– Ну а роль-то как? Дадут?

– Ни черта не дадут, кроме пенделей. – Олеся понурила голову и отставила бутылку. Даже пить стало скучно и неинтересно.

– На телефон не отвечает? – Это даже был не вопрос. Утверждение. Померанцев никогда не отвечал на телефонные звонки, если знал, что Олеся сходит с ума от беспокойства или ревности, или желания извиниться. Сейчас от всего сразу. Наверное, Померанцев выкинет телефон, чтобы она мучилась всю оставшуюся жизнь.

– Я поеду домой, – выдохнула Олеся, почувствовав долгожданную опустошенность и бессилие. Острая стадия временно перешла в привычную, хроническую.

– Я приеду к тебе попозже, хочешь?

– Не знаю, – честно ответила она. – Я лягу спать, скорее всего.

– Ты только… – Анна замешкалась. Полтора года назад, когда Померанцев бросил ее подругу и ушел странствовать по миру (его очередная журналистская блажь), Олеся настолько сходила с ума, что чуть не наглоталась таблеток. Правда, как заверял всех потом Ванька, младший брат Анны, она только вид делала. Может быть, даже сама в это верила, как хорошая актриса. Хорошая и безработная актриса Олеся бегала по квартире с банкой, где лежало какое-то заграничное снотворное, и безостановочно что-то говорила.

Все это напоминало спектакль, драму, из тех, что обычно ставят во МХАТе – трагикомедию с матерщиной и совершенно великолепными острыми монологами, так что Ваня не мог принять все это за чистую монету. После таких монологов получают аплодисменты и горы букетов, а не таблетки глотают.

Может, оно и так, а только рисковать было страшно. Актрисы – женщины тонкой натуры, черт их поймет, что у них там на уме. Анна волновалась. Она всегда и за всех волновалась, такой уж у нее был характер.

– Анют, ничего я с собой не сделаю. Может быть, даже вообще сейчас передумаю и к тебе припрусь. Буду чай пить и гадать на кофейной гуще.

– Для этого придется пить кофе.

– С коньяком, – усмехнулась девушка. – Устала я, знаешь, Ань!

– Устала? От чего?

– Любить этого козла, – пробормотала Олеся и отключилась. Ветер положил к ее ногам пожелтевшие листья тополей, она посмотрела на старый, в трех местах разбитый смартфон, сунула его в карман, проверила, не мнется ли в сумке ее портфолио – старое, а другого нет. Хотя и надо об этом задуматься. Продаться на какой-нибудь дорогой нефтегазовый корпоратив в качестве ведущей и сделать наконец новую фотосессию. Чтобы не ошеломлять продюсеров и режиссеров эффектом «до» и «после» просмотра Рожковой вживую.

Олеся пнула недопитую бутылку пива кончиком туфли, потом устыдилась, подняла и несла с собой, пока не нашла мусорную урну около метро. Во дворах мусорных урн почему-то не оказалось, или она плохо смотрела. Метро долго и муторно катилось в сторону Строгино. Перегруженная ветка в час пик буквально изнемогала под давлением бегущей по домам общественности. Реклама на вагонных стенах была перечитана вдоль и поперек, и в голове образовалась приятная лучистая пустота, когда ни одной мысли, ни одной эмоции. Только вот это – «Что? Болит? Выход есть. «Спазмолет» – ваш ответ!»

– «Спазмолет» – наш ответ. – Олеся перебирала слова, меняла их местами, ухмыляясь, и вспоминала, как снималась в такой же вот абсурдной рекламе. Она в отвратительных серых лохмотьях, с перемазанным лицом бегала за людьми на площади – Олеся была кариесом. Одно было хорошо (и одновременно плохо). Эту рекламу реально прокрутили в течение трех или четырех месяцев по нескольким каналам, так что в каком-то смысле это был ее звездный час. Нет, девушку не стали узнавать на улицах, но все друзья-приятели поздравили с такой несомненной актерской удачей.

Померанцев, конечно, тоже. Он тогда смеялся, как заведенный, и все любопытствовал, не присудили ли Олесе за эту роль «Оскар». Это было в тот день, когда он решил вернуться из своего долгого странствия. Почему-то обратно к Олесе. В ее маленькую квартиру, от которой она забыла забрать у него ключи. Интересно, что бы было, если бы они действительно поженились? Интересно даже то, как бы это выглядело со стороны.

Перед ними определенно была бы та самая пара, что Олеся придумала – с лимузином и пятном от кофе на свадебном платье. Померанцев стоял бы в самом конце коридора и морщился бы от такого изобилия лиц и такого откровенного проявления нормальных человеческих эмоций. Скорее всего, они бы даже не стояли рядом. Померанцев бы отгородился «от этого беспредела» какой-нибудь газетой. «Ведомостями» или даже Moscow Times, выпендрежник. Олеся бы сидела где-нибудь поодаль и смотрела бы на него, как кролик на удава. Благородные черты лица были столь обманчивы. Нежная сила рук, красивый поворот головы, эта вечная небрежность, присущая только моделям или очень богатым людям. Красивая одежда, которую он носил с такой непринужденностью, о которой Олеся только могла бы мечтать.

Что бы он ответил на вопрос, готов ли он стать мужем Олеси Рожковой, дерганой, нервной актрисы, вечно боящейся поправиться, несмотря на то, что никакой угрозы этого даже не намечается. Он бы, наверное, мог сказать сотруднице загса, что спешит и у него нет времени на эти глупости. Случайные свидетели могли бы подумать, что эта свадьба фиктивная, ненастоящая. Ну не могут два столь холодных, столь отстраненных человека жениться по любви. Это, правда, если не смотреть в напряженные, полные страха глаза Олеси.

Она открыла квартиру – два поворота ключа, второй оборот иногда проворачивается. Замок давно пора менять. В коридоре снова навалено много одежды. Сегодня утром, как только Померанцев ушел, Олеся принялась перемерять весь свой гардероб. Два наряда – один для прослушивания, другой – красивое бежевое платье, расшитое по подолу вручную, – для свадьбы. Второй наряд не понадобился. Так и лежал в сумке. Все остальное лежало кучей на тумбе в прихожей.

Олеся не стала включать свет. В Москве темнело, и сумерки накрывали незашторенное кухонное окно, как теплое кашемировое покрывало. Она прошла на кухню, прямо так, в сумраке, заварила себе чай, залезла с ногами на стул и принялась смотреть в окно на молодую луну. Просидела там, наверное, час, прежде чем решила, что хватит, что надо пойти и лечь спать. Или включить телевизор, ведь теперь она снова сможет смотреть, что ей хочется. Максим ненавидел весь развлекательный контент, и тот, в котором Олеся работала, и тот, который смотрела. Что ж, опоздав, она в каком-то смысле освободила себя.

Сможет смотреть мультики, кулинарные шоу, «Спокойной ночи, малыши!». Когда-то Олеся с ума сходила от мечты вести «Спокойной ночи, малыши!». Будет смотреть «Битву экстрасенсов». Там, кстати, есть чему поучиться – вот уж люди умеют делать шоу. Свечи, загробные жизни, черные тени на глазах…

– О чем думала на кухне? Ты была там так долго! – Голос заставил Олесю буквально подпрыгнуть на месте. Первая мысль – загробная жизнь настигла ее безо всякого шоу. Потом увидела его – сидящего на стуле посреди комнаты. Так же, как и она, без света, без движения.

– Откуда ты тут взялся? – пробормотала Олеся, не зная еще, какую пытку он приготовил, но заранее ожидая худшего. Ей не было видно его лица. Померанцев сидел против оконного света, виден был только контур – нога заброшена на ногу, руки сплетены на груди. Волосы чуть развеваются – открыта форточка.

– Я? Хороший вопрос, – усмехнулся Максим. – Ты что же, так и будешь делать вид, что ничего не произошло?

– Я… я… – Олеся в буквальном смысле онемела, не зная, что сказать, как объяснить и с чего начать. Только не с прослушивания, об этом стоит вообще промолчать. Лучше что-то соврать. Олеся не умела хорошо врать, если оно только не было заготовлено заранее. Она была актрисой – не шпионом, живущим в постоянной лжи. В сущности, была очень простой и открытой как книга.

– Я не стану просить у тебя прощения, если ты этого ждешь, – прошептал вдруг Померанцев, заставив Олесю наморщить лоб и глубоко задуматься над смыслом услышанного.

– Не надо… кх-х… не надо просить прощения, – пробормотала она, просто не зная, что еще можно сказать. Раз так, тогда и она, пожалуй, подождет с покаянием.