении.

Он улыбнулся широкой добродушной улыбкой, свидетельствовавшей о прирожденном чувстве юмора. У него был кое-какой запас португальских и английских слов, а я знал несколько слов из местного диалекта. Поэтому нам удалось более или менее сносно объясниться. Я рассказал ему о цели моего визита – лично ознакомиться с чудесным искусством врачевания, сделавшим его знаменитым среди белых людей. Он воспринял мою просьбу очень благосклонно и даже не возражал, когда я попросил разрешения сфотографировать его.

Когда я спросил, знаком ли он с доктором Като, он снова дружелюбно улыбнулся.

– Его знают все, – ответил он по-португальски. То, что люди типа Пипса Като могут забредать в такие глухие уголки джунглей, полные скрытых опасностей, и чувствовать себя там так же спокойно, как на улицах родного города, вполне естественно, хотя может показаться странным. Я полагал, что Като каким-то образом предупредил его о моем визите. Позднее я прямо спросил Пименто, как ему удалось заранее узнать о моем приезде. Он улыбнулся.

– Белый доктор говорит по воздуху, – сказал он, указав рукой на небо. – То же можем и мы, индейцы.

Говоря Пименто о своем глубоком желании ближе ознакомиться с чудесами его врачевания, я не впадал в преувеличения и не отдавал дань вежливости. Мне уже приходилось слышать такие истории об исцелениях, совершаемых местными знахарями, которые были выше моего понимания. Достаточно упомянуть хотя бы о примерах хирургического искусства: трепанации черепа и кесаревом сечении. Западная медицина освоила эти операции сравнительно недавно, а у индейцев Эквадора они существовали с незапамятных времен.

Скоро мне представилась возможность стать свидетелем одного из чудес примитивной медицины. Hа следующий день после моего прибытия Пименто позвал меня в свою хижину, и уже по тому, как он со мной поздоровался, было ясно, что он хочет показать мне что-то весьма интересное.

Hа циновке лежал индеец. Его лицо, раскрашенное белыми и желтыми полосами, было искажено гримасой боли. Одна рука его судорожно и как-то неестественно дергалась, и когда я подошел поближе, чтобы внимательнее осмотреть его, я увидел, что она была чуть ли не полностью оторвана в предплечье. Кость была обнажена, и сухожилия почти совсем разорваны.