1899 г. Февраля 28. Москва.

Дорогой другъ,

Хочется написать вамъ два слова. Спасибо за письмо. Пишите о себѣ. Если пригодится работа въ Р[усскихъ] В[ѣдомостяхъ], буду радъ. Пользуйтесь мною въ литерат[урномъ] мірѣ.

Цѣлую васъ и вашихъ.

Л. Т.

Печатается по автографу, хранящемуся в БЛ. Приписка к письму 7 М. А. Маклаковой. Датируется по почтовому штемпелю: «Москва, 28 февраля 1899». Публикуется впервые.

Письмо П. А. Буланже в архиве не обнаружено. Живя в Англии, Буланже испытывал большие материальные затруднения и находился в подавленном душевном состоянии. Будучи непосредственно расположенным к нему, Толстой старался обеспечить ему материальный заработок в журналах и газетах, в частности в «Русских ведомостях», и своим участием ободрял его (см. письмо № 38). В письмах к Толстому Буланже делился своими переживаниями и жизненными неудачами. 15 мая 1899 г. он писал: «Всё сводится к тому, чтобы добыть средства на жизнь. И так как это надо сделать серьезно, то на это и уходят все силы, вся энергия, и опять попадаешь в то же рабское состояние, в котором был. Часто, когда приходишь к ясному сознанию этого, просто страшно делается. А когда видишь, что все так живут, то еще страшнее [...] Я стал так чуток к этому, что мне страшно становится знакомиться с людьми [...] Некоторые, видя, что я нуждаюсь, и зная, что они могут помочь, принимают такой тон в своих отношениях со мной, что мне больно. Например, одна газета, с заправилой которой я был в России довольно хорошо знаком, и которая, зная меня тогда, приглашала писать, теперь, помещая изредка посылаемые мною статьи, считает нужным сообщить мне, что печатает посылаемое только, чтобы помочь мне, и [1 неразобр.] я думал над этим и понял, что писания мои негодны, но что сердце их доброе, и они всё-таки печатают, и я решил больше не посылать туда своих корреспонденций. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что печатать можно не вследствие достоинства написанного, а по разным другим соображениям. Теперь я понял, какую я во всех смыслах бестактность совершил, посылая Вам свои корреспонденции и прося похлопотать о помещении их. Благодаря тому, чтобы сделать Вам одолжение, могли печатать негодное, и это ужасно нехорошо, а потом причинял Вам хлопоты, а у Вас их и без того много. Больше не буду[...] Вот мои злосчастные литературные дела. На все лады они показывают мне, что я для них непригоден, и я сам чувствую это. Теперь ломаю голову над тем, чтò дальше предпринять, и у меня из головы не выходит мысль попытаться поехать в Китай и поступить там на постройку железной дороги. Так как мне в Китае не запрещено жить, то это может быть было бы самым подходящим для меня».

Буланже вернулся в Россию в конце ноября 1899 г., дав правительству обещание не быть посредником между сектантами, эмигрантами и Толстым. Толстой писал В. Г. Черткову 17 декабря: «Очень радостно было видеть Буланже. Он очень возмужал духовно, и радостно было чувствовать его любовь к вам».

1899 г. Февраля 28. Москва.

Послѣ моего отчета 1898 года¹ получены мною пожертвованія для пострадавшихъ отъ неурожая по 15-е февраля с. г. отъ разныхъ лицъ, всего 1.164 р. 55 к., въ томъ числѣ:

Отъ Н. Г. Чепелкина 62 р. 50 к., Серпуховской городской земской больницы 8 р. 10 к., редакціи «Восточнаго Обозрѣнія» 25 р. 50 к., М. В. Полянской 100 р., конторы газеты «Рижскій Вѣстникъ» 44 p. 45 к., акц[іонернаго] Общ[ества] Сѣверн[ой] ткацк[ой] мануф[актуры] 39 р., Яндинскаго волостного правленія 10 р., О. Е. Лбовой 100 р., Д. Н. Жбанкова 40 р. 55 к., служащихъ Курской психіатрической больницы 19 р. 50 к., Бахир. богадѣльни 10 р., неизвѣстнаго 100 р., Муромцева 50 р., М. З. Гулевой 50 р., настоятеля Луковской церкви 10 р., Мебіусъ 50 р., М. Свищевской 100 р., отъ дѣтей Т. 35 р.

Кромѣ того, изъ Англіи на имя моей жены отъ г. Фредерика Гринъ² для пострадавшихъ отъ неурожая 936 р. 60 к.

Итого 2.101 р. 15 к.

Оставалось отъ прошлаго года 3.379 р., итого 5.480 р. 15 к. В продолженіе 1898 и 1899 гг. употреблено мною соотвѣтственно желанію жертвователей для помощи нуждающихся 1.476 р. Изъ остальныхъ 4.004 р. посылаю 3.101 р. самарскому кружку для помощи нуждающимся на имя Ал. Ст. Пругавина. Остающiеся 903 р., так же какъ и нѣкоторыя не полученныя еще съ почты и не выписанныя пожертвованія, направлю или въ Казанскую губернію, изъ которой ожидаю свѣдѣній отъ поѣхавшаго туда знакомаго,³ или опять же въ самарскій кружокъ. Не имѣя возможности самому ѣхать на мѣста, я прошу жертвователей обращаться прямо къ людямъ, занятымъ распредѣленіемъ помощи: кн. С. И. Шаховскому⁴ или А. С. Пругавину, письмо котораго ко мнѣ прилагаю. Письмо это унничтожаетъ всякую возможность сомнѣнія о существованіи нужды въ той мѣстности, которая описывается. Нужда должна быть очень тяжелая.

Левъ Толстой.

Перепечатывается из газеты «Русские ведомости» 1899, № 62 от 4 марта. Местонахождение подлинника неизвестно. Датируется по той же газете.

Денежный отчет вызван письмом к Толстому А. С. Пругавина от 19 февраля 1899 г., сообщавшего о бедственном положении населения Самарской губернии. Узнав от молокан, посетивших Толстого, что он желает оказать материальную помощь работникам на голоде, Пругавин писал 19 февраля: «Глубокоуважаемый Лев Николаевич! Вчера приходил ко мне Василий Константинович, молоканин из села Патровки, и сообщил, что вы готовы прислать к нам в кружок деньги, находящиеся в вашем распоряжении, для помощи голодающим крестьянам Самарской губернии. Вместе с тем он передавал, что вы желали бы иметь сведения о степени и размерах нужды, а также о нашей деятельности; не знаю, так ли я его понял? В виду этого спешу сообщить вам, что нужда среди крестьянского населения большей части Самарской губернии в настоящее время достигла до крайних пределов. Вам, быть может, уже известно, что наиболее пострадали Бугульминский и Ставропольский уезды (в последнем, например, из тридцати двух волостей в тридцати волостях полнейший неурожай, — по сведениям земства и администрации), затем весьма сильно пострадали, хотя и не сплошь, а местами, Бугурусланский и Самарский уезды, менее Новоузенский и Николаевский и, наконец, всего менее пострадал Бузулукский уезд, в большей части которого был весьма хороший урожай. К неурожаю хлебов присоединился полнейший неурожай кормов для рабочего и домашнего скота. Следует заметить, что и в прошлом, т. е. в 1897 году, почти те же самые уезды весьма сильно пострадали от недорода. Благодаря этому голодовка нынешнего года отозвалась особенно тяжело на населении, так как запасы от прошлых лет были уже истощены. Потребовалась земская ссуда, которая и была разрешена правительством, хотя и с большими урезками. Как вам известно, земская ссуда выдается с очень большими ограничениями (работники и дети до одного года не получают ссуды) и притом в крайне недостаточном размере — по тридцати пяти фунтов на человека. Затем необходимо иметь в виду, что из этого количества восемь фунтов уходит на покрытие расходов по перевозке хлеба и по размолу. Таким образом остается лишь двадцать семь фунтов, т. е. менее одного фунта в день. И это почти при полном отсутствии всяких запасов, всяких круп, овощей и т. п.; капуста, картофель, лук также не родились в нынешнем году. В силу необходимости население вынуждено прибегать к суррогатам. Хлеб из лебеды и лепешки из молотых жолудей, с самой незначительной примесью муки, можно встретить везде, где только уродилась лебеда, и где крестьяне имеют возможность пользоваться жолудями. Мякина и отруби также идут на хлеб. Наверное вам не раз случалось видеть хлеб, приготовленный из подобных суррогатов. Образцы его мы рассылали многим профессорам-медикам, в редакции газет и т. д. Без отвращения невозможно видеть этот хлеб. Это прямо нечто ужасное, потрясающее нервы [...] Заработков на местах пока нет никаких, на сторону же могут отправиться только люди среднего достатка, у которых есть полушубок, чепан, обувь и проч.; между тем у очень многих крестьян, особенно в татарских деревнях, ничего этого нет; здесь вы то и дело встречаете мужиков, одетых в какие-то рубища, чрез которые сквозит голое тело. О детях и говорить ничего. В очень многих семьях дети имеют только по одной рубахе; поэтому когда мать стирает и затем сушит белье, то дети совершенно голые сидят на печке или жмутся на шестке. У многих же детей совсем нет никакого белья, так что и в школу ученики зачастую приходят в одном верхнем платье, одетом прямо на голое тело, и которое поэтому они уже не снимают во все время пребывания в школе. В татарских селах можно зачастую видеть, как дети совсем босые бегут в столовые по снегу и морозу. Другие же кое-как обертывают ноги в разные тряпки, прикрываются разными лохмотьями, а иногда даже, просто завернувшись в какую-нибудь грязную рогожку, бегут в столовую. Там, где нет столовых, дети, как и взрослые, едят только впроголодь, поэтому в школе они скоро утомляются, становятся вялыми и как бы сонными. Затем население страшно страдает от недостатка топлива. Дров нет, солома баснословно вздорожала: пуд стоит теперь пятьдесят копеек! Это нечто неслыханное и небывалое, так как в обыкновенное время воз соломы стоит пятнадцать копеек. Кизяка тоже нет, потому что лошади и коровы больше чем на половину распроданы на сторону или прирезаны [...] Несмотря на всё это, местная администрация упорно продолжает стоять на том, что голода нет, а есть лишь «недород». При открытии губернского земского собрания г. Кондоиди сказал речь, в которой развязно утверждал, что печать раздувает голод, что нужда замечается лишь в очень немногих местностях губернии и т. д. Речь эта произвела тяжелое впечатление на всех, кто знаком с положением дела в уездах, но «Московские ведомости» пришли в восторг от этой речи и наговорили много комплиментов по адресу г-на Кондоиди. Однако земское собрание не успело еще закрыться (1 февраля), как из уездов начали получаться телеграммы о появлении цынги, тифа и других «неизбежных спутников голода». И теперь уездные управы, земские начальники, врачи, предводители дворянства, уездные попечительства Красного креста, все шлют телеграммы о появлении цынги или тифа то в том, то в другом селе или деревне. С особенной силой болезни эти появились в наиболее пострадавших уездах: в Ставропольском, Бугульминском, Бугурусланском, Самарском и Новоузенском [...] Как видите, положение очень серьезное. Необходимы огромные средства, чтобы спасти народ от голодания, от болезней, от полного разорения. Зная ваше глубоко-сердечное отношение к народу, мы не сомневаемся, что вы сделаете всё возможное для того, чтобы оказать ему посильную помощь. Кроме средств, крайне необходимы люди, которые бы могли приехать сюда и заняться устройством столовых, общих пекарен, кухонь и т. п. Затем необходимы врачи, фельдшера, сестры милосердия. Особенно в татарских и инородческих селах ощущается полное отсутствие людей, которые могли бы принять на себя дело организации помощи голодающему и болеющему населению. Наш кружок открыл столовые и кухни в ста селениях и кормит более десяти тысяч детей. Если вы действительно имеете в виду прислать нам деньги, то можете направить их на мое имя (адрес известен почтамту) или же на имя казначея нашего кружка А. С. Медведева». По получении этого сообщения, Толстой немедленно, 23 февраля, телеграфно запросил у Пругавина разрешение опубликовать письмо. Пругавин ответил согласием, и его письмо с некоторыми сокращениями было напечатано вместе с ответом Толстого 4 марта в «Русских ведомостях». В ответ на призыв Толстого приток пожертвований в Самарскую губернию усилился и деятельность общественных организаций была значительно расширена. См. письма №№ 49 и 57 и книги А. С. Пругавина: «Голодающее крестьянство», М. 1906, стр. 168—177; «О Льве Толстом и о толстовцах», М. 1911, стр. 109—119.