— Замечательно! — воскликнул Ашот. — Это «крыша» нашей печки.
Не прошло и часа, как стенки бухары были сложены, каждая почти в метр высотой. Получилось действительно нечто вроде камина.
— Теперь осталось самое трудное, — сказал Гагик, — но это предоставьте мне.
Самым трудным были, конечно, трубы. Никто из ребят не знал, как их сделать. А в голове у Гагика бродила какая-то очередная идея.
Гагик обмазал глиной стенки бухары, а над нею построил что-то вроде неуклюжей трубы. Внизу она была широкой, как сама плита, а кверху сужалась. В общем, это была большая глиняная воронка, поставленная раструбом вниз. Она-то и должна была собирать весь дым и «провожать» его в предполагаемый дымоход.
— Ну, теперь мы будем делать трубы по полметра каждая, — объявил Гагик. — Что вас смущает? Вспомните, как колхоз отвел воду из горного родника, в село. Глиняные трубы проложил. И мы сделаем так же. Один конец — широкий, другой — поуже, и соединим одну с другой. Потом сделаем колено и выведем трубу из пещеры через отверстие над дверью. Ясно?
Все утро ребята провели за изготовлением труб, и, хотя Гагик славился своим гончарным мастерством, лучшие трубы сделала Шушик. Все выходило у нее складно, ловко, не как у ребят. Их трубы были неровные, хотя в дело, конечно, годились.
До обжига готовые трубы необходимо было высушить.
Сложив их у огня, ребята уселись отдохнуть, очень довольные собой. Хорошо! Теперь у них будет печка!
Воспользовавшись свободной минутой, Ашот стал подсчитывать сделанные им запасы мяса — хватит ли его до весны;
— Не твое это дело, — перебил его Гагик и начал считать сам. — В день на человека шестьсот граммов, на всех — три килограмма. Значит, на месяц надо девяносто килограммов, на два — сто восемьдесят. В медведе вряд ли столько будет. Да, надо еще кило двадцать козлятины посчитать — еще одна неделя. Какой сегодня день? Тринадцатое декабря, кажется? Значит, до Чернухи очередь дойдет только к восемнадцатому февраля.
— Нет, так не годится, — запротестовал Асо. — Нельзя столько мяса съедать.
Он мечтал, чтобы Чернуху не трогали, но не решался прямо сказать об этом.
— Почему, братец? — вскинулся Гагик. — Эскимосы едят в день по пять кило жира, а мы по кило мяса не съедим? Нет уж… Если ты приведешь свою многоуважаемую неприкосновенную Чернуху, мы вполне дотянем до весны.
Да, Асо с радостью пойдет за Чернухой, только вовсе не за тем, о чем думает Гагик. Асо пойдет для того, чтобы хоть денек провести со своими любимыми животными.
И, получив согласие, пастушок отправился в Овчарню.
У родника свежих следов овец не было. Ясно, что одичалые животные не осмеливались перескочить через костер и сегодня вовсе не ходили к воде.
Но Асо это не беспокоило. Он решил именно водой и заманить Чернуху с ее потомством.
Вернувшись в пещеру, мальчик взял глиняный горшок, с водой и поднялся по крутому склону к Овчарне.
На тропинке под золой все еще тлели угольки. Асо собрал их горкой и раздул огонь. Над камнями поднялся дым.
Вынув из-за пояса свирель, пастушок присел и, не отрывая глаз от входа в «овечий хлев», заиграл знакомые Чернухе мелодии. Вскоре ее голова высунулась из черного зева пещеры, а вслед за нею показались и изогнутые рога. Наконец все овцы вышли на тропинку.
Асо поднялся, тихонько пошел им навстречу и, не доходя, поставил горшок с водой на лежавший Посреди тропинки плоский камень.
Барашек и овечка испугались и, скрывшись за выступом скалы, с тревогой поглядывали оттуда на Асо. А Чернуха застыла…
Асо вернулся к костру и снова взял в руки послушную свирель.
Крутые завитки дыма, поднимавшегося от костра, и мягкие звуки пастушьей свирели с неотразимой силой притягивали овцу. Она словно окаменела, услышав звуки, какими овец сзывают на водопой. Затем по телу пробежала легкая дрожь — вероятно, вспомнилось, как вместе с огромным стадом спускалась она по горе вниз к ручью, сладко журчащему в ущелье.
«Ах, как хотелось ей пить! А свирель звала, звала… И под заманчивые звуки овца медленно, робко приближалась к воде.
Дойдя до горшка, Чернуха осторожно протянула к нему губы, но, точно испугавшись чего-то, отпрянула. Потом снова подошла и, убедившись, что ничто ей не грозит, прильнула к прохладной, прозрачной воде.
Жадно, досыта напившись, она обернулась и заблеяла — должно быть, звала детей. Впрочем, незачем было звать их. Старший уже сам подходил к матери, боязливо оглядываясь, каждое, мгновение готовый к бегству. Однако в последний момент он струсил. А маленькая овечка так и оставалась в своем укрытии.
Асо встал и начал медленно подходить к Чернухе, протянув вперед руку. «Прру, прру, прру», — издавал он губами звук, знакомый домашним овцам. Звук этот говорил о том, что в ладони пастуха есть соль — любимое овечье лакомство. Но соль не соблазняла Чернуху. Она каждый день получала ее вместе с родниковой водой и с течением времени утратила рефлексы, связанные с солью у всех травоядных.
Целый день просидел Асо у костра. Целый день пела его свирель, пел и сам Асо, говорил сам с собою. Так, постепенно, он приучил животных к своему присутствию, голосу, укрепил в них веру в безопасность. Они убедились в мирных побуждениях этого двуногого существа, в том, что от него им не будет никакого вреда.
Тем не менее опыт, вынесенный из суровой борьбы за существование, требовал от них осторожности и бдительности. Кто знает, какие предательские замыслы таятся за сладкими мелодиями волшебной свирели.
Под вечер Асо с пустим горшком в руках возвращался домой. По пути он решил осмотреть террасы и ущелья и, бродя по ним, в одном открытом солнцу месте наткнулся на густые заросли какой-то колосистой травы.
Растерев траву в ладонях, мальчик увидел какие-то синеватого цвета длинные, тоненькие и остроконечные зерна. Разжевав их, Асо что было сил закричал:
— Ашот, Гагик, сюда скорее. Пшеницу нашел, пшеницу!
Известие всполошило обитателей пещеры. Пшеница? Она была их мечтой. Ведь для человека, привыкшего к хлебу, не может быть ничего тяжелее одной только мясной пищи. «Мы стали настоящими эскимосами», — не раз говорил Ашот. Он хотел сказать, что, если эскимосы могут жить одним мясом — значит, смогут и они. Однако сильный, здоровый юноша сам очень страдал от отсутствия хлеба.
От полусырого шашлыка у ребят болели желудки. Немного выручала лишь мята, найденная под ивой, да дикие плоды, особенно шишки мушмулы, постоянно хранившиеся в «аптечке» у Шутник.
— Идем, идем! — донеслось снизу.
И вскоре Ашот, Гагик и Шушик, с трудом переводя дыхание, взобрались на гору. За ними медленно плелся Саркис.
Асо ждал товарищей, стоя в колосьях. Все с жадностью набросились на мелкие зернышки, едва успевая очищать их от шелухи.
— Милые мои, родненькие! — причитал Гагик. — Вот уже больше месяца умираем в тоске по вам.
— Нельзя, ребята! Сырые есть нельзя, — остановил их Ашот.
Уж этот, Ашот! Уморить может своими правилами и распорядками! Не дает людям жить так, как им хочется. Однако что поделаешь? Дали слово подчиняться — возражать не приходится!
Нарвав колосьев, ребята вернулись в пещеру и здесь, у костра, стали молотить их, вылущивая и провевая зерна. Потом, собрав их в глиняный горшок, поставили на огонь поджарить и вскоре с наслаждением грызли.
— Ну вот, теперь мы и достигли жизненного уровня нашего отшельника, светлая ему память, — с трудом открывая набитый рот, сказал Гагик. — Интересно, каков же был его конец?
Должно быть, умер в пещере и дед нашего медведя нашел его и выволок отсюда, — высказал предположение Ашот.
— Почему ты так думаешь?
— Там, в кустах, череп какой-то лежит.
— Ой, череп? — испуганно глянула на дверь Шушик.
— Ладно, поговорим о других делах, — поморщился Асо.
— А другие дела вот какие. Завтра нам надо будет весь день собирать дикую пшеницу, — объявил Ашот тоном, не терпящим возражений. — Мясо и соль у нас уже есть. Коренья малины соберет Асо, а по следам барса пойдем послезавтра.
