— Бегите же вы! — Искаженное лицо Дурново маячило в проеме ворот. — Налево, к реке!
Привычная луна по-прежнему равнодушно скользила высоко в небе.
— Я давно хотел спросить у вас... — Он замер, ухватившись за створки.
Им овладело страшное любопытство.
— Да?.. — Большое пористое лицо белело в темноте, как диск луны. Левая бровь, перерубленная старым шрамом, вопрошала.
— Почему? Почему вы мне помогаете?
Господин полицмейстер все понял. Понял, что им грозит объясняться здесь до рассвета.
— Это неважно... — Он запнулся, взглянув на лицо Иванова. — Вы догадались?
— Да... — сказал Иванов.
— Когда? — спросил господин Дурново.
Он не любил такие сцены. Наверное, он был слишком стар для этого и знал, что жизнь состоит из совпадений, но не придавал этому никакого значения, а действовал согласно своим законам.
— Сегодня... — ответил Иванов.
Он подумал, что ему не хватало какого-то толчка, может быть, толчка револьвером в спину.
— Ну ладно. — Вздохнул господин Дурново, и его лицо на мгновение приобрело выражение скуки, словно говоря: "Это так просто". — Вы не поверите. Я был тем, кого ваш отец называл "Кляйном". Ну бегите же! Да! Да! "Кляйном"! — повторил он на замедленную реакцию Иванова — Бегите же! — И подтолкнул его еще раз в спину.
И Иванов побежал мимо "воронка", вдоль глухих стен, из-за которых он любовался на город. От усталости, нереальности происходящего и голода ноги сделались ватными и непослушными. "Осень, на которую ты так надеялся", — твердил он про себя. Он пробежал почти два квартала, и впереди уже появились кроны парка, когда позади ударил выстрел и раздались свистки. Его искали. Ноги путались в траве и кустарнике. Каштаны хрустели под ногами.
Свистки стихли. Топали далеко и нестрашно. Перекликались где-то левее, за аттракционами, потом правее, перекатываясь с улицы на улицу, словно играя в казаков-разбойников.
Иванов спустился к воде. Город по другую сторону светился огнями, но над самой рекой было темно и сыро. Пахло прелой листвой и осенью. Он остановился и затаил дыхание. Лес жил. Он приветствовал его шелестом слякотного тумана, стекающего каплями с обнаженных ветвей, запахами прелой листвы и странными полосками теплого воздуха, застывшего в низинах, и от этого тишина казалась еще гуще, и только где-то в отдалении, должно быть, там, откуда он прибежал, слышались звуки погони.
Он вспомнил — здесь должна быть лодочная станция, и тут же вышел на качающуюся пристань, усыпанную блеклыми пятнами листьев. За бакенами плескалась волна. Лодки оказались привязанными, и он долго и безуспешно возился с ржавым и скользким клубком цепей. Напротив равнодушно плясали тусклые огни.
Теперь, перемещаясь, свистели то за спортивными площадками, то за ребристым скелетом колеса обозрения. Тайком попыхивали светлячками сигарет: "Не курить!" Перекликались невнятно и вяло, как во сне. Командовали ретиво: "Шевченко! Держи на понтоны... Двое налево, до моста... Трое в обход, по аллее... за мной!"
В последний момент нырнул под пристань.
Послышались шаги, и сквозь настил посыпался песок. Круги на воде чуть не выдали его. Облегчались над самой головой, покрякивая:
— Ишь носится...
— Пусть старается, кнур. Чего ему делать-то? Курнем?
И вдруг через мгновение:
— Почему топчетесь?
— Кусты, ваш-ш-ш... панство...
— Подобрать шинели! Проверить снизу.
Перелез через проседающую под ним корму ближайшей лодки, чувствуя, как одежда цепляется за разбухшее дерево; отпуская руки, дернул безуспешно, на мгновение повис и вдруг толчком ступил на дно. Снизу плавно и мягко толкнуло пузырями и запахло тиной — исполнение тайного желания, от которых некуда деться. Он с усмешкой вспомнил о всех теориях, которые придумал. Может быть, он всю жизнь втайне стремился к этой реке. Он не знал. Жизнь диктует свои условия. Никто никогда ничего не знает, понял он.
Когда вода дошла до груди, у него перехватило дыхание. Он рывками, на цыпочках, преодолевая сопротивление, заходил глубже и глубже, чувствуя, как течение хватает за полы шинели и тянет за собой.
Лица белели в темноте между стволами деревьев:
— Вон, вон, глянь!
Таращились удивленно. На всякий случай отпрянули в камыши, шурша, как водяные. Наступила минутная тишина. Где-то испуганно и жалобно плакали.
Он знал, что река теперь не отпустит его. Недаром он последнее время думал о ней, как о живой. Соединилось желаемое и тайное. Город на холмах блестел, словно лакированная шкатулка. Фигурки в сером на берегу казались карикатурно смешными.
— Ваше панство... вот он... — Солдат выдыхал в ночь все свои страхи.
— Да где же? — спросили с пристани с вялой ленцой, и Иванов узнал Дурново: — Коряга...
— Их панство говорят, коряга... — Звук долетел через мгновение.
— Разуй зенки, куда пялишься! Говорят, коряга!
— Не-е-ет... ребята, коряга... точно коряга... ваш... панство.
— Коряга так коряга.
— Господин есаул...
— Не зевай!
Офицерский баритон:
— Ужас как боюсь покойников. У нас один всплыл через месяц, так...
— Теперь они всплывают каждый день. Посвети-ка, может, это из августовских!
Огоньки выстрелов выхватили склоненные к воде кусты:
— Бревно!
— Сам ты бревно!
— Залпом — пли-и-и!!!
Засвистело, ухнуло, над головой повисли ракеты.
Река, спешащая на север, дышала, как живая. "Ты ведь не уронишь меня?" — спросил он и почувствовал, как дно уходит из-под ног. Стало легко и приятно, словно все дальнейшее решилось в одно мгновение и не надо было думать и грести. Его понесло. Вода казалась по-летнему теплой. Берега сразу утонули в предрассветном тумане. Города уже не было видно, лишь иногда далеко или чуть ближе проплывали одинокие огни бакенов.
Он почти не шевелился. Шинель распласталась покрывалом. Завывая, в тумане прошел буксир, подняв разбегающуюся волну. Иванова закачало мерно и легко, как в люльке. Потом снова наступила тишина. Звезды упали от края до края, выдав себя сферой небосвода. Через все небо росчерками, приветствуя, летели метеориты. Вдруг рядом возникла бесконечная стена с иллюминаторами, и он понял: пароход. Сверху глухим отчуждением донеслись музыка и голоса. Кто-то спросил: "Который час?" Начало светать. Часть неба окрасилась в белые, а затем в золотистые тона, и Иванов увидел тонкую полоску пляжа, автостраду и высотные дома, а потом и весь город: с блестящими окнами и бегущими автомобилями. "Страна, в которую ты бы ушел пешком", — вспомнил он слова Дурново.
Его вынесло на песчаную косу прямо в хлопья белой пены. С шинели стекало, карманы вопрошающе оттопырились. Иванов расстегнул и снял ее. Она осталась лежать позади черным бугристым пятном. Не оглядываясь, вышел на берег — берег надежд и ожиданий. Утопая в песке и не думая ни о чем, с каждой минутой все легче и легче шагая, пошел в сторону просыпающегося города.
Начат 5 октября 1995 г.
Закончен 16 октября 2001 г.