— Ох-охо-ох, нет покоя в этом городе... — произнес кто-то и снова взялся за смычок.

Иванов выскользнул из двора. Луна и здесь висела почти над самой мостовой. По соседней улице, мигнув глазами, пробежала кошка.

— Я его случайно убил, — сказал он почти задумчиво и на какое-то мгновение усомнился даже в собственных словах.

— Кого? — удивилась Изюминка-Ю, соскальзывая ему в руки.

— Человека... — ответил Иванов, — человека...

— Мне было так страшно за тебя, — призналась она.

— Мне самому было страшно, — ответил он.

— Помнишь нашу "черепаху" — танцплощадку на Возжвиженке? — спросила она.

— Помню, — ответил он.

Наверное, она ждала его звонка. Он даже не успел себя назвать. На мгновение представил лицо, которое давно стало маской и утратило всякие чувства.

— Я буду там через полчаса. — Голос был равнодушным и бесцветным, но он слишком хорошо его знал, чтобы доверять. В голосе крылась ярость.

Он методично обзванивал все телефоны, и каждый раз женщина-бармен терпеливо ставила перед ним аппарат. В одном из многочисленных кафе набережной. Инстинктивно прятались за горшком с разросшейся фиттонией. Листья с белыми прожилками свешивались до самого пола. "Сбежим... — предложила Изюминка-Ю, — сбежим из этой простреленной квартиры?" В эту ночь у него не было сомнений, хотя смерть господина Е.Во. все еще казалась ему нереальной, словно он посмотрел странный фильм с неожиданной концовкой. Накануне он отыскал сумку в куче мусора и отнес на баржу. Бармен подсчитывал выручку. Молча опустил руку под буфетную стойку и положил перед ним бумажный пакет, перехваченный лентой.

— Это твое. Посмотри сам. Я уж решил, что ты пропал.

— Чуть не пропал, — признался Иванов и надорвал угол. — Спасибо, — сказал он, заглянув внутрь.

— Не за что, — ответил бывший боксер. — Будет еще, приноси.

Казалось, ему было приятно доставить кому-то удовольствие.

— Теперь уже не будет, — сказал Иванов, — теперь всему конец.

— Это точно, — согласился бармен и ладонью пригладил свой чуб. — Лезет, чтоб ему... Теперь уже всему конец. Вряд ли ты застанешь меня через неделю. — Он испытующе посмотрел на Иванова. У него были глаза человека, который смертельно устал. — Уезжаю на север.

— Удачи, — пожелал Иванов.

Вначале они испробовали все сорта пива. Потом в баре обнаружили полусухой мускат, а в меню отыскали "домашний гуляш". Пока ждали заказанное, он пару раз безуспешно звонил Королеве.

Короткий ливень не принес облегчения — испортил поверхность реки, передав ей состояние хаоса и серый цвет туч. Камни набережной стали глянцевыми. Через некоторое время, когда он взглянул в окно, они почти высохли и только в швах между ними блестела вода.

Сегодня она была весела и беспечна, словно скинула давний груз. Губы — она не могла их сдержать. Он чувствовал, что не достоин быть причиной ее хорошего настроения. Но улыбался, слушая ее голос. Ее лицо, морщинки, возникающие в излучине губ, трепетные ноздри и глаза — то, что до сих пор составляло для него тайну, старались его в чем-то убедить. И он даже догадывался, в чем. Но не хотел об этом думать. Он знал, что теперь это не так важно, раз она здесь, с ним. Он понял, что научился, почти научился не ревновать к прошлому, недавнему прошлому. И это было для него еще одним открытием. Может быть, даже не очень приятным, но открытием. Временами она замолкала и бросала на него вопрошающий взгляд, временами обрушивала водопад эмоций, мило наклоняя голову набок. Вдруг, таинственно улыбаясь, словно на что-то решившись, чмокнула в щеку. Оставила ровно на час, а когда явилась.

— Что ты сделала? — удивился он.

Она засмеялась:

— Каре на ножке, — и добавила, тряхнув головой: — Тебе нравится?

То, к чему он привык, сменилось чистыми линиями обнаженной шеи и затылка. Все заканчивалось крохотным хвостиком.

От резкого движения прическа на мгновение рассыпалась, и он понял, что она действительно это сделала ради него. "Знала бы ты, что я этого не заслужил", — тяжело подумал он, глядя на ее веселое лицо.

Пока она отсутствовала, еще пару раз пытался найти Королеву. Звонил в офис и на квартиру. Между попытками выпил рюмку перцовки и понял, что это то, что в данный момент ему требуется больше всего. Наконец-то.

— Ты же знаешь, я от друзей не бегаю, — заявила она так, словно он пытался в чем-то ее упрекнуть.

В ее голосе он прочел многозначительность.

— Не бегаешь, — согласился он, привычно уступая ей инициативу.

— Ну тогда в чем же дело?

Наверное, ее раздражает собственный автоответчик, решил он.

От черных мыслей его отвлекла Изюминка-Ю. Еще одна привычка — привычка делать сюрпризы, то, что в ней его волновало больше всего.

Села напротив и сжала ему ладонь.

— Я так рада... Вино осталось?

— Осталось, — ответил он.

— Давай договоримся, — сказала она, словно набравшись смелости, и по глазам он понял, что ее мучает, — пусть твой житейский опыт не будет нам помехой.

— Давай, — почти удивленно согласился он, — давай.

Несколько мгновений ему не хотелось огорчать ее.

— Я дозвонился, — произнес он наконец и тут же добавил: — Просто хочу взглянуть ей в глаза, — словно этим хотел продлить приятный день в кафе на мокрой набережной, под звуки крикливых чаек, и Изюминка-Ю поспешно кивнула. Слишком поспешно, и он понял, что она боится за него. Так боятся одиночества или старости. "Не расстраивайся раньше времени", — чуть не подсказал он ей.

— Ты ведь не бросишь меня здесь? — Она не хотела оставаться одна и цеплялась за него, как за соломинку.

— Нет, конечно, — сказал он, и они вышли из кафе в начинающиеся сумерки.

Небо на востоке было темным и плоским.

— Почему? — только и спросил он.

Она медленно улыбнулась, словно оценивая его вопрос.

— Ты многого не знаешь, — заметила она, прислоняясь к машине и закуривая сигарету.

Гибкая, но уже чуть-чуть отяжелевшая — в той мере, которая только подчеркивает женственность. Одетая во все черное. Как всегда спокойная и собранная, с чеканным, монументальным профилем. Ветер с реки теребил прядь волос. Ее спутники стояли поодаль, засунув руки в карманы брюк.

— Я не хочу ничего знать, только — почему?

В такие моменты он подозревал, что в мире существует какая-то несправедливость, которая сама по себе может приходить, когда ей вздумается, и так же бесследно исчезать. Просто ты знаешь о ней делаешь на нее поправку в своих расчетах, и это знание не дает тебе жить так, как живут другие. Ты словно говоришь себе: "Возможно, я не прав, но погодите, погодите и вы увидите суть вещей..." Просто ты ждешь. Но чего ты ждешь, ты сам не знаешь, вернее, ты знаешь, что ждешь просветления. Просветления, которое может и не состояться.

— Знаешь, — призналась она, не меняя положения головы, — Губарь, — она всегда называла его по фамилии, словно соблюдая ложную дистанцию, — это тот человек, с которым у меня всегда совпадали взлеты и падения, и за это я ему благодарна. Но... — Она выпустила в ночное небо струйку дыма, которая на мгновение застыла вопросительным знаком, потом ветер унес его в темноту, вздохнула и бросила сигарету на песок. — Я думаю, — произнесла она, и ее надтреснутый голос прозвучал, как скрип дверной петли, — я думаю, что его смерть испугала тебя...

Она вопросительно повернулась к нему — женщина с голодными волнующими ямками на лице, но скорбно опущенными уголками красивого рта, с безупречно чистым высоким лбом и сухими властными глазами.

— Я больше не попадусь на твои штучки, — быстро ответил он.

Она внимательно посмотрела на него, словно услышанное удивило ее, и равнодушно ответила:

— Дурак ты, Иванов... — И покачала головой. — Я не доставлю тебе удовольствия во всем разобраться до конца. Мне давно надо было оставить его в покое. Это не его хлеб. Это та девушка? — Она едва заметно кивнула на Изюминку-Ю, а потом, обращаясь в темное пространство: — Заводи, Сережа.