6Боюсь, что неясно. Ну простите. Одно пусть будетъ ясно, что пишу съ слезами на глазахъ и люблю, не жалѣю, а только люблю васъ.
Л. Т.
Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 100. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: «№ 226. Я. П. 18 Июля 89». Письмо написано в ответ на телеграмму Черткова, извещавшую о смерти его дочери Ольги, скончавшейся 17 июля 1889 года от дизентерии. В Дневнике Толстого получение этой телеграммы отмечено 17 июля и тогда же сделана запись о том, что написано письмо Черткову. Письмо датируется на основании этой записи.
В Дневнике Толстого от 17 июля 1889 г. записаны мысли о том, «что перенесение лишений, унижений и враждебности есть необходимое условие жизни духовной», по смыслу совпадающие с некоторыми местами комментируемого письма.
1 В Дневнике Толстого 17 июля 1889 г. записано: «От Чертков[а] телеграмма — дочь у них умерла. Хочу не болеть за них, не могу».
2 Написано: показавшимъ
3 Сергей Львович Толстой.
4 В Дневнике Толстого от 15 и 16 июля имеются записи о столкновении с Львом Львовичем Толстым, который очень резко говорил с отцом в связи с его отношением к хозяйству Ясной Поляны. См. т. 50.
5 Сокращенный текст из Евангелия от Матфея, гл. V, стр. 46. «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? »
6 Абзац редактора.
На это письмо Чертков отвечал письмом от 22 июля 1889 года, в котором писал: «Мы получили ваше доброе письмо, дорогой Л[ев] Н[иколаевич], и, разумеется, согласны с его содержанием, потому что сами так думаем. Галя духовно бодра и спокойна и мужественно несет свой крест, потому что верит в бога. Она говорит, что прежде боялась для себя неверия, но теперь чувствует, что вера ее не уменьшается, но утверждается от этого горя, она обращается к жизни духа, как к тому якорю спасения, которое одно доступно ей. Это, конечно, не устраняет того, что она плотски очень страдает. В ее личной жизни произведена богом такая ампутация, что еще долго она будет чувствовать отсутствие той части самой себя, которая была от нее отрезана. Я вам мало говорил про Олюску нашу, и потому вы не можете знать степени той личной утраты, которой мы подверглись. Дело в том, что помимо нашей естественной родительской привязанности к ней, и помимо той светлой радости, какую вносит в семейную жизнь всякий ребенок вообще, — этот ребенок, в частности, был совсем особенно исключительно не только привлекателен и обворожителен, как милый и замечательно оригинальный ребенок, но кроме того просто поражал и умилял не нас одних, но и всех окружающих, своею нежностью и жалостливостью, своею любовностью ко всему живому. Все, решительно все, ее любили. Даже самые суровые и грубые люди, не обращающие внимания на детей, смягчались и становились, как дети, с нею. Так что с одной стороны мы с нею лишились больше, чем своего любимого ребенка, мы лишились маленького живого связующего звена и смягчающей силы между нами всеми. Но за то, с другой стороны, именно это обстоятельство делает то, что ребенок этот не только остается жив для нас, но что жизненность и реальность нашего общения с ним увеличивается, по мере того, как мы сами становимся духовнее, любовнее, чище. И Галя и я не на словах убеждаем друг друга в этом, но ясно и несомненно каждый из нас отдельно и оба вместе чувствуем, что общение наше с Олюсей не прекратилось с ее плотской смертью, но, наоборот, усилилось и еще больше осмыслилось. Только оно видоизменилось. В прежнем нашем общении с нею был, кроме духовного начала, еще элемент плотский — личного наслаждения; и, как большей частью бывает при наличности этого последнего элемента, он часто играл преобладающую роль в наших отношениях к ней. Теперь же мы избавлены от этой опасности: вместо личного наслаждения мы с личной стороны испытываем мучительную боль; но зато духовное единение с нашим ребенком уже ничем не стесняется. Общение наше с Олюсей видоизменилось, очистилось; но мы-то пока еще остались теми же, какими были, с тем же недостаточным преобладанием духа над плотью. И потому мы как бы отстаем по временам от нашего ребенка и чувствуем будто образовалось расстояние между им и нами. Но это только нам кажется, и стоит только нам вспомнить, в чем сущность того маленького существа, которое мы так любили, которое так любило нас, — чтобы опять сейчас же мы ясно почувствовали наше неразрывное единение с ним. Олюся нас теперь увлекает за собою, и для того, чтобы не терять связи с нею, нам приходится напрягать все усилия для последовательного вступления на следующую и следующую ступени пути к богу. И мы уже чувствуем в себе, благодаря этому, некоторое большее преобладание жизни духа».
* 230.
1889 г. Августа 21. Я. П.
Не только замучала меня совѣсть, милые, дорогіе друзья мои, но просто чего то недостаетъ мнѣ, когда долго нѣтъ общенія съ вами, общенія, имѣющаго совершенно особенный характера и очень дорогаго мнѣ. Хорошо, милый другъ Галя, что вы черезъ Бога и его законъ смотрите на плотскую смерть. Жизнь ваша въ васъ включаетъ въ себѣ все — не только Олю (хотя бы вы никогда не видали ее), но все — она включаетъ въ себѣ Бога. И если есть Богъ въ душѣ, то душа полна и нѣтъ потери. А есть Богъ — есть любовь къ нему и къ людямъ, къ несчастнымъ, нуждающимся въ любви. Вы идете по этому пути, помогай вамъ Богъ. Вѣдь это не утѣшенье, не то, что: дай, я буду дѣлать доброе, чтобъ меньше горевать, a дѣлать доброе — жить по Божьи, держать въ себѣ Бога, — это неизбѣжное прямое послѣдствіе того, что мы называемъ горемъ и смертью, а что есть, по прекрасному выраженію одного писателя, пробужденіе отъ заблужденія въ дѣйствительности матерьяльной жизни.1 —
Работы въ полѣ кончились. Я бы долженъ былъ сѣсть за писанье, но послѣднее время были все посѣтители и такіе все радостные. Пришли пѣшкомъ Золотаревъ2 и Хохловъ,3 два юноши. Они все лѣто работали у Золотарева — босые, загорелые, безъ паспортовъ — совсѣмъ мужики. Сначала пугаешься — думаешь — не внѣшность ли одна работы, не мода ли, молодечество? Но поговорить и видишь, что это только послѣдствіе — основаніе же желаніе служить Богу, любить, быть христіаниномъ. Тутъ же пріѣхалъ Ругинъ4 изъ общины Алехинской,5 въ к[оторой] б[ылъ] обыскъ,6 о к[оторомъ] вы вѣрно знаете. Тутъ же заѣхалъ Булыгинъ и, наконецъ, Н. Н. Ге старшій.7 Такъ б[ыло] радостно всѣмъ узнать другъ друга, такъ хорошо, я почти увѣренъ, съ пользою во имя Его поговорили. Вчера всѣ разъѣхались, остался одинъ Н[иколай] Н[иколаевичъ].
Да, о сборникѣ.8 Можетъ быть, это будетъ хорошо, но непремѣнно безъ имени и непремѣнно какъ можно строже. Ну пока прощайте. Вижу васъ во снѣ часто. Цѣлую васъ.
Л. Т.
Передайте мой сердечный привѣтъ Лизаветѣ Ивановнѣ.
Полностью публикуется впервые. 2 отрывка напечатаны в Б, III, стр. 124—125, 116 и в ТЕ 1913, стр. 80. На подлиннике надпись чернильным карандашом рукой Черткова: «№ 227. Я. П. 24 авг. 89». Дата письма устанавливается записью в Дневнике Толстого от 21 августа 1889 года: «Обедал и после писал письма 6 — Чертк[ову], Бирю[кову], Свешн[иковой], Алекс[ееву] (Читу), Гроту, и еще кому то».
Толстой отвечает на письма Черткова, одно от 22 июля, написанное в ответ на письмо Толстого от 17 июля, и другое, которое было начато 1 августа, закончено через несколько дней и послано 10 августа, как это видно из письма И. И. Горбунова к Толстому от 10 августа 1889 года. (АТБ) В Дневнике от 14 августа 1889 года Толстой сделал запись о том, что он «вчера» получил «письмо прекрасное от Черткова». В этом письме Чертков писал: «Духовное пропитание следует зарабатывать точно так же, как и плотское. В физическом отношении всякий голодный человек, если иначе получить его не может, непременно станет зарабатывать свое пропитание. К духовному же пропитанию мы относимся равнодушнее и часто не ищем и не стараемся paздобыть его и тогда, когда мы давно уже истощили предшествовавший запас духовной пищи. Это происходит от того, что мы большею частью меньше боимся духовной смерти, чем физической. Поэтому самому у всех людей существуют определенные ежедневные занятия обедом, ужином и проч. Но мало кто считает необходимым ежедневно питаться духовно»... «Я разумею, конечно, не умственные занятия, а именно — принятие духовной пищи. — Мы с Галей теперь нуждаемся в таком принятии, и, имея около себя ее 16-тилетнюю сестру, кончающую гимназический курс, мы начали сообща исполнять одну работу, давно задуманную, а именно — делать выписки из всех ваших писаний рукописных с целью составить сборник сначала рукописный для давания читать тем, кто хотят узнать, хотя бы приблизительно, в чем дело, а потом, сократив и смягчив эту рукопись в необходимой степени, напечатать ее (без вашего имени). А потом, если бог даст, эту книгу переложить понятно для самого простого читателя (в роде того, как с Эпиктетом). Не знаю, доведется ли именно нам осуществить эту задачу, но наверное знаю, что работа эта будет доставлять нам то духовное питание, в котором мы так нуждаемся. Радостно и то, что питаясь сами, мы в то же время будем облегчать духовное питание других людей — так сказать, распределять по порциям удобоваримые и доступные блюда духовной пищи, получаемой через посредство вас, нашего повара. При составлении этого сборника нам хотелось бы, чтобы он по возможности: 1) содержал бы только такое, что может содействовать единению, а не разобщению всех искренних людей каких бы то ни было «религиозных» убеждений и 2) освещал учение истины со всех сторон, затронутых вами, так сказать, открывал бы горизонты во все стороны. А кто захочет после чтения нашего сборника поближе осмотреть тот или другой наиболее свойственный или симпатичный ему горизонт, тот будет уже сознательно искать именно то ваше подробное сочинение, в котором об этом подробно трактуется». См. т. 50.
