1888 г. Марта 11. Москва.

Получилъ нынче ваше письмо, милый другъ, въ отвѣтъ на мое дурное, и ужасно, ужасно мнѣ было больно за то, что я вамъ обоимъ сдѣлалъ больно. Должно быть — даже не должно быть, a навѣрное — мое письмо б[ыло] нехорошо: послѣ того, какъ я написалъ его, я всякое письмо ваше распечатывалъ съ волненіемъ — предполагая, что это отвѣтъ на мое. Что есть въ немъ правда, нисколько не извиняетъ меня. Неправда въ томь, что я сдѣлалъ больно людямъ, к[оторыхъ] я люблю. Смягчающее вину обстоятельство то, что я началъ писать, и мнѣ пришла мысль о васъ и вашей слабости (какъ мнѣ кажется) по отношенію къ врачебной (исключительной) помощи, и я готовъ былъ умолчать. Думаю, не надо умалчивать передъ ними. И это правда, но надо не дѣлать больно — никогда, ни за чтó. Очень, очень мнѣ жаль за себя. Вы простите.

Емельяну хотѣлъ бы написать, да не знаю, съумѣю ли, передайте ему мою благодарность за письмо.¹ Рукописи и письма посылаю. —

Письма Сыт[ину] и Bop[oпaeвy]² прочелъ и письмо Сытину не одобрилъ: есть раздраженіе, а мысль самая правильная.³ Воропаевъ хотѣлъ пріѣхать ко мнѣ. Александра Мак[едонского]⁴ только что прочелъ. Это превосходно. Я кое-что отмѣтилъ. Заключеніе все длинно, хотя и хорошо, и не нужно, п[отому] ч[то] сама вещь съ ужасной силой говоритъ за себя. Вмѣсто всего заключенiя я бы тутъ въ концѣ помѣстилъ бы преданіе о мирномъ таинственномъ народѣ: оно все выражаетъ. Я отмѣтилъ кое что въ смыслѣ цензурномъ и совѣтую еще многое выкинуть въ видахъ цензурной безопасности.

Это чтеніе меня раззадорило: хочется писать въ этомъ историческомъ родѣ. Очень, очень желаю, чтобы это прошло и напечаталось, это самая полезная книга. А представьте, я все это время много разъ толковалъ и думалъ объ такихъ историческихъ разсказахъ и заказалъ даже такіе⁵ двумъ женщинамъ. Полушинъ прислалъ мнѣ комедію — посылаю ее вамъ тоже.⁶ — Она ужасно плоха — я сказалъ это ему, но вы прочтите и посудите, нельзя ли напечатать всё таки. — Ну пока прощайте. Покровскій говорилъ вчера, что у него есть еще очень хорошая кормилица, но старо молоко, и онъ надѣется и очень хочетъ для васъ найти еще лучше. Завтра узнаю и телеграфирую вамъ.

Очень любящій васъ Л. Толстой.

Полностью публикуется впервые. Небольшой отрывок напечатан в ТЕ 1913, стр. 62. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: М. 11. Марта 88. Синим карандашом: «№ 178». Написанное синим карандашом зачеркнуто и черным карандашом написано «182».

В этом письме Толстой отвечает на письмо Черткова от 7 марта 1888 г. (см. прим. к письму № 183 от 4 марта 1888 г.,) и на письма Черткова, одно из которых помечено 6 марта 1888 г., другое бездатное, датируемое А. К. Чертковой началом февраля 1888 г. В письме от 6 марта 1888 г. Чертков писал Толстому: «Дорогой Л [ев] Н[иколаевич] посылаю вам копии с моих писем к Воропаеву и Сытину по поводу неодобрения ими некоторых рукописей, доставленных им мною для издания. По этим письмам вы узнаете, в чем дело, и если повидаетесь с Воропаевым и поддержите мое предложение, то не сомневаюсь, что всё устроится к лучшему. А между тем очень важно сохранить добрые отношения с Воропаевым, так как от степени его личного сочувствия к вам много зависит успех нашего книжного дела, который сильно пострадает, если придется разойтись с Сытиным».

В письме от начала февраля 1888 г. Чертков писал по поводу посылаемой Толстому рукописи книжки об Александре Македонском: «Мне кажется, что подобное изложение истории имеет особенное значение, т. е. до сих пор, насколько мне известно, ни на русском, ни на каком другом языке никогда но излагалась история с точки зрения хоть сколько-нибудь христианской. Мне очень хочется знать ваше мнение об этой работе. Хотелось бы получить ваш подробный отзыв о ее достоинствах и недостатках для руководства на будущее время. В виду цензурных соображений придется брать исторические эпохи из самых отдаленных и не чересчур подчеркивать освещение, предоставляя фактам говорить самим за себя. Мне кажется, что одна очистка изложения от всякого условного освещения в роде государственного или научного, придает тому, о чем рассказывается, страшную убедительность в самом желательном для нас смысле. Некоторое же освещение от времени до времени с нашей точки зрения еще более осмыслит такие книжки. Как вы думаете?»

¹ Толстой имеет в виду письмо Ем. Ещенко, полученное им 8 марта 1888 г. (хранящееся в АТБ), в котором Ещенко просит Толстого написать свое мнение о допустимости половой жизни. Об этом письме см. прим. к письму № 188 от 20—25 марта 1888 г.

² Д. А. Воропаев (ум. 1890 г.) один из учредителей т-ва И. Д. Сытина, состоявший членом правления этого издательства. См. «Полвека для книги». Литературно-художественный сборник, посвященный пятидесятилетию издательской деятельности И. Д. Сытина. М. 1916, стр. 369.

³ Письмо Черткова к Сытину, не одобренное Толстым, вероятно, было написано под впечатлением того, что Сытин сообщил Черткову о затруднениях для печатания книжек издательства «Посредник», встречаемых со стороны его товарищей по издательству, к числу которых принадлежал и Воропаев, в виду их боязни цензурных и, вообще, правительственных репрессий.

⁴ Толстой имеет в виду рукопись книжки об Александре Македонском, пересланную ему Чертковым. Рукопись эта была начата А. М. Калмыковой, докончена П. В. Засодимским, а затем обработана Чертковым. При окончательной обработке рукописи были приняты во внимание указания Толстого и, в частности, соответствующим образом было изменено заключение. Рукопись об Александре Македонском сперва была напечатана вместе с рукописью о Марке Аврелии в одной книжке: «Два победителя. Царь македонский Александр и римский император Марк Аврелий». Спб. 1890. Затем была издана отдельно «Посредником» под заглавием «Александр Македонский — знаменитый завоеватель, прозванный Великим». М. 1890.

⁵ Написано: таки

⁶ Комедию эту, о которой упоминается в дальнейших письмах Толстого №№ 185—188, от 13 марта и от 20—25 марта 1888 г., Чертков в письме к Толстому от 20 марта и от 13 июня 1888 г. называет «Седьмая репка». Рукопись ее была передана артисту Андрееву-Бурлаку, который предполагал поставить на сцене некоторые комедии Полушина до появления их в печати.

На это письмо Чертков отвечал письмом от 15 марта 1888 г., в котором писал: «Дорогой, добрый брат Лев Николаевич, вы сами знаете, что последнее ваше письмо нас очень обрадовало и согрело. В особенности я рад за Галю, которая очень впечатлительна, в особенности в настоящее время от изнурения и кормления через силу. Я вперед знал, и всегда чувствую, что вы будете жалеть, что причинили боль. Прощать же мне вас нечего, потому что я никогда и не сердился на вас. А только я почувствовал некоторую оторванность там, где привык к полному единению. И знаете ли, это хорошо, — такие случаи будят человека и служат как бы предостережением, напоминанием о том, что в конце концов человек остается и должен оставаться один перед своим богом, и что не только нечего страшиться этого одиночества, но оно необходимо для того, чтобы люди не повторяли друг друга, а всякий вносил бы в жизнь порученную ему долю божества. Посылаю вам листок из моего дневника, в котором выражено мое настроение духа за последнее время. Мысли эти я записал еще в Крекшине, обращаясь к Гале».... «Как меня обрадовало ваше одобрение Александра Македонского. Заключение и так мы упростили, и совершенно согласны с вами, что лучше заменить его преданием о мирном народе. Мне очень жаль, что я написал Сытину в раздражительном настроении. Мое письмо его огорчило, и я уже поспешил попросить прощения и постараюсь загладить. Дай бог, чтобы это не повредило делу. Уж вы, пожалуйста, скажите ему, как я жалею».