А Вале ее, конечно, очень хочется. Какие у него еще аргументы? Хрен — во! Морда — во! Но по паспорту — журналист-инвалид, брешет: все внутри у меня вырезали, на одном сердце живу. Здрасьте! Как будто у меня два сердца.

Кузькины в хайм уже на своей машине прикатили, «рекорд» называется, из класса древних лимузинов. Ничего была машина. Я как на них глянул, так и понял: эти далеко пойдут. Подтвердят Валькину инвалидность вместо диплома и пойдут, и поедут — знай наших! Я их все предупреждал:

— Только не надо!

— Что не надо? — удивляются.

— По мне ходить не надо!

— А мы и не ходим, — обижаются.

— Пока — да.

После общего сбора мне почему-то жрать захотелось. А столовки-то в хайме нет, но есть кухня «Готовь сам!». Это не для меня, готовить я категорически не люблю. Люблю все готовое, и пищу тоже. А кто ее мне приготовит? Чтобы это узнать, пошел я на кухню.

— Ну, — кричу, — и где тут мое?

— А вот, — смеются, — твое: твоя электроплитка, твоя сковородка, твой чайник, твое место в морозилке.

А я не хочу в морозилку, я с детства подмороженный. Я, может, хочу на сковородку. И с картошечкой, с лучком, с колбаской, а грибки соленые отдельно. Кто ж их на горячую сковородку валит? Идиоты!

— Так, — кричу, — хорош, приплыли. Меняю импортную сковородку на готовый гамбургер, а плитку на банку сосисок. И пива, пива побольше! Тому, кто меня будет кормить, дарю всю недвижимость. Он будет богатым, а я сытым. Идет?

Пока они спорили, кто будет меня кормить, я стащил с чьей-то сковородки полножки Буша и съел без хлеба и кетчупа. Теперь можно было и послушать, что говорят интернационалисты на немецкой кухне.

— Вы знаете, тут уже жили наши после югославов. Одна семейка из Грузии до сих пор жива, все никак не уедут. Представляете, ищут себе квартиру с отдельным входом и обязательно с мраморной лестницей. У них там, в Грузии, был дом с мраморной лестницей. Мы, говорят, хотим такую же, чтоб чувствовать себя, как дома. Какого черта! И еще мраморное надгробие у входа! А эта грузинка постоянно куда-то летает. Выходит из комнаты и объявляет:

— Ну, я полетела!

А старик ее, грузин, за стенкой кричит:

— Куда?

— …Вы не в курсе? Как тут с работой?

— В курсе! А кто вы, собственно?..

— Я… художественный руководитель ансамбля песни и пляски «Русские частушки».

— Как мило! Зачем же вы, милочка, сюда приехали? Ехали бы в Израиль, на родину. Ах, вы тоже русская? Простите. Что ж вы покинули родину этих славных частушек?

— …Когда же нас отпустят по квартирам?

— Только после курсов немецкого: как выучитесь, так и уйдете.

— А если не выучимся?

— Что же вы, глупее турок? У них даже дети хорошо говорят по-немецки.

— Немцы тоже хорошо говорят по-немецки, хотя и с ошибками.

— А вы-то кто?

— Учитель немецкого языка, хотя и еврей.

— Тогда у вас никаких шансов! Свои ошибки они исправят сами.

— Кстати, «скорую» попусту не вызывайте, только по решению социаламта и фрау Бузе. А то им нужно по-немецки объяснить, чем ты болен.

— И в больнице больше двух дней не держат, все стоит гельд. Успеют вылечить — твое счастье. Зато хоронят за счет социаламта, тут без проблем.

— А я все откладывала на «черный день». Откладывала, откладывала…

Пошли, Рыжий! Принял дозу и отвали. Никому ты здесь не нужен, никто тебя кормить не собирается, еврейскую сироту. Съел свой честно украденный кусок — и на нары. Alles!

На следующий день после приезда я захотел посмотреть Безель. Но что ж, мне его пешком осматривать? Шиш что разглядишь. Только на колесах. В машинах я еще тогда не успел разобраться, а тут спозаранку приперся в хайм один русский немец из Казахстана: кто купит мопед? Ну прямо нас ждал со своим мопедом.

Все, конечно, страшно разволновались. Не дай бог, узнают в социаламте, лишат хильфы. Подписались же, что никаких капиталов не имеем. А я ведь до пятого класса был сиротой. Какой немец посмеет обидеть сироту? Тем более с маленьким капиталом. Я так думаю. Как хочу, так и думаю!

Ну что я еще тогда подумал? Мопед не мотоцикл: он хоть и на двух колесах, но скорость всего двадцать пять километров в час. С ним рядом беги — не скоро отстанешь. И права на него не нужны, их у меня еще на Украине вытрясли. Не, это я потом их во Франции потерял, те же самые. Какие же еще? У водителя одни права. Но зачем права пешеходу на колесах? Сел я на мопед, покрутил руль — беру. Русский немец говорит:

— Двести.

— Чего — теньге? А сезонная скидка?

Он говорит:

— Хорошо, сто восемьдесят.

Я говорю:

— Что хорошо? Я плачу наличкой, баром, и сразу все. Скинь еще за наличку.

Он захихикал:

— Ну, ты догнал! Ладно, сто шестьдесят восемь.

— Ты что, по-немецки не понимаешь? Зачем такое кривое число? О’кей! Плачу шестьдесят восемь марок. Давай мопед.

— Не дам! Почему вдруг всего шестьдесят восемь?

— Столько я должен весить при росте сто шестьдесят восемь сантиметров. Ясно? Я плачу за вес. У вас казахи как баранов продавали: на вес или на рост?

— При чем тут твой вес? Я же мопед продаю.

— Мопед весит еще меньше. Хочешь, взвесим?

— А ты весишь шестьдесят восемь?

— Нет, всего пятьдесят шесть, но я не мелочный, как ты.

Поворачиваюсь и хочу уйти. Долго ухожу, немец русский, конечно, в панике: он же хоть и немец по паспорту, русский по духу. А какой русский откажется от живой копейки?

— Эй, постой! Ты куда? Я согласен, но дай хоть семьдесят пять, а то ты уж больно маленький и худой. Как баран!

— О’кей! Но это в последний раз, у меня лишних денег нет.

А немца Генкой звали. Какое это имеет значение? Да никакого. Но он мне и шлем отдал. Зачем ему шлем без мопеда? Кто его у него купит? А куртку, толстую, адидасовскую, я потом купил.

Эхма! Снял я карбюратор, расточил его напильником для иглы побольше, растянул цепь на колесе — все дела. Теперь мопед стал жрать, как мотоцикл, но сорок пять выжимал без проблем. Я мог бы сделать и шестьдесят, запросто. Слушайте, как. Если на колесе поставить звездочку с меньшим количеством зубцов, ну, не шестьдесят, а пятьдесят восемь, тянуть будет хуже, но скорость — обалденная! Так далеко я не зашел, не успел, блин, зайти.

Еду по Безелю, по самой центральной улице. Их там всего штук семь — деревня же, хотя и большая. Еду мимо шпаркассы, «Лидла», автохауса. Во, блин: в деревне свой автохаус! Все немцы мне улыбаются и машут руками с той и с другой стороны, причем одновременно, только успеваю голову поворачивать. Откуда они меня знают? Наконец понял: они друг другу машут и улыбаются, с одной стороны ихней штрассы на другую, а я просто между ними оказался.

Пока я головой вертел и соображал, заметил за собой полицейский «опель». Зеленый, блин, такой «опель», с ментами. Обгоняют. Ну что ж, я всего двадцать пять еду, как в паспорте записано. Обгоняют, включают аварийку, просят остановиться, очень просят. А мне что ехать, что стоять — один хрен, я ж на работу не спешу, верно?

Плавно останавливаюсь и пытаюсь понять, чего же им от меня надо. Может, улицу какую ищут, с ментами это бывает. Я уж и фразу немецкую вспомнил на все случаи жизни. Сначала вы вежливо говорите «Wie bitte?». Мол, что-что? Повторите, пожалуйста. А потом заявляете: «Ich bin nicht von hier». Дескать, я живу не здесь, отвяньте. Очень просто. Какие еще вопросы? У меня — никаких.

Но полицаи зачем-то сразу потребовали паспорт на мопед. Я дал, я не жадный. А полицай вдруг начал считать зубцы на звездочке, даже платочком ее протер и крестики карандашом ставил. Дурдом! Считал, считал… Крестики стер и сообщает:

— Вы знаете, с какой скоростью ехали?

— Понятия, — говорю, — не имею. Keine Ahnung! Я не спидометр.

— Сорок три километра в час, херр!

— Не может быть. По паспорту этот дрендулет больше двадцати пяти хрен даст — развалится, хоть педали крути.