— Хватай мешки — вокзал пошел! — крикнул редактор. — Через неделю здесь же в два! Вы же меня знаете! — И смешно подпрыгивая и перебирая ногами — весь в своей брутальности, делая при этом медвежье движение правым боком, там, где у него висела сумка с фельетоном, бросился в метро. Толстяк — целое произведение желудка и безудержного аппетита. Его никто не заставлял играть в независимую оппозицию. Прятаться, выпускать нелегальные номера. Единственное было ясно, что кто-то давал газете деньги и придерживал борзого до поры до времени.

Иванов облегченно вдохнул воздух метро и схватил Изюминку-Ю за руку, она улыбнулась, и они побежали с глаз долой с этого места, где с минуты на минуту мог появиться прилипчивый господин-без цилиндра, где толпа походила на водоворот, где надо было двигаться, а не думать, и где господин главный редактор от оппозиции оставил свой след в виде стойкого прогорклого запаха. Завернув в какой-то темный угол, за спиной толпы, вынырнувшей из подземки, он поцеловал ее. Она была почти перепугана, перепугана его натиском. Ему просто захотелось ощутить ее молодое тело. Под платьем оно было удивительно возбуждающим.

— Бегу...

Мелко, почти по-старушечьи переставляя ноги, черный, с загоревшим лицом — по направлению к ларьку.

— ...за бутылкой... — уточнил радостно и беспечно, — выпил, понимаешь, вчера и потерял сознание, хорошо соседи и жена отходили. Хочу узнать, что мне продали...

Поднимаясь к себе — лифт как всегда не работал, заметил в приоткрытой двери призывные движения пальцев. В темноте проема белело старушечье лицо Веры Даниловны — той, которая все еще, перед тем как появиться на людях, не забывала вставлять челюсть. В девяти из десятка случаев его успевали запрячь прежде, чем он ретировался. Прошлый раз в соседнем подъезде он выносил гроб с покойницей.

— Меня? — спросил на всякий случай, оглядываясь, словно манили кого-то другого, и, нехотя вступив в темный коридор с паутинным зеркалом, в котором отразился силуэт его напряженно крадущейся фигуры, последовал за таинственно манящей рукой и был препровожден на кухню, где пахло прокисшими арбузными корками и клериканским борщом — уж в этом-то, кажется, никто не искал преимущества. Рот наполнился вязкой слюной — в холодильнике Изюминки-Ю они обнаружили замороженный кусок мяса, банку горчицы и два килограмма абрикосов. Мясом, конечно, они так и не занялись.

— У меня, родимый, всего пятьдесят копеек, — произнесла, придерживаясь тактики всех старушек наивно полагаться на альтруизм любого прохожего, и показала на кран, из которого капала вода, оставляя рыжий след на эмали.

Она явно его с кем-то путала. Не с водопроводчиком ли? Впрочем, с него станется. Не уточняя, произнес, придавая голосу долготерпение:

— Ничего, я и так сделаю...

Она все так же равнодушно проследила, как он, покорившись судьбе, тем же коридором вышел за разводным ключом и прокладками.

Пыльная, грязная лестничная площадка, двенадцать степеней в одном пролете, еще столько же в другом, посредине — куча мусора, вываленная из ведра, над арбузными корками — что поделаешь, сезон овощей и фруктов — оживленно жужжали мухи.

Прежде чем он покинул площадку пятого этажа, за спиной со скрипом отворилась дверь:

— Вот он, наш герой! — Свела губы, и без того накрашенные "бантиком". — Миша, мы с вами договорились?

— Конечно, Дина Сергеевна, я заскочу на днях... — Он, как школьник, повис на перилах, словно родители приятельницы отворили ему дверь.

— Ну так не забудьте. Никто ведь ничего не понял... — Она курила папиросы марки "Герцеговина флор" и в любое время года куталась в шаль, зябко поводя плечами.

— А разве дело не закрыто? — спросил он.

— Возможно... — И голос ее приобрел бархатистость, от которой в былые времена мужчины теряли головы. — Возможно, вас призовут свидетелем...

Впервые за многие годы она оказалась в центре внимания и всячески подчеркивала это.

— Если меня прежде самого не заберут, — пошутил он.

— В наше время все возможно, — согласилась она, стряхивая пепел на коврик перед дверью, — но я вас вызволю, взорву все эти чертовы тюрьмы. — И засмеялась театрально, словно с подмостков. — А вы, в свою очередь, не доставляйте им такого удовольствия.

— Постараюсь... — Он отступал спиной вверх по лестнице.

— Ну так не забудьте. — Она сверкнула улыбкой, в которой было больше старушечьего одиночества, чем надежды, и проводила грустным взглядом.

В последний раз она оказалась на высоте, когда ее умалишенная соседка с воплем кинулась во дворе на Веру Даниловну и, намотав на руку волосы, принялась таскать приятельницу, с которой они до этого мирно судачили на лавочке, по земле.

В пылу помешательства она успела опрокинуть две лавочки и разогнать собравшихся зрителей, когда на сцену явилась Дина Сергеевна.

— Катя, брось ее! — приказала она. — Мы ее вместе убьем. Вот тем камнем. — И указала на валун, который зимой служил детворе горкой.

Всю нерастраченную энергию сумасшедшая Катя потратила на валун. Вера Даниловна благополучно ретировалась домой, а спецмедмашина прибыла вслед за полицией, которая усмотрела в действиях Дины Сергеевны подстрекательство к убийству.

— У соседки кран сломался... — объяснил он Саскии.

Как все истерички, часто была довольна собой без всякой видимой причины — временами же гордилась собственной невозмутимостью и хладнокровием, умением не бояться крови, тараканов и полового воздержания.

— Я очень рада. — Уронила фразу, как гирю на ногу, даже не подняв лица. Щелкая семечки, читала "постельные" объявления на последней странице местной газеты, откуда в основном черпала сведения о жизни. Пока брал из стола инструмент, чувствовал налитую враждебностью немоту. Выбрался из кухни, подталкиваемый взглядом. Выполз, обливаясь потом, обессиленный, как после трех раундов. Сбегая вниз и перепрыгивая через кучу — мухи взвились роем, — вспоминал, в чем же провинился? Конечно, Изюминка-Ю. Впрочем, ей ли его упрекать? Подумал, что у нее просто экзальтированный период ссоры.

В легкой прострации отыскал под мойкой крышку стояка, чтобы закрутить вентиль, снял кран и поменял прокладку. В лучах света из окна соседней комнаты поблескивала бронзовая фигурная ручка и плавали пылинки. Наклоняясь, чтобы открыть вентиль, боковым зрением в проеме двери отчетливо различил мужскую фигуру: лицо, устремленное на него, и руки, сложенные перед собой на ручке резной трости.

Когда повернулся, пылинки все так же спокойно плавали в радужном воздухе, на бронзовых ручках двери играли блики, подтверждая идею эйдетизма, но старик пропал.

— Где ваш брат? — вспомнил он.

Ему сразу стало не по себе. Он даже забыл о клериканском борще.

— Вы ведь, наверное, не знаете, а он был разведчиком... Да... — Казалось, Вера Даниловна отвлеклась от его манипуляций с краном на одно-единственное мгновение. — В эту самую... в войну... — У нее была правильная, внятная речь для ее возраста.

— Каким разведчиком? — тупо спросил он, косясь на проем двери.

— Этим самым... иностранным. А вы не знали? — она удивилась.

Теперь на него смотрели влажные светлые глаза. Она, извиняясь, улыбнулась, словно просила прощение за немощность и неумение уследить за его действиями с краном.

— Нет, — ответил он и вспомнил, что старик всегда шествовал по двору прямо, целеустремленно и никогда не глядел по сторонам.

— А он почему-то имел вас в виду. — Теперь она снова все свое внимание сосредоточила на раковине. Протянула руку и удостоверилась в отсутствии капель. Обрадовалась: — Спать не дает, я ведь еще хорошо слышу...

Он с трудом отвлекся от двери и внимательно посмотрел на нее. У нее были ровные фарфоровые зубы и бескровное лицо.

Она протягивала монету.

— Спасибо, — сказал он и снова уставился на дверь. Желтый кружок металла сам по себе вращался в пальцах.