Ирина Михайловна решительно поднялась со стула и направилась к телефону.

...Лора Александровна с утра затеяла дома генеральную уборку. У нее выходной, Алинка на работе, мешать никто не будет. Нужно навести порядок в квартире и, если получится, заодно и в собственной голове. Вадим неделю назад снял для них квартиру. Лора до сих пор не могла до конца осознать, что ее бывший муж превратился в ее нынешнего любовника. Он заваливал ее цветами, делал дорогие подарки, он ждал ее в этой квартире с работы. Когда она приходила — на столе дымился горячий ужин, доставленный из ресторана. Они, как много лет назад, практически не вылезали из постели и очень много говорили... Он рассказывал, как жил все эти годы без нее, как скучал, Как давил в себе воспоминания, периодически начинал проклинать свою семью за то, что тогда его заставили... Лора закрывала ему рот ладонью: молчи, нельзя так о мертвых... Лишь два имени не упоминались в их беседах — Алина и Ирина. О том, чтобы сказать дочери правду, Лора Александровна даже думать боялась. Да и что она могла сказать? Что она всю жизнь до самозабвения любила именно этого человека и готова на любые жертвы, чтобы быть с ним рядом в качестве кого угодно? Что Вадим, как бы хорошо им ни было вместе, даже не заикается об уходе от Ирины? С Алинкиной патологической ненавистью к отцу это только подольет масла в огонь. Когда Вадим спросил, знает ли Алина об их отношениях, Лора только покачала головой.

— Она до сих пор не простила тебя...

Вадим сник.

— Пройдет время, тогда, может быть... — неопределенно утешила его Лора.

Что может быть тогда, она и сама не знала. Ей хватало с лихвой нынешнего ее счастья, она старалась не задумываться о том, что будет завтра. Вадим с ней. Он любит ее, ждет, она ему нужна... В беспросветном тоннеле последних десяти лет наконец-то появился луч света, и Лора, как могла, старательно оберегала его, боясь его исчезновения во мраке... Алинка все дни напролет проводила на работе или у своего художника, Лора Александровна видела по утрам сияющие глаза дочери и ни о чем не спрашивала. Все было понятно и без слов. А то, что он намного старше, что ж... Значит, умнее и опытнее, значит, знает, что делает...

Алина, совершенно обнаженная, лежала на импровизированном ложе, застеленном зеленым бархатом, посреди мастерской Глеба. На голове ее была накручена какая-то невообразимая чалма из черного шелка, из-под которой в художественном беспорядке выбивались золотые локоны. Глеб давал уроки дочке одного местного нувориша, мечтающей в следующем году поступить на худграф, но не имеющей абсолютно никакого понятия о живописи и рисунке. Зато ее папаша исправно платил довольно приличную сумму за репетиторство. Часть этих денег забирала Алина за свою работу.

В мастерской позировать было куда приятней, чем в институте. Можно было не так точно следить за временем, в перерывах они пили чай, а то и вино, из мастерской Игоря частенько забегала Тамара, которая тоже позировала там за отдельную плату нерадивым студентам, догоняющим программу. Глеб рассказывал какие-то истории из жизни знаменитых художников, Алина завороженно слушала. Этот творческий мир вобрал в себя ее всю. Она уже просто не представляла себе жизни без запаха красок, без натянутых серых окон холстов, в которых скоро возникнет лицо или пейзаж, без раскиданных в беспорядке драпировок, без всей этой безалаберной и чуточку сумасшедшей жизни...

Как-то в гости забежала Майка, чтобы поделиться своими успехами в институте, Алина поболтала с ней полчаса на кухне и поняла, что говорить особенно не о чем, их больше не связывало ничего, кроме общих воспоминаний о школьных годах: подруги находились слишком в разных мирах, чтобы суметь понять друг друга... Эта встреча почему-то очень напомнила Алине беседу Глеба и Евгения Измаиловича.

Эскизы Глеба для его кафе тому, кстати, очень понравились, и Глеб впрягся в новую работу. По всей мастерской валялись наброски, по углам стояли закупленные материалы, а по вечерам Алина частенько позировала ему в костюме гейши, потому что Глеб решил из захудалого кафе сделать японский ресторанчик.

Алина с Глебом стали его постоянными посетителями. Алина теперь даже одна забегала сюда после работы — отдохнуть, что-нибудь перекусить и выпить немного красного вина. Евгений Измаилович целовал ручки и напрочь отказывался брать с нее деньги. Только каждый раз она старалась не задерживаться до вечера, чтобы, не дай бог, не столкнуться снова нос к носу с Ильей.

...Алина, задумавшись, и не заметила, как подошли к концу четыре часа.

Пока дочка нувориша собиралась, Алина, одевшись, наскоро глотала чай с бутербродом: через полчаса ей нужно было быть в институте на дополнительном занятии у третьего курса. Глеб проводил ее до выхода из мастерских.

— Встретимся сегодня вечером в «Лире».

— Хорошо, — кивнула Алина. — Я тогда сразу, после работы туда подойду.

— Я чуть позже подъеду, — сказал Глеб. — Закончу все дела и часам к девяти буду.

— Не задерживайся сильно, — улыбнулась Алина. — Я буду скучать.

— Я тоже. — Глеб притянул ее к себе и поцеловал. — Беги, а то опоздаешь!

На улице лил холодный осенний дождь. Алина перепрыгивала через лужи под раскрытым зонтом, но дождя почти не замечала. Все мысли ее были очень далеки от непогоды. С той ночи в мастерской у Глеба, когда Алина проснулась утром в счастливых слезах, она не чуяла под собой ног от счастья. Глеб излечил ее от страха воспоминаний. Память тела теперь воспроизводила только нежные касания кончиков пальцев, тихий, ласковый шепот в районе виска, мягкие губы на затвердевших сосках и истомный трепет внизу живота... Алина была готова обнять весь мир — она теперь отчаянно его любила за то, что он подарил ей Глеба...

В аудитории было холодно. Серое небо низко висело за окнами, студенты не снимали курток. Алина взглянула на часы — у нее есть еще десять минут — и прошла на кафедру.

В костюмерной курили Лана с Тамарой.

— Тоже сегодня пашешь? — вместо «здравствуй» осведомилась Тамара.

— Слушай, — сказала Алина. — Там же холодно... Как я сидеть буду?

— Обычное дело, — пожала плечами Тамара. — Два обогревателя в розетку — и никаких проблем. Подожди, то ли еще будет, когда зима придет...

Хрупкая Лана, завернутая в шаль, грела руки о чашку с горячим чаем.

— Ты у кого сегодня? — спросила Тамара.

— Не знаю, сейчас посмотрю, я сегодня у них первый раз. — Алина достала из сумки листочек. — Тридцать первая группа, живопись.

— Это Сережкина группа, — сказала Тамара. — Тридцать первая и тридцать третья. Ты же в обеих?

— Да. На дополнительных.

— Пошли, я тебе помогу обогреватели поставить, — поднялась Тамара.

Она вытащила из-под стола тарелку спирального обогревателя. Нашла второй.

— Лана, удлинитель где?

— Там где-то был... Сегодня утром его Лизавета брала...

— А, все, нашла. Алинка, помоги, что стоишь?

Алина взяла удлинитель.

Тамара деловито оглядела аудиторию, потом отнесла к подиуму со стулом на нем две измазанные маслом табуретки, поставила их одна на другую и придвинула к подиуму со стороны спинки стула. Водрузила на это шаткое сооружение обогреватель. Вторую тарелку она пристроила на сам подиум.

Вот этот будет греть спину, а этот поставишь, как тебе нужно, и направишь на ноги.

Тамара воткнула вилки обогревателей в тройник, протащила змею шнура по полу через всю аудиторию и воткнула в торчащую из стены оплавленную розетку. Спирали обогревателей стали медленно наливаться красным цветом.

— Пусть нагреваются, — сказала Тамара. — Пойдем пока покурим.

В костюмерной уже стоял Сергей.

— Привет, — улыбнулась ему Алина.

— Мы там обогреватели поставили, — сообщила Тамара. — Пусть аудитория согреется чуть-чуть.

— Что, холодно?

— Не май месяц, однако. — Тамара прикурила от протянутой Сергеем зажигалки и повернулась к Алине. — Ты сегодня вечером что делаешь?