Le seul moyen d’être bien sûr que l’action qu’on commet est la vraie et la bonne est de la commettre non pas en vue des résultats qu’elle peut produire, mais seulement par obéissance à la volonté de Celui qui nous a envoyé dans ce monde. Je puis toujours connaître indubitablement ce que cette volonté exige de moi, sans connaître les résultats auxquels aboutiront mes actions.

Votre ami et frère

Léon Tolstoy.

2/14 Janvier 1899.

Дорогой брат,

Физический труд, которому посвятит себя христианин, и наказания, которым его могут подвергнуть, вследствие его отказа от военной службы, не являются разрешением того вопроса жизни, который возникает перед каждым серьезным и искренним человеком нашего века. Это только случайные результаты его веры, иначе говоря, его жизнепонимания. Эти результаты, более или менее благоприятные для его идей, никогда не могли бы иметь какого-либо влияния на его решения. Моисей не вошел в обетованную землю, а наиболее возвышенный и богатый последствиями пример в жизни Иисуса, это его смерть. Покинутый всеми друзьями, один среди врагов, он сам одну минуту усомнился в пользе своей жертвы. 100 лет спустя после его смерти учение и жертва его были менее известны цивилизованному миру того времени, чем страдания последнего русского, немецкого, шведского солдата, который отбывает свой срок в тюрьме за отказ от службы. И вот теперь это забытое учение воскресает, перерождает весь мир и изменяет его в корне.

Единственное средство быть уверенным, что поступок, совершаемый нами, есть истинный и благой, это совершать его не в виду тех последствий, которые он может вызвать, но только из покорности воле того, кто послал нас в этот мир.

Я всегда могу несомненно знать то, чего эта воля требует от меня, не зная последствий, к которым приведут мои поступки.

Ваш друг и брат

Лев Толстой.

2/14 Января 1899.

Печатается по листам копировальной книги, хранящимся в A.Ч. Местонахождение автографа неизвестно. Впервые опубликовано во французском журнале «La plume» 1902, перепечатано в переводе на русский язык в газете «Бакинские известия» 1902, № 45 от 18 сентября.

Эдуард Сине (Edouard Sinet) — молодой француз, художник, отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям. Осужденный в дисциплинарный батальон, был отправлен в Алжир, откуда через несколько лет бежал. В феврале 1899 г. приехал к Толстому. Вскоре из России уехал в Канаду с четвертой партией духоборов. Прожил в Канаде около двух лет и, получив амнистию, вернулся во Францию. Толстой записал в Дневнике 21 февраля 1899 г.: «Живет интересный и живой француз Sinet, первый религиозный француз». Об Алжирском дисциплинарном батальоне есть упоминание в письме к В. Г. Черткову от 2 ноября 1897 г. О пребывании Сине в Канаде см. письма №№ 243 и 320.

Ответ на письмо Сине из Парижа от 25 декабря н. ст. 1898 г. (перевод с французского): «Великий Человек [Grand Ноmmе], ваше время драгоценно, но я смею сказать, что оно не будет потеряно за чтением этого письма, имеющего целью интерес всего человечества. В России просьба во имя Христа о неотложной помощи всегда исполняется; и вот во имя Христа я обращаюсь к вам в тот час, когда многие празднуют годовщину его рождения. Брошенный с детства в жизнь, полную приключений, я жадно искал истины, когда, наконец, один искренний человек указал мне на вас. С тех пор я твердо уверен, что вышел из темного и бесконечного лабиринта заблуждений. Итак, я хочу немедленно направить свою жизнь, и мне необходимо выбрать тот или иной путь. У моей матери есть кое-какие средства, которыми она делится со мной; я один имею на нее некоторое влияние, но взгляды ее расходятся с моими. Она человек пожилой, и переубедить ее трудно. Если завтра я уеду, сказав ей, что собираюсь сам зарабатывать себе кусок хлеба, это может убить ее, так как, оторванная от меня, своего последнего сына, в течение пятнадцати лет, она встретилась со мной уже только в военной тюрьме, и с тех пор восемь лет она со мной неразлучна. По выходе моем из военного рабства, она дала мне возможность изучить мое любимое искусство — живопись — и счастлива, следя за моими успехами, считая, что я на верном пути. Если я ее брошу, она сочтет, что родила еще одного неблагодарного сына, и никакие увещевания не подействуют на нее. Если же, паче чаяния, она останется жива, то, судя по ее обывательским привычкам, она в несколько лет растратит всё свое состояние из мести к своему мужу, который развелся с ней и вновь женился, а также и к своим разбежавшимся детям, для того чтобы оно никому не досталось. Не лучше ли было бы попытаться постепенно привести ее к тому, чтобы она купила дом и кусок земли, которые впоследствии дали бы возможность прокормиться нескольким людям? Встает еще вопрос военной службы: должен ли я, относясь к этому в глубине своей совести отрицательно, вновь надеть через несколько недель ненавистный мундир? Позволяю себе задать вам этот второй вопрос, который отнюдь не мешает выполнению первого, т. е. останусь ли я или нет с моей матерью (тактично умалчивая перед ней или напрямик высказав ей всю правду), потому что моя мать не любит военщины и охотно осталась бы в Швейцарии или в Италии из-зa своего ненадежного здоровья. Согласно одному документу, который я видел собственными глазами, я числюсь на поруках и состою под надзором по обвинению в том, что был главой заговора и несколько раз пытался бежать. Если я просто заявлю: «Я отказываюсь убивать своих братьев», — голос мой останется без ответа, и будет придумано другое объяснение моему отказу, которое в корне уничтожит принесение в жертву моей свободы. О, конечно, если бы я мог себя принести в жертву с пользой, то я не колебался бы, но для этого нужен был бы поступок, обращающий на себя всеобщее внимание, что необходимо особенно для молодежи, еще не подвергавшейся рабству дисциплины, и также для широкой огласки примера, резко выступающего из темноты подобных замалчиваемых повседневных фактов. Ради общественного блага, даже если бы это сразило мою мать, я думаю, что мой долг был бы принести себя в жертву. Да, я хотел бы показать всем собравшимся студентам Латинского квартала (в котором я живу) судьбу христианина, отдающегося в руки ненавидящих; многие из них смеялись бы, но некоторые, читавшие ваши последние произведения (хотя они здесь дороги по сравнению с вашими прежними романами), может быть, прониклись бы моим примером [...] Пусть заговорит в вас опыт милосердия, Отец мой, направьте меня на верный путь! Я готов покинуть всё, чтобы помочь моим братьям в физическом труде, к которому я привык, или чтобы принести себя в жертву. Ответьте, великий человек, маленькому, склонившемуся перед вами. Повторяю, я от всего сердца хочу стать вашим горячим последователем и всецело предан вам [...] Так как некоторые письма из переписки с матерью были в свое время перехвачены, то из предосторожности я не даю своего домашнего адреса, в виду крайней важности для меня вашего ответа; по получении его я рассчитываю принять решение в двадцать четыре часа и напишу вам до этого и если возможно и после. Я принадлежу к призыву 1889 года, отправляющемуся на военные упражнения в 1899 году по способу персонального призыва и могу быть отправлен через пять дней или через месяц, так как для этого призыва точные сроки не установлены».

1899 г. Января 4? Я. П.

Сейчасъ получилъ твое письмо, Сережа, отъ 25 изъ подъ Константинополя. И жалко тебя стало, и страшно за тебя стало, и радостно стало за твое отношеніе ко мнѣ. Я слабъ на слезы и заплакалъ. Твои страхи и сомнѣнья я понимаю и раздѣляю, но не относительно Канады. Я нынче же получилъ письмо отъ Хилкова и вѣрю тому, что и мѣста выбраны хорошія и первое устройство ихъ обдумано такъ, что они не пострадаютъ. Онъ пишетъ о томъ, что Махортовъ недоволенъ устройством комитета и тѣмъ, что обзаведеніе должно быть не раздѣльное, а общее.¹ Такъ думаютъ и всѣ тѣ Духоборы, съ к[оторыми] я говорилъ, и Веригинъ.² Надѣюсь, что Мах[ортовъ] составляетъ исключеніе и что самъ измѣнитъ свое мнѣніе объ этомъ. Хилковъ пишетъ тоже — если ты его увидишь прежде меня, скажи ему, что получилъ оба его письма и благодарю; онъ пишетъ тоже, что надо бы выхлопотать освобожденіе Веригина съ тѣмъ, чтобы онъ могъ пріѣхать въ Канаду.³ Я очень раздѣляю эту мысль, но не знаю еще къ кому и какъ объ этомъ обратиться. Я и такъ хотѣлъ ѣхать въ Петерб[ургъ] по своимъ дѣламъ — посмотрѣть то, чтò я описываю,⁴ а теперь постараюсь непремѣнно поѣхать, чтобы sonder le terrain⁵ объ этомъ и хлопотать.⁶