Заметки об Италии должны были стать первой не анонимной публикацией де Сада — или просто первой, если отвергнуть хотя и обоснованную, но все же гипотезу о его ранних анонимных публикациях. Но известно точно: Донасьен Альфонс Франсуа очень серьезно относился к этому сочинению и по возвращении много над ним работал. Ему долго не давалось название, посредством которого он хотел отмежеваться от многочисленных авторов, опубликовавших заметки об Италии. В конце концов полное название его труда зазвучало так: «Путешествие по Италии, или Рассуждения критические, исторические и философические о городах Флоренции, Риме, Неаполе и Лорето, а также дорогах, к сим четырем городам ведущих. Сочинение, целью коего является описание обычаев, нравов, законодательства и т.д. как древних, так и нынешних, исследование подробное и доскональное, выполненное в духе, в коем до сих пор никто материи эти не описывал». Но при жизни де Сада «Путешествие» издано не было.

В Риме Анж Гудар устроил «маркизу де Мазану» встречу с французским посланником, кардиналом-либертеном Жоашеном де Берни, добрым приятелем Казановы, с которым де Берни делил любовь двух прекрасных венецианок. Как принял де Берни «маркиза де Мазана», доподлинно не известно, зато Жюльетту он принял «со всей изысканностью, какую только можно было ожидать от верного помощника Петрарки» (кардинал был неплохим поэтом.) Для Жюльетты де Берни на уединенной вилле Альбани устроил фантазматическое действо, достойное истинного либертена — с розгами, дефлорацией, содомией и сдиранием кожи. Тот же де Берни организовал ей встречу в Ватикане с папой Пием VI, преемником Климента XIV. В «Преуспеяниях порока» папа предстает распутником и содомитом, в то время как, по свидетельству современников, Пий VI отличался подлинным благочестием и немало сделал для улучшения положения бедных, Де Сад добивался личной аудиенции у папы, но подтверждения, что она была ему дана, нет. Известно только, что де Сад, смешавшись с толпой, пришедшей поглазеть на пышное торжество, присутствовал на церемонии вступления Пия VI на престол святого Петра. Когда об этом узнала Рене-Пелажи, она очень обрадовалась и всем рассказывала, что супруг ее собственными глазами видел папу, подразумевая, что таким образом он сделал большой шаг по пути к исправлению.

В Неаполе «маркиз де Мазан» был представлен королю Фердинанду IV и настолько пришелся ему по душе, что король предложил ему поступить к нему на службу. Служба в планы де Сада не входила. Жюльетта также была представлена Фердинанду и его супруге, которые, как, впрочем, и все царственные особы в «жестоких» романах де Сада, оказались жуткими развратниками. Вместе с Жюльеттой они устраивали страшные оргии с массовыми истязаниями и убийствами безвинных жертв. Там же, возле Неаполя, Жюльетта и ее подруга Клервиль сбросили в жерло Везувия свою подругу, либертенку Олимпию — ведь у либертенов нет привязанностей, они повинуются исключительно сиюминутным желаниям. Де Сад поднимался на Везувий, но в жерло вулкана никого не сбрасывал.

В Неаполе де Сад принял решение вернуться домой, в Ла-Кост. Во-первых, у него закончились деньги, а во-вторых, его потянуло к себе на «остров». Но прежде чем тронуться в обратный путь, он морем отправил ящики с приобретенными в Италии предметами искусства и старины. Посылки до Ла-Коста дошли — но в каком виде! Все, что могло разбиться, разбилось, все, что могло поломаться, — поломалось. Де Сад воспринял утрату философски. Несмотря на постоянное стремление окружить себя комфортом, он легко относился к потере вещей. Из состояния равновесия его могла вывести потеря либо рукописи, либо какого-нибудь пустяка, которому он по одному ему известным причинам придавал большое значение.

В июне 1776 года де Сад прибыл в Гренобль, откуда путь его лежал в Ла-Кост. Но прежде чем возвратиться домой, де Сад вновь нанял себе «секретаря». Наверное, за год странствий маркиз забыл, что ему грозил арест, а пересмотр его дела напрямую зависел от его поведения. Чиновники в Эксе были готовы рассмотреть кассационную жалобу, однако прежде беглец должен был прибыть в тюрьму, чтобы в любое время быть в распоряжении правосудия. Инициативу по делу должен был проявить двор. Но пока никто так и не решился поговорить с королем о господине маркизе де Саде, опасаясь оскорбить стыдливость его величества.

В Ла-Косте де Сад чувствовал себя прекрасно. Он много читал, разбирал материалы, добросовестно присылавшиеся ему доктором Мени и «маленьким доктором» Иберти, работал над рукописью «Путешествия по Италии». Намереваясь писать о нравах, де Сад создавал «философическое» произведение. Его никто не беспокоил, и он вновь обрел уверенность в неприступности своей крепости. Но, как это бывало и раньше, после сравнительно долгого затворничества его вновь одолели «фантазии», и он помчался на поиски статистов своих будущих фантазматических спектаклей.

На этот раз он отправился в Монпелье, где повторилась история с «маленькими девочками», с той лишь разницей, что теперь он нанимал девушек постарше. В качестве кухарки он нанял двадцатидвухлетнюю дочь ткача красавицу Катрин Трейе; впоследствии он станет звать ее Жюстиной. Подходящее имя для предмета садической любви!

Увидев будущих статисток очередных фантазмов, мадам де Сад не удивилась и внутренне приготовилась к новому сражению. Она понимала, что не имеет никакой власти над супругом и все, что она в состоянии сделать, — это по возможности оберегать его и от врагов, и от самого себя. Зная о состоянии дел Донасьена Альфонса Франсуа, она понимала, что ничем хорошим новая история с «девочками» завершиться не может, и с замиранием сердца ждала развязки, делая все, чтобы за стены Ла-Коста проникало как можно меньше слухов. Хорошо бы, конечно, превратить Ла-Кост в остров, но как платить жалованье «девочкам», покупать еду, а главное — где брать деньги? Путешественник истратил гораздо больше, чем мог себе позволить. На выручку пришла мадам де Монтрей. Теперь она действовала через Гофриди: выслала деньги ему и потребовала, чтобы он тратил их только на продукты и необходимые платежи. Такое ущемление его прав вызвало у де Сада очередной приступ ненависти к теще, и он, словно назло ей, нанял еще парикмахера и горничную. То ли девушки из Монпелье оказались более пугливыми, то ли де Сад перестал крепко запирать двери, но в результате «живая мебель» в считаные дни покинула замок. Добровольно осталась только «Жюстина» — Катрин Трейе. Прибыв в Монпелье, беглянки сообщили отцу Катрин, куда попала его дочь, и тот, раздобыв пистолет, помчался выручать свое дитя из «рассадника разврата».

Прибыв в Ла-Кост и с удивлением убедившись, что дочь не хочет покидать замок, ткач стал требовать де Сада выдать ему девушку против ее воли. Де Сад резонно ответил, что готов уволить кухарку, но только тогда, когда найдет ей замену. Трейе вспылил и выстрелил в маркиза. К счастью, пуля пролетела мимо, и Трейе, испугавшись собственного поступка, отправился в деревню. Там, восстановив бодрость духа в местной таверне, он отправился подавать жалобу на маркиза. Узнав об этом, маркиз немедленно велел Гофриди подать встречную жалобу, обвинив ткача Трейе в покушении на убийство. Судьям была прекрасно известна репутация де Сада, и они подозревали, что нет дыма без огня и в этом случае. Но де Сад — знатный сеньор и крупный землевладелец, и оставлять его жалобу без внимания нельзя. Поэтому судьи стали тянуть, надеясь, что все как-нибудь уладится само собой.

Надежды их полностью оправдались. Раздраженный тем, что все шло не так, как он задумал, де Сад решил ехать в Париж. Решение было необдуманным и более походило на каприз, поэтому все, включая преданную Готон, исполнявшую обязанности кухарки и горничной, уговаривали его отложить поездку. Но маркиз никогда не слушал ничьих советов; быстро собравшись, он вместе с Рене-Пелажи отбыл в Париж. Прибыв в столицу 8 февраля, де Сад узнал, что 14 января в монастыре на улице Анфер скончалась графиня де Сад. О ее смерти Донасьена Альфонса Франсуа не известил никто. Это печальное событие не взволновало маркиза: он давным-давно не поддерживал с матерью никаких отношений. В отличие от графини де Сад, следившей за делами сына и в случае необходимости пускавшей в ход свое влияние, чтобы помочь ему, Донасьен Альфонс Франсуа жизнью матери не интересовался. Зато у него появился благородный предлог, объясняющий его приезд в Париж: он спешил на похороны матушки.