Я не возражаю. Мне противно говорить. Милко тоже молчит, как всегда. Это обеспечивает широкое поле деятельности для Тони, который болтает без умолку, переходя от взаимоотношений в Центре к взаимоотношению полов.

— Как это ты обходишься без мадамы, а? Я начинаю сомневаться в тебе… — снова принимается он за меня.

— Я недостаточно богат для этого вида спорта.

— При чем тут богатство? Нельзя, что ли, по дешевке? Подбросить тебе ту, мою блондинку?..

— Ты мерзавец, — замечает хриплым баском Милко.

— Почему мерзавец? Разве я виноват, что она мне опротивела? Транжирит твои денежки, а ты рискуй. Если пронюхает ее муж, мне во всем Париже места не найти.

— Ты побольше болтай, раз не хочешь, чтоб он пронюхал, — советую я ему.

— И все-таки, браток, я начинаю в тебе сомневаться… Больше месяца без мадамы…

— Тебя к телефону, — сообщает мне хозяин.

Я иду к кабине, а он тем временем говорит Тони:

— Ты уже три часа парлекаешь. Как только язык не устанет?!

В трубке звучит голос Младенова:

«Это ты, Эмиль?.. Тут вот только что прибыла моя дочка из Болгарии… Одним словом, у меня радость… Не мог бы ты ко мне заглянуть?.. Вот именно, сейчас, сразу».

Вот тебе и мадама.

Мадама, как видно, уже нашла время переодеться и освежиться после дороги, потому что вид у нее довольно привлекательный. Я смутно знал, что у Младенова есть дочь от жены, с которой он давно развелся. С его стороны были намеки, что она помышляет в составе группы туристов бежать за границу. Однако я не предполагал, что дочь у него столь привлекательна — может быть, потому, что у меня всегда была перед глазами физиономия отца.

— Вот она, моя Лида, — говорит Младенов, вводя меня в знакомый и, как всегда, неприбранный холл. — Познакомьтесь.

Мы знакомимся. Лида садится, закуривает сигарету, вынув ее из помятой полупустой коробки «солнце», и кладет ногу на ногу так, что видны ее бедра выше чулок. Бедра у нее красивые, но нарочитость поступка раздражает.

Сказав, что дочка привлекательна, я несколько преувеличил. У этой девушки или молодой женщины стройная фигура с тонкой талией и красивое лицо с большими карими глазами, но есть в ней и что-то отталкивающее, и в этом меня убедил номер с бедрами. Отталкивающее впечатление производят и ее слишком щедро накрашенные губы, и не в меру, до наглости прямой взгляд, и чересчур высоко поднятые с помощью специального бюстгальтера груди, которые и без этого постамента достаточно велики, да и весь ее вид, как бы говорящий, что мы уже прошли сквозь огонь и воду, нас ничем не удивишь и мы на все готовы.

Я не моралист, и меня эти вещи совсем не трогают, но если козырять тем, что нам все нипочем, то не исключено, что на вершине общественной иерархии окажется шлюха. Вот почему дочка Младенова не только не обольщает меня своим видом, а даже охлаждает, и я без колебаний заношу ее в графу тех еще зеленых нимфоманок из кафе, которые смотрят на любовь примерно как на рюмку коньяку. Это, в сущности, нимало меня не волнует, так как жениться на ней я не собираюсь.

Младенов не ждет, пока уляжется трепет первого знакомства, и быстро переходит к деловой стороне вопроса: ему очень хочется показать Лиде картинки ночного Парижа, но, как назло, именно сегодня ему предстоит важная встреча, и ввиду этого, не буду ли я столь любезен сопровождать гостью.

— Ну, папа, какой ты!.. — восклицает Лида без всякого волнения и, видимо, только ради приличия.

— Почему бы нет? Мне будет очень приятно, — отвечаю и я ради приличия, догадываясь, что старый хитрец решил сэкономить за мой счет несколько франков.

Оказывается, в силу какой-то случайности Лида уже готова к походу. Так что мы предоставляем папаше возможность спокойно обдумывать важность предстоящей встречи и по узкой лестнице спускаемся вниз.

Соотечественница слегка разочарована жалким видом моего «ягуара», зато с изумлением следит за тем, как мы ловко и быстро пробираемся сквозь лавину машин. Временами Лида невольно хватается за мое плечо, боясь, что мы вот-вот столкнемся с кем-нибудь и разлетимся в пух и прах, но постепенно привыкает и успокаивается.

— Вы водите машину, как настоящий виртуоз! — замечает она, когда мы пронеслись на волоске от блестящего «кадиллака» и с высокомерным видом оставили его позади.

Боясь услышать еще более восторженные оценки, вроде: «Вы чародей!» или «Вы знаменитость!», спешу ответить:

— Тут каждый вынужден ездить так, если не хочет, чтоб его крыли со всех сторон и величали черепахой.

— Отец говорил, что вы безудержно смелый человек. С того дня, как вы спасли ему жизнь, он считает вас настоящим героем…

— Ваш отец перебарщивает, — прерываю я ее, круто сворачивая в переулок. — И вообще героизм, как кто-то сказал, всего лишь яма, в которую человек сваливается по неосмотрительности.

— Это что, скромность или скептицизм?

— Скорее реализм, если придерживаться словаря иностранных слов. Куда бы вам хотелось пойти?

— Вы едете с такой бешеной скоростью даже не зная куда? — искренне удивляется Лида.

— Я всегда еду напропалую.

Фраза тоже выхвачена напропалую и поэтому звучит довольно фальшиво, но девушка цепляется за нее:

— Вы говорите в буквальном или в переносном смысле?

— И в том и в другом, — продолжаю я фальшивить.

— Я не допускала, что человек может действовать напропалую. Хочу сказать, умный человек вроде вас.

— Умный был человек или глупый — об этом обычно судят после его смерти, — замечаю я и снова делаю резкий поворот, невольно отбрасывая свою спутницу на другой край сиденья.

Мы на площади Клиши. Тут образовался затор. Далеко впереди мерцает красный светофор. Подъезжаю впритык к передней машине и выключаю скорость.

— Раз вы не привыкли действовать напропалую, как же вы очутились здесь? — возвращаюсь я к прежней теме, глядя перед собой в ожидании зеленого света.

— Здесь мой отец…

— Ну и что из этого? Ваша мать в Болгарии…

— Не могла я там больше вытерпеть… Если держишься свободно и живешь, как хочется, на тебя начинают указывать пальцем… Будто ты бог весть какая… Потом еще этот побег отца…

Впереди вспыхивает зеленый огонек. В ожидании, пока тронутся передние машины, включаю малую скорость.

— Я вас понимаю, — говорю. — Это уже объяснение. Невольно приходишь к мысли, что и вы, стремясь вырваться из каких-то условий, решили действовать напропалую. Так же, как и я.

Машины перед нами медленно катят вперед, и мы вместе с ними. Не доехав до угла, останавливаемся — загорается красный свет.

— Вы к кому сюда приехали? — спрашивает Лида.

— Ни к кому.

— Вы ни к кому, а я к отцу, вот в чем разница, — замечает она с некоторым раздражением в голосе.

— Вы и раньше жили при нем? — спрашиваю я как бы без всякой связи.

— Никогда я при нем не жила. Я жила с матерью.

«Вот теперь-то ты узнаешь, в чем она, разница, — отвечаю я про себя. — Быть может, я ошибаюсь, но скоро, сдается мне, ты будешь проклинать последними словами своего любимого папашу».

— А почему вы спросили, где я жила?

— Просто так. Вы меня заинтересовали, — объясняю я и снова включаю первую.

На сей раз нам удается пересечь площадь и свернуть на бульвар, в сторону площади Пигаль.

— Раз уж я вас заинтересовала, поедемте куда-нибудь ужинать. Я умираю с голоду.

— Именно об этом я и думаю, только не знаю, куда нам податься. А, вспомнил! Мы поедем в хороший тихий ресторанчик на Монмартре.

Вначале я хотел было препроводить ее в какое-нибудь кафе на бульваре и накормить обычным шукрутом или бифштексом с картофелем. Но потом отказался от своего намерения. В конце концов она не виновата в скаредности отца, и с какой стати мстить ей за это.

Миновав Пигаль, я еду по Рошешуар и сворачиваю вправо, на довольно крутую улочку. Еще немного, и мы у ресторана.

Ресторан — второе разочарование после «ягуара». Это неприглядное заведеньице с садиком, замкнутым двумя глухими прокопченными стенами. Ни малейшего признака роскоши, которая мерещилась девушке, повторявшей про себя: «Первый вечер в Париже!» Мне ничего не стоило окунуть ее и в роскошь, благо мой карман оттягивает огромная пачка банкнот, но у меня нет никакого желания изображать себя сказочным принцем. И потом, в этом скромном на вид ресторанчике кормят довольно хорошо.