В воспоминаниях А. Ф. Кони напечатано в такой редакции: «Передадут вам это письмо сектант А. А. (полуслепой) и его провожатый. В сущности, он мало располагает к себе, но не жалко ли, что его гонят за веру. Вероятно, вы почувствуете то же, чтò и я, и, если можете, избавите его гонителей от греха».
* 435а. Т. Л. Сухотиной (Толстой).
1900 г. Декабря 20. Москва.
Посылаю тебѣ, голубушка Таничка, письма Маши о Вѣрѣ,1 надъ кот[орыми] я плакалъ и всегда плачу, когда ихъ перечитываю. Я не хотѣлъ тебя разстраивать, давая ихъ тебѣ. Теперь же, когда ты знаешь, посылаю. Я ничего больше того, чтò въ письмахъ, не знаю. И, странное дѣло, не хочется знать. Много тутъ хороша[го] вызвано этимъ страшнымъ дѣломъ. Какъ однако благодѣтельно несчастіе!
М[ихаилъ] С[ергѣевичъ] б[ылъ] очень милъ и здоровъ. Только жаль, что мало видѣли.2 О твоемъ нездоровьи не безпокоюсь, п[отому] ч[то] вѣрю Богу, а не докторамъ, а радуюсь, что ты раньше пріѣдешь.3
Прощай, милая, весели людей вокругъ себя и сама радуйся.
Печатается по автографу, находящемуся в архиве адресата. Датируется по отметке на подлиннике. Публикуется впервые.
1 Толстой переслал письма М. Л. Оболенской и гр. С. Н. Толстого, касающиеся рождения ребенка у Веры Сергеевны Толстой, дочери гр. С. Н. Толстого. Родственники В. С. Толстой тяжело переносили это событие. См. письма 1901 г., т. 73.
2 Михаил Сергеевич Сухотин, муж Т. Л. Сухотиной, пробыл в Москве несколько дней. Уехал в Рим.
3 См. письмо № 439а.
* 436. Л. Л. Толстому.
1900 г. Декабря 21? Москва.
Получили вчера вашу телеграмму и очень огорчились за бѣднаго Левушку, за васъ, особенно за Дору.1
Мамà вчера была въ жару, когда вечеромъ пришло извѣстiе, а нынче совсѣмъ лежитъ отъ головной боли. Надѣюсь, что это будетъ, какъ всегда у нея, кратковременно. Она ужасно огорчается и безпокоится.2 Доктора, кот[орый] поѣхалъ къ вамъ, очень хвалятъ.3 Мож[етъ] б[ыть], дiагнозъ, по кот[орому] опредѣлена мозговая болѣзнь, не вѣренъ. Пожалуйста, извѣщайте обо всѣхъ перемѣнахъ. Будемъ надѣяться на все лучшее, но будемъ готовиться и ко всему худшему. Особенно милой Дорѣ это нужно. Какъ ни сильно материнское чувство, есть чувство покорности передъ волей Бога, к[оторое] должно быть поставлено выше его.
Нѣтъ горя, к[отораго] нельзя бы было перенести, и к[оторое] бы не было благодѣтельно для души. А безъ горя не проходитъ ни одна жизнь.
Дай Богъ, чтобы это была только угроза горя, а впрочемъ, Его воля.
Л. Толстой.
На конверте: Козловка-Засѣка, Моск. Курск. ж. д. Льву Львовичу Толстому, Ясная Поляна.
Печатается по автографу, хранящемуся в ИЛ. Датируется по почтовому штемпелю: «Москва, 21 декабря 1900». Публикуется впервые.
Л. Л. Толстой известил отца телеграммой о смертельной болезни своего сына Льва (р. 8 июня 1898 г.), скончавшегося в Ясной поляне от туберкулезного воспаления мозга 24 декабря 1900 г. Телеграмма в архиве не обнаружена. Письмо Толстого получено родителями в день его смерти.
1 Дора Федоровна Толстая, жена Л. Л. Толстого.
2 С. А. Толстая тяжело переносила болезнь и смерть внука. По приезде из Москвы в Ясную поляну она писала мужу 27 декабря 1900 г.: „Состояние обоих родителей ужасно. Дора выбегает с криком или врывается в комнату, где лежит Левушка; кричит, бросается на него, зовет его, говорит бессмысленные слова, а в комнате не топили три дня, и окно настеж открыто. Дора очень похудела, молока почти нет, кашляет. Лева на нее страдает, усаживает ее возле себя, а сам точно полоумный. Ушел сегодня гулять, яркое солнце, голубое небо, мухи огромные жужжат на окнах, где стоят гиацинты. На солнце пятнадцать градусов тепла и что-то весеннее, пчелы гудят тут под лестницей, где их поставили на зиму. Напомнило ему и весну, когда они вернулись из-за границы, и Левушку, как бы он теперь гулял на солнышке, — прибежал домой, бросился на постель, где сидела и кормила Дора; она мне бросила на руки Павлика и сама кинулась с воплями на Леву, и начали они оба, обнявшись, рыдать — ужас! Потом опять ничего, пьем чай, говорим. И вдруг Лева вспомнит, как играл в прятки или мячик с Левушкой и Акулей, и опять плачет. Всё приговаривает: «обидно, обидно, кончена жизнь, нет опоры, нет цели». Не могу себе представить, какой будет исход их горю. Утешать я совсем не умею, хотя всякий момент моей жизни направлен на эту цель. Дора беспрестанно льнет ко мне, то обнимет меня, то сядет на пол и голову мне положит на колена, то рассказывает мне долго про Левушку и его слова, игры, крики, болезни. К маленькому она довольно равнодушна и говорит, что кормит его и будет его любить только потому, что Левушка ей это велел, и все повторяет его слова: «Мама, возьми братика, корми братика»”, Павлик — Павел Львович Толстой (р. 20 июля 1900 г.), сын Л. Л. Толстого.
3 Фамилия доктора редакцией не установлена.
Л. Л. Толстой ответил 30 декабря 1900 г.: «Пишу тебе разбитый всячески, чтобы сказать тебе, как мне тяжело. Да, конечно, если жить еще, то это будет урок помнить то, о чем я не только забыл, но о чем не хотел думать и чего не хотел признавать. Вестерлунд сейчас уехал, и мы одни с солнцем, светящим в окна, и полной остановкой физической жизни. Поднимется ли она и как и для чего, не знаю. Спасибо за твое доброе участие и выражение любви к нам. Не хочу даже говорить о том, что теперь не осталось ничего, чтò мешало нам быть близкими. Не оно мешало, а моя гордость и недоброта […] Вознаграждение в виде очищения души, может быть, придет, но зачем нужны жертвы, невинные жертвы для этого, и почему нельзя иначе очищаться? Это просто несчастие, грубое, безобразное, потому что его не должно было быть, и помириться с ним всё-таки невозможно. Л[евушка] умер от того, что мы его простудили, мой разум иначе не представляет себе этого, и потому мне это особенно тяжело. Я не могу думать, что ему надо было умереть, — тогда я бы не горевал. Не было бы горя на свете, т. е. не происходило бы того, чего не должно происходить, если бы правильно жили и поступали. Но вот это-то, видно, невозможно». Вестерлунд — доктор Эрнст Вестерлунд, отец Доры Федоровны Толстой, 27 декабря приехавший в Ясную поляну на похороны внука. Похороны состоялись 28 декабря.
* 437. И. М. Трегубову.
1900 г. Декабря 23? Москва.
Получилъ вашу статью и очень одобряю ее и сейчасъ понесу по редакцiямъ съ намѣреніемъ пристроить ее.1 Очень радъ буду не для васъ, а для дѣла, что ее напечатаютъ. Первую же статью вашу2 я не одобряю, п[отому] ч[то] въ ней есть ложка дектя, портящая всю бочку меда: вѣра — и не вѣра, а желаніе вѣрить въ таинственныя, исключительныя проявленія. То, чтò нужно людямъ, какъ воздухъ,3 вода, земля, хлѣбъ и всякiе плоды, разумъ, слово, любовь людей между собой, все это явно всѣмъ доступно, обычно.4 И не могъ иначе сдѣлать это Богъ — Любовь. И всякiя попытки вывѣдать или вообразить, что мы знаемъ и можемъ знать то, чего Онъ хотѣлъ, чтобы мы не знали, есть великiй грѣхъ и, какъ всякiй грѣхъ, какъ пьянство, распутство, самъ въ себѣ несетъ свое наказаніе — ослабленіе жизни и безумiе. То, чтò говорится въ Кармѣ,5 т. е. о томъ, что наша здѣшняя личность складывается изъ прежнихъ жизней, есть только гаданiе, подобіе (говоря о прежней жизни и будущей, мы говоримъ о времени, а для Бога и божеств[енной] части души нѣтъ6 времени). Въ Кармѣ существенно только то, что наша добрая или дурная жизнь не безразлична, а важна,7 важнѣе всего для насъ. И только. Точно также и въ томъ, что наша внутренняя жизнь, не проявляющаяся здѣсь, влiяетъ на мiръ,8 тоже гаданіе и подобіе, и важно въ этомъ только сознанiе того, что, живя только для себя, для Бога, въ одиночномъ заключенiи, въ к[оторомъ] умрешь никому неизвѣстный — что и въ этомъ положенiи твое совершенствованіе (будьте совершенны, какъ Отецъ В[ашъ] Н[ебесный]) важно и нужно и въ нашей жизни важнѣе всего. Какъ Конфуцій говорилъ: то, чѣмъ добродѣтельный человѣкъ превосходитъ всѣхъ, это то, чего никто никогда не узнаетъ. —
О Христѣ же, о его личности, пожалуйста, не думайте и не ищите разрѣшенiя въ европ[ейскихъ] университетахъ.9 Чѣмъ ближе мы будемъ слѣдовать Его ученію любви, тѣмъ яснѣе и несомненнѣе намъ будетъ отвѣтъ на вопросъ: кто Онъ. Онъ то, чѣмъ я хочу и могу быть и буду счастливъ, если буду.