¹³ Вахтанг (Вахан) Фомич Тотомианц — доктор общественных наук Брюссельского университета, писатель по экономическим вопросам, автор многих сочинений по вопросам кооперации. Об его посещении Толстой отметил в Дневнике 9 октября 1900 г. «... Тотомианц, молодой марксист, тоже приятный». 13 января 1910 г. Толстой написал ему письмо о кооперативном движении. См. письма 1910 г., т. 81.

¹⁴ «Северный курьер» — ежедневная, общественная политическая и литературная газета, издававшаяся в Петербурге с 1899 г. Закрыта 22 декабря 1900 г.

¹⁵ Владимир Александрович Поссе. См. письма № 397 и 399.

¹⁶ Марксистский журнал «Жизнь» (1897—1901), издававшийся в Петербурге. После правительственного запрещения 1901 г. выходил в Лондоне и Женеве.

¹⁷ Максим Горький. См. письма №№ 245 и 399.

¹⁸ Владимир Иванович Немирович-Данченко (р. 1858 г.) — драматург, один из основателей Московского Художественного театра. Приезжал просить для этого театра драму «Живой труп».

¹⁹ «Живой труп» впервые напечатан в «Посмертных художественных произведениях Л. Н. Толстого», I, изд. А. Л. Толстой, М. 1911.

²⁰ Т. е. «сиденье» при больной жене.

В ответном письме от 25 октября М. Л. Оболенская писала отцу: «Милый папà, очень спасибо за письмо, я ему очень обрадовалась, а главное тому, что ты пишешь, что соскучился, что я будто бы не соскучилась. Я давно хочу тебе писать, а думаю и говорим о тебе постоянно, но с постоянным лежанием и вялостью все откладывала до более бодрого момента, и это оказывалось без конца [...] О нас писать почти нечего, т. е. у нас все так же хорошо. Здоровье душевное очень бодро, чувствую себя слишком по своим достоинствам счастливой, и жизнь моя слишком легка и окружена радостью. Мне иногда предрассудочно жутко, что я ношу пока благополучно, и думаю, что, если я действительно рожу ребенка, буду матерью, это уже будет слишком много (мирского) счастия. Надо будет бросить перстень. Во всяком случае надо быть внимательной и осторожной, чтобы не одуреть совсем. Думаю последнее время опять очень много и требовательно о религиозных вопросах. Вызвано это бесконечными разговорами с Колей об этом по поводу (большей частью) будущего ребенка, крещенья и т. п. Чувствую, что нельзя поступать не солидарно с Колей, но чувствуем всегда в этих вопросах разницу не взглядов даже, а отношения к известным вопросам. То, чтò для меня есть положительное, для Коли только отрицательное. И думаю, что не могу навязывать ему свое верование и делать его за него ответственным, и не хочется поступаться тем, чтò считаю хорошим и нужным. Писать об этом трудно, и не знаю, понимаешь ли ты меня из всей этой неясной путаницы. В сущности, только то, что, думая о будущем ребенке, хочется с самого начала поступить, как подсказывает совесть, но нельзя не видеть всей сложности и важности этого. Так что мы продолжаем всё разговаривать. Здоровье физическое получше, начинаю немного по дому двигаться [...] Я все надеялась увидать кого-нибудь из вас перед Москвой. Ведь уже эту зиму я не смогу приехать, так что мы не увидимся теперь долго, долго, только, если все мы будем живы, — летом. Ездил ли ты к Тане? Мы о тебе всё читаем в газетах, и так я ненавижу этот тон газетных сообщений, мне всегда неприятно, обидно их читать. Читали, что ты уже кончаешь драму, читали, что все эти коршуны на тебя налетели, что ты «осчастливил молодой театр обещанием» и т. п. Так всё на тебя не похоже, хотя факты, может быть, и верны, так всё фальшиво и противно. И я почувствовала, как это зимой в Москве тебе все будут надоедать, почувствовала эту фальшивую атмосферу литераторов, актеров, издателей, которые тебя будут окружать, ничего не понимая, льстить, когда ты будешь ставить драму, и чувствую, как тебе всё это будет противно, всё будет коробить, и даже захотелось, чтобы ты никому не давал драмы. Может быть, очень гадко, что я так чувствую и пишу, может быть, это ревность, но я больше всего люблю, когда то, чтò ты пишешь, идет прямо к Черткову, Марии Александровне [Шмидт], нам, Количке [Ге] и т. п. и отсюда дальше, т. е. туда, где каждое твое слово будет понятно, любимо и важно, а не через цензуру Немировича, Маркса и Сергеенко. Это для твоих писаний унизительно. Я очень рада, что ты кончил те две статьи, они очень нам тогда нравились с Колей, и хотелось, чтобы ты их дописал. Вероятно, Чертков нам пришлет. Прощай, папà милый, я не ожидала, что так распишусь. Целуем тебя крепко, как любим. Спасибо за твою ласку и любовь; если бы ты знал, какую радость я чувствую, когда ты мне ее выражаешь. Прости, если чтò в письме тебе неприятно. Напиши, когда время будет, пожалуйста. Твоя Маша Оболенская» (опубликовано полностью в переводе на немецкий язык в книге «Vater und Tochter», стр. 137—139).

1900 г. Октября 19. Кочеты.

19 Окт. 1900.

Дорогой Романъ Васильевичъ,

Я очень былъ радъ узнать Антонова¹ и еще больше радъ быль получить отъ васъ такое хорошее, доброе письмо.

Радуюсь тому, что, какъ это вижу на всѣхъ людяхъ, ставшихъ на путь христіанской жизни, и на васъ, что формы жизни измѣняются, но сущность ея остается неизмѣнной, и возврата нѣтъ. Всѣ мы разбросаны, какъ огни, кот[орые] зажигаютъ степь, и чѣмъ болѣе мы раскиданы, тѣмъ лучше — тѣмъ успѣшнѣе совершается дѣло божіе.² А тухнуть огни, если они настоящіе, не могутъ. Можетъ быть, я ошибаюсь, но по словамъ Антонова я заключилъ, что вы иногда унываете. Не унывайте, милый другъ, жизнь ваша уже сдѣлала много добра, и, вѣроятно,³ не вѣроятно, a навѣрное, сдѣлаетъ еще много добра людямъ, хотя вамъ и намъ, можетъ быть, и не придется его видѣть. Братски цѣлую васъ и вашу жену и дѣтей.⁴

Левъ Толстой.

Печатается по автографу, находящемуся у Евдокии Арефьевны Юшко (Краснодар). Дата проставлена рукой Т. Л. Сухотиной. Публикуется впервые.

Авраам (сокращенно Роман) Васильевич Юшко (1867—1918) — ветеринар, с начала 1890-х гг. единомышленник Толстого, со школьной скамьи до конца дней своих отличавшийся большой прямолинейностью в проведении в жизнь своих убеждений, вследствие чего постоянно терпел преследования со стороны властей. С 1892 г., по окончании Харьковского ветеринарного института, средства к существованию добывал сельским хозяйством, которое без наемного труда вел на Черноморском побережье, арендуя небольшие участки земли. Практиковал среди местного населения безвозмездно. Приобрел среди него большой авторитет, уважение и любовь. См. книгу Васюкова «Типы и характеры. Кавказское черноморское побережье», Спб. 1908 (глава «Доктор Рашко») и письма 1897 г., т. 70.

Юшко писал Толстому, после двухлетнего перерыва, в начале октября 1900 г. (письмо не датировано): «Вот когда довелось написать вам о себе, только спустя два года. И не писал не потому, что мало думал о Вас; нет, я каждый день и встаю и работаю и ложусь с мыслью о Вас, сердце мое переполнено любовью к Вам. Не писал же я потому, что в жизни нашей мало было хорошего, чем бы можно было порадовать Вас, и считал преступным причинить Вам хотя крохотное огорчение и беспокойство, которое, пожалуй, могло отражаться и на Вашей работе, так необходимой людям. Много и без нас горечи в Вашей жизни, так-что невольно заставлять Вас переживать еще и наши неудачи как-то нехорошо. Нам ведь не удалось устроить жизнь так, как думалось. С одной стороны мешали этому и, пожалуй, главным образом внешние причины — давление со стороны администрации, с другой — причины внутренние, так как много было людей, на которых приходилось затрачивать большое количество сил духовных и материальных, чтò, в конце концов, привело к усталости надорванности [...] Всё это время, дорогой Лев Николаевич, я не переставал мысленно жить с Вами и работать над тем, над чем работал, сколько мог, сколько был в силах. То, что многие желания не осуществились и осуществятся ли скоро, меня не беспокоит, так как знаю, что важна не та или иная форма, в которой осуществляется истина, а важна сама истина — всё большее и большее сознание людьми своего братства, а в какой форме выльется это сознание, это всё равно, лишь бы люди поняли, что они братья, братья вздорные, неуживчивые, несправедливые, мелочные, корыстные, но всё-таки братья, дети одного отца».