– Только вот… это получилось нечаянно, – продолжил он, а Олеся молилась про себя, чтобы свет в комнате не включался как можно дольше. Чтобы не осветил ее лица, ибо сейчас на нем было совсем неправильное выражение. Конфуз и непонимание, смутная догадка, облегчение и одновременно острая обида.

– Хочешь сказать, тебе помешали пришельцы? Челябинский метеорит? – Олеся уже нащупала роль. Не всю, конечно, но основную канву.

– Я забыл о времени, встречался с издателем. А потом у тебя был отключен телефон.

– О господи! – воскликнула Олеся куда громче, чем собиралась. Померанцева тоже не было в загсе – вот оно что. Она, получается, сэкономила себе целый вагон переживаний. Это не он, а она могла бы стоять в загсе, подпирая стены, набирая номер, отводя глаза в сторону от других глаз, от счастливых пар. Олеся должна была бы сейчас рыдать на Аннином плече или лежать в собственной ванной, пьяная в стельку, потому что Померанцев не пришел.

– Что господи? Это просто штамп! Он вообще ничего не значит! – вспылил он. – Зачем тебе это? Что изменится в твоей жизни, если станешь моей женой? Ты думаешь, что станет легче со мной жить?

– О, это вряд ли, – усмехнулась Олеся. – Этого не жду.

– Тогда зачем? Объясни мне, и я соберусь с силами, и действительно приду туда, и буду натягивать на твой палец кольцо. Какая-то глупость. Зачем это нужно? – Померанцев встал и отвернулся к окну. – Почему мы не можем жить, как живем.

– Но ведь ты сам предложил, – напомнила ему Олеся.

– Да, предложил. Потому что вижу, как сильно ты этого хочешь. – Он покачал головой, а она не смогла совладать с собой и ухмыльнулась – тихо, сама для себя, в полнейшей темноте. «Нет, мой дорогой Максим, выходит, не так уж сильно я этого хочу, как ты думаешь, раз сегодня в загсе не было ни одного из нас».

– Я хочу твою фамилию, – ухмыльнулась Олеся. – В остальном вещи меня устраивают такими, какие они есть.

Максим обернулся и несколько секунд изумленно смотрел на Олесю, словно пытаясь вычислить, откуда взялось это «новое» и что за странное спокойствие в ее жестах. Почему его девочка не кричит, не кидает ему в лицо обвинения и упреки? Что это – новая форма защиты? Отрицание? Может быть, Олеся даже репетировала эту манеру игры, потратила на это весь вечер. Она же актриса.

Да, актриса. Наверное, впервые и уж конечно только в своей голове Максим назвал ее так. Актриса. Он кивнул и пересек темную комнату, протянув руку Олесе. Максим прекрасно знал: какие угодно слова могут быть сказаны, любые жесты или заламывание рук. Даже такое вот наигранное спокойствие – актрисы все это могут и умеют, но когда Олеся окажется в его руках, в тот самый момент она окажется и в его полной власти. Тут Рожкова была бессильна.

Анна сидела посреди своей огромной гостиной, совмещенной с кухней, и смотрела на настенные часы, красивые, громоздкие, с кукушкой, которая, правда, уже не куковала. И вовсе не оттого, что не могла этого делать – еще как могла. Громко, четко, каждый час кукукала как заведенная – ничем не остановишь. Кто их только таких порождает на свет – кукушек.

Анна терпела и даже привыкла, хотя друзья-знакомые и вздрагивали, когда кукушка с непонятным скрежетом выплывала из своего гнезда и принималась заливаться. Но потом родилась Машка, близнецы – и в один прекрасный момент Анна просто встала на стул и вырвала кукушку с деревянного насеста. Владимир смеялся, как сумасшедший, а Анна кричала, что, если он хочет, чтобы в их доме кто-то кукукал, она готова взять эту роль на себя – за умеренную своевременную оплату. И даже демонстрировала, как именно она будет кукукать.

Владимир – покойный муж Анны. Его не было в живых уже пять лет, а часы все висели и поскрипывали раз в час, запуская механизм, которого каждый раз не оказывалось на месте. Анне это обстоятельство уже не казалось странным. Когда-то, когда Владимира только не стало, Анна с не совсем здоровым изумлением рассматривала вещи, которые он носил, чинил, приносил в дом и вешал на стены. Они остались, а он исчез. Не уехал, не сбежал к другой, а просто перестал существовать. Тогда, много лет назад, эта мысль просто сводила с ума. Анна очень любила Владимира. Но теперь любила другого мужчину, и ее мучал вопрос, где, собственно, черти носят этого самого «другого». Именно поэтому-то она и смотрела на часы.

– Что, все еще не вернулся? – раздался тихий женский голос за Анниной спиной. Полина Дмитриевна, мама Володи, формально уже давно чужой Анне человек, волновалась, куда же подевался их рыжий ирландец, Матгемейн Макконели, в которого пару месяцев назад без памяти влюбилась Анна.

– И не звонил, – задумчиво пробормотала Анна.

– А чего свет не включаешь? – Полину Дмитриевну в простонародье называли бабушкой Ниндзей за способность бесшумно передвигаться в абсолютной темноте, не издавая при этом ни звука. Таким образом и с такими способностями она всегда оказывалась в нужном месте в нужное время. Впрочем, никакой особой фантастики в таких талантах бабушки Ниндзи не было – подобной способностью, так или иначе, обладает любая женщина с маленькими детьми. Чтобы не разбудить драгоценное чадо (а всем известно, какие дети милые, когда спят), женщины приспосабливаются не ходить, а красться, не ставить тарелку на стол, а помещать ее туда, как карту на вершину хрупкого карточного домика.

Фокус был только в том, что Полина Дмитриевна сохранила и развила в себе эти способности до невиданных размеров и качеств. И это с ее-то артритом, с ее-то хрустом в суставах, на который она всегда жаловалась.

– Голова болит. Без света лучше, – вздохнула Анна и подошла к окну. Из большого панорамного окна гостиной открывался шикарный вид на Строгинский затон. Когда-то Владимир мечтал пройтись под парусом по заливу. Теперь Анна мечтала, чтобы Матгемейн – Матюша – поскорее вернулся домой.

– Да ничего с ним не случится.

– Да? – хмыкнула невестка. То есть формально бывшая уже, конечно, но связанная таким количеством лет, трудностей и пережитых вместе слез, что теперь уже пожизненная. – Рыжий двухметровый парень, не говорящий ни слова по-русски? Конечно, что может случиться с таким? – Анна всплеснула руками и отошла от окна.

– Может быть, куда-нибудь позвонить? – предложила свекровь.

– Куда? В морг? – вытаращилась на нее невестка и в буквальном смысле позеленела. Отчего именно этот вариант возник в ее воспаленном воображении, неизвестно. Или, впрочем, известно откуда. Да, конечно, чего еще может бояться женщина, муж которой в свое время скоропостижно, буквально за одну секунду, умер от аневризмы мозга? Анна не хотела и боялась признаваться себе в этом, но, с тех пор как она встретила Матгемейна, каждую минуту волновалась и боялась, что он тоже может вот так… исчезнуть.

– Почему в морг? – уставилась на нее Полина Дмитриевна.

– О боже, за что мне это?..

– А куда его вообще понесло? – поинтересовалась баба Ниндзя.

– Да не знаю я. Он что-то сказал, да разве ж я его понимаю? Что-то вроде про клуб.

– По клубам пошел? Хорош влюбленный! – фыркнула было свекровь, но Анна даже бровью не повела. Матгемейн был музыкантом, играл практически на чем угодно, что могло издавать звуки. Гитара, флейта, волынка, бутылки из-под пива, оставленные подругами Анны, – Матюша извлекал гармонию из всего. Они и познакомились же на фестивале, где Матгемейн, приглашенный музыкант в составе ирландской группы, с упоением выводил рулады, отбивая ногой такт… пока не увидел Анну, конечно.

– Я так поняла, там ему вроде работу предложили, – пояснила она, хотя в глубине души сомневалась в том, что поняла Матюшу правильно. Трудности перевода. С одним языком у них не было проблем, только в одном месте они понимали друг друга без слов – в тишине и темноте их комнаты, когда даже просто прижиматься друг к другу, ощущать тепло большого тяжелого мужского тела было счастьем. Анна совершенно не представляла, как смогла бы жить дальше без него.