Поняв, что именно он имеет в виду, Никки почувствовала, что теряет самоконтроль.

— Это случилось именно так, как я тебе сказала! — отчаянно закричала она, и по ее щекам снова заструились слезы. — Я никогда не смогла бы причинить ему боль, и если ты считаешь, что я… — Никки почувствовала себя такой несчастной, что едва могла говорить. — Тогда ты меня вообще не знаешь, — отрывисто закончила она.

— Прости меня, прости, — бормотал он, крепко обнимая ее, когда она разрыдалась. — Я знаю, что ты не могла, я просто… Наверное, это из-за того, о чем я думал. И мы должны признать: хотя мы будем очень скучать по нему, для него так будет даже лучше.

— Я знаю, — плакала она, — но это так ужасно, что я даже думать об этом не могу! — Она посмотрела на него. — Клянусь, если бы я могла заново прожить вчерашний день, — неожиданно заявила она, — ни за что бы не оставила его одного внизу, потому что, если бы я была там, то заметила бы, как одеяло накрыло ему личико… Я могла бы спасти его, но я так устала, а он так сладко спал… — Никки задыхалась. — У него, должно быть, случился еще один приступ, такой же, как раньше, но меня не было рядом… — Она не могла вынести это: ей было слишком больно даже просто думать об этом. — Он боролся за жизнь, один, и не было никого, кто бы помог ему, — сдавленно произнесла она. — Это я во всем виновата, и я знаю, что никогда себе этого не прощу, пусть даже теперь он спасен от тех ужасных мук, на которые был обречен.

Прижав ее к себе еще сильнее, словно пытаясь вобрать в себя ее боль, он почувствовал, что и сам опять плачет, и сказал:

— В этом нет твоей вины. Ты была прекрасной мамой. Даже миссис А. так говорит, а она в таких вещах разбирается.

Кто-то постучал в переднюю дверь внизу, но они остались сидеть на кровати, поскольку Дэвид отправился открывать, а затем встревоженно переглянулись, услышав голос, не знакомый ни одному из них.

Дэвид пригласил незнакомца войти в дом, и Никки почувствовала, как в горле поднимается тяжелый ком, когда, несколько мгновений спустя, шаги Дэвида зазвучали на лестнице. Затем он появился в дверях спальни и, глядя на нее своими большими проницательными глазами, сообщил:

— Это полиция. Они хотят поговорить с тобой.

Паника обрушилась на нее, словно удар кулаком.

— Так со мной или с нами обоими? — дрожащим голосом переспросила Никки.

— Им нужна именно ты.

— Ничего страшного, я пойду с тобой, — заверил ее Спенс. — Наверное, они приехали, чтобы сообщить нам результаты вскрытия.

Встав с кровати, Никки прижала ладони к щекам, приказывая себе быть сильной.

— Все будет хорошо, — заверила она Спенса, чтобы поддержать и его, и себя.

— Конечно, — согласился он, беря ее за руку. Они последовали за Дэвидом вниз по лестнице.

Когда Спенс и Никки шли в комнату, констебль Фримен и другой детектив стояли перед камином. Фримен скрестил руки перед собой, а в его очках отражался свет лампы, так что они не видели его глаз. Его коллега стоял немного позади, и выражения его лица тоже не было видно. Дэвид, Дэнни и Кристин сидели рядом, их лица были такие же бледные, как и у Никки, словно они, как и она, задержали дыхание.

Фримен откашлялся.

— Где мы можем уединиться для беседы? — спросил он.

Никки была удивлена и встревожена.

— Я… Гм… В кухне, но…

— Пожалуйста, скажите, что вы должны нам сообщить, — попросил его Спенс. — Мы среди друзей. Нам совершенно нечего скрывать.

Фримен, казалось, колебался, но потом снова повернулся к Никки и спросил:

— Вы Николь Грант?

Смешавшись, потому что он уже знал, что это она, Никки ответила:

— Да.

— Назовите дату вашего рождения, — продолжал он.

Она покосилась на Спенса, чтобы посмотреть, понимает ли он, что здесь происходит, но он казался таким же сбитым с толку.

— 14 июля 1988 года, — сказала она.

Фримен сделал шаг вперед. Теперь они видели его глаза: большие, круглые, и в них плескалось какое-то чувство, похожее на сожаление.

— Николь Грант, — официально объявил он, — вы арестованы по подозрению в убийстве Зака Джеймса…

Никки в ужасе отшатнулась.

— Нет! — крикнула она. — Я не делала этого! Вы не можете арестовать меня…

Спенс закрыл ее руками и кричал на полицейских, требуя оставить ее в покое.

Второй полицейский выступил вперед, словно собираясь обуздать Спенса.

Дэвид и Дэнни вскочили; Кристин от ужаса словно приросла к дивану.

Фримен все еще говорил:

— …вы не обязаны отвечать на вопросы, но это может повредить вашей защите, если во время допроса вы умолчите о чем-то, на что позже будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Ошеломленная, Никки молча таращилась на него. Голова у нее кружилась; сердце билось слишком часто.

— Вы не можете так поступить со мной, — отрывисто заявила она. — Я его мать, я никогда не причинила бы ему боли.

— Я должен напомнить вам, что вы только что получили предостережение, — заметил Фримен, — и потому для вас желательно ничего не говорить.

Никки внезапно захотелось завопить и сорваться с места, вонзить ногти ему в лицо, сделать что угодно, лишь бы заставить его остановиться, но она могла только слушать, как он говорит остальным, что в доме будет произведен обыск и что им придется временно покинуть помещение.

— Какие у вас доказательства? — внезапно выпалил Спенс, когда Никки повели к двери. — Вы не можете арестовать ее без доказательств.

Фримен обернулся к нему.

— Вы отец ребенка? — уточнил он.

Спенс кивнул.

— Тогда вынужден сообщить вам, что вскрытие подтвердило смерть от преднамеренного удушья.

Никки показалось, что она задыхается. Или ее сейчас вырвет.

— Я клянусь, что ничего плохого не делала, — хрипло пробормотала она. — Я знаю, что вчера я говорила…

— Я должен попросить вас замолчать, — заявил он, снова напоминая ей, что она получила предостережение.

Делая сверхчеловеческие усилия, чтобы взять себя в руки, несмотря на то что ее колотила дрожь, она сказала Спенсу:

— Ничего страшного. Мы все уладим…

— Куда вы ее везете? — неожиданно спросил Дэвид.

— В полицейский участок на Броудбери-роуд, — ответил Фримен.

— А как насчет адвоката? — не отставал Спенс. — Она имеет право на защиту.

— У вас есть адвокат? — уточнил Фримен у Никки.

Ее глаза превратились в темные омуты страха, когда она покачала головой.

— Тогда мы вам его предоставим, — уверил он ее и, подождав, когда она наденет пальто, вывел ее на улицу, где уже находилась группа экспертов-криминалистов, собравшихся, чтобы превратить дом в место преступления, и несколько полицейских в форме, которые уже готовы были получить предварительные показания у Спенса и его друзей.

На улице было темно, хоть глаз выколи, когда констебль Фримен остановил машину у полицейского участка на Броудбери-роуд. Ему предложили войти в здание через канцелярию — ввиду работ по ремонту системы безопасности, которые велись в задней части участка. Так как стоянка перед главным входом была забита полицейскими микроавтобусами и машинами, он оставил свое авто на улице, буркнув что-то о надежде на то, что колеса все еще будут на месте, когда он вернется, и вышел, чтобы открыть заднюю дверцу для Никки.

Когда она вышла, сильный порыв ледяного ветра заставил ее пошатнуться. Фримен помог ей устоять на ногах, а затем, придерживая за локоть, повел через дорогу. Другой детектив остался в машине: он говорил с кем-то по телефону.

Хотя Никки и была напугана сверх всякой меры, она прилагала все усилия, чтобы не поддаться чувствам и не думать, к чему это может привести: она понимала, что в противном случае ей вряд ли удастся пройти через все это. Не отрываясь, она смотрела на двухэтажное здание, с фасадом из красного кирпича и обшитое панелями белого цвета, пытаясь не видеть в нем то, чем оно на самом деле являлось. Это было просто место, мимо которого она время от времени проходила и которое едва замечала до сих пор, потому что здание это стояло на своем месте, как школа, или церковь, или магазин, заходить в который у нее не было никакой причины. Разумеется, Никки знала о нем понаслышке, его часто показывали в местных новостях как место, куда свозят головорезов и преступников, арестованных за ограбление с отягчающими обстоятельствами, или нанесение тяжких телесных повреждений, или еще что похуже.