Если кто надеется что-нибудь узнать от меня о Париже, советую ему, не теряя времени, купить «Голубой путеводитель». Там обо всем рассказано — может быть несколько скучновато, зато исчерпывающе. Мой Париж не имеет ничего общего с тем, что о нем известно из путеводителя, где фигурируют Эйфелева башня, Обелиск, Пале Бурбон, Мадлена и прочие достопримечательности.

Сдавая меблированную мансардную комнату с импозантным названием «студия» с маленькой кухонькой и совсем крохотной ванной, хозяин расхваливал чудесный вид, открывающийся на цинковые крыши города. Девяносто две узенькие полуистертые каменные ступеньки ведут из студии на улицу. Сама улица — два ряда прокопченных до черноты фасадов с магазином ортопедических механизмов на углу. За ней вторая — с булочной, бакалейной лавкой, мясным и винным магазинами. Затем еще две улицы без всяких магазинов. А дальше уже описанная Рю де Паради, кафе «У болгарина», здание, где находится Центр. Вот он каков, мой Париж.

Центр занимает огромное помещение из шести полутемных комнат, куда и на час за весь год не проникает солнечный луч. На входной двери латунная табличка с надписью «ИМПЕКС» — анонимное товарищество, но это лишь декорация и адрес для присылки счетов за электричество. У Димова, Кралева и Младенова отдельные кабинеты. В двух комнатах располагается так называемая редакция, сиречь мы с Милко и Тони. Последняя комната нечто среднее между складом и архивом. На кухне хозяйничают Ворон и Уж — варят кофе для начальства и гостей, чистят свои пистолеты и обсуждают события, насколько им доступен смысл заголовков утренних газет.

Уж — обыкновенный грубиян с багровой рябой физиономией и запасом бранных слов в обиходе. Ворон мне и вовсе противен. Эта антипатия столь органична, что стоит мне взглянуть на его долговязую фигуру в неизменном черном костюме, как меня начинает тошнить. У него вытянутая, похожая на тыкву голова с жиденькой темной растительностью на макушке, толстый обвислый нос, как бы заглядывающий ему в рот, и желтые конские зубы, постоянно обнажаемые в улыбке, в которой нет ничего веселого. Я возненавидел его с первого взгляда, и, насколько могу судить по его обращению, он отвечает мне полной взаимностью. Что-то вроде любви с первого взгляда, только наоборот.

Я состою на службе целый месяц — срок вполне достаточный, чтоб уладить свои личные дела. За фантастическую для меня плату я снял упомянутую «студию». Купил три костюма, готовых разумеется, потому что внешний вид, на мой взгляд, зависит не от покроя костюма, а от твоего собственного покроя, из чего следует, что скроен я недурно. Одну из редакционных комнат я превратил в свою канцелярию, тогда как во второй разместились Тони и Милко, притом без всяких возражений, так как большую часть времени они проводят в кафе. И, наконец, я обзавелся собственным «ягуаром», купленным в рассрочку в комиссионном магазине.

Мой «ягуар» вызвал в Центре определенное оживление. Димов не преминул заметить, что каждый прибывающий сюда первым долгом торопится обзавестись машиной, пусть это будет самая последняя колымага. Тони возразил, что «ягуар» отнюдь не колымага, а очень даже славная машина, только в давно прошедшем времени. Ворон удовлетворился тем, что пнул ногой брызговик в порядке испытания его на прочность, отчего чуть не развалил весь кузов. Даже Младенов отечески пожурил меня за легкомыслие — мне следовало-де посоветоваться, прежде чем выбрасывать такие деньги.

Но я был вполне доволен своей находкой, принимая во внимание одну маленькую деталь: под старой обшивкой «ягуара» таился новехонький мощный мотор, о чем знали только мы с Леконтом.

Если не принимать во внимание насмешек по поводу сделанного мной приобретения, мой престиж в Центре в первый же месяц значительно упрочился, особенно после выхода журнала. Младенов был совершенно прав. Этот журнал делался и оформлялся столь неграмотно, что улучшить его не стоило больших усилий даже при самых скромных познаниях. Книжка, выпущенная под моим руководством, так выгодно отличалась от предыдущих, что вызвала в Центре настоящий фурор. Даже Кралев не нашел к чему придраться и только спросил:

— Во что же нам будет обходиться это удовольствие?

— Расходы останутся прежними.

— Ясно. Сразу видно, что человек знает свое дело, — великодушно признал Димов, подбросив связку ключей с эмблемой скорпиона.

А бай Марин лишь хитро подмигнул: дескать, не говорил ли я вам, что это золотой парень?

Кроме журнала, я ничем другим не занимаюсь, чтоб раньше времени не выделяться в Центре. И может быть, именно поэтому доверие ко мне постепенно крепнет. Я не сую нос в чужие дела, ни перед кем не заискиваю, не ищу чьей-либо дружбы и даже, если нечто интересное само бросится мне в глаза, делаю вид, что не заметил.

Первое время меня удивляло, что в Центре работают всего пять человек, из которых один фактически ничего не делает, а двое других занимаются журнальчиком, распространяемым среди горстки эмигрантов. Потом я понял, что с деятельностью Центра связано гораздо больше лиц. Это были безымянные субъекты, различные по возрасту и материальному положению — насколько можно было судить по их обличью и одежде. В своих посещениях они придерживались какого-то неизвестного мне расписания, принимали их Кралев или Димов, а некоторых — Тони, используя для этого комнату-склад. Визиты были очень коротки, и это навело меня на мысль, что сведения в Центр доставлялись в письменной форме. Выбрав удобный день и час, я проверил свою догадку. И она подтвердилась.

На столе пронзительно звонит будильник, и я с трудом удерживаюсь, чтоб не запустить в него подушкой, но вместо этого безропотно поднимаюсь с постели, потому что звонит он по моей воле.

Сейчас шесть часов, а работа в Центре начинается в девять, и я мог бы еще часика два поваляться в постели, если бы не кое-какие предстоящие мне дела. Душ, бритье и одевание отнимают у меня ровно двадцать минут. Я иду на кухню, где хранятся сигареты, беру зеленую коробку «житан». Открыв ее, кладу под сигареты несколько аккуратно свернутых листочков тонкой бумаги, исписанных мелким почерком. Моим почерком. Зеленые «житан» значительно мягче синих «галуаз», поэтому я предпочитаю курить зеленые. Кроме того, коробка у них довольно широкая и имеет то преимущество, что не способна распахнуться сама, когда это меньше всего желательно, а открывается как ящик стола.

Спускаюсь почти бегом по девяносто двум ступеням лестницы, чтоб согреться, и выхожу на улицу. Этот апрельский день ветреный и солнечный, но убедиться в том, что на улице солнце, можно, только сильно запрокинув голову, потому что здесь, среди домов, постоянно лежит густая тень, как в колодце. Даже не по себе становится, как подумаешь, что эта тень залегла тут еще во времена Второй империи.

Улица пустынна. Одиноко раздаются мои шаги. Достигнув угла, сворачиваю за ортопедический магазин. На витрине покрытые толстым слоем пыли две искусственные ноги и рука. Быть может, нуждающиеся видят в этих сооружениях свою заветную мечту, но на меня они производят тягостное впечатление, и мне начинает казаться, что у них ужасающе скрипят суставы. Миновав еще три улицы, тоже пустынные, выхожу к вокзалу Сен-Лазер. Здесь уже довольно оживленно. Я покупаю в киоске «Фигаро» и засовываю в карман. Затем вхожу в одно из больших кафе напротив вокзала, сажусь за столик в глубине зала и подзываю кельнера.

— Большой крем и два рожка.

Выложив на стол сигареты со спичками, я развертываю газету. Бои во Вьетнаме, пограничные инциденты на израильско-сирийской границе. Ничего особенного. Небольшое повышение цен на свинину. Я свинины не ем. Кельнер приносит мой завтрак. Кладу рядом раскрытую газету и принимаюсь за еду.

— Тут свободно?

Ко мне обращается пожилой мужчина с заурядной чиновничьей физиономией, держащий в руке потертый коричневый саквояж. Я подтверждаю кивком головы. Незнакомец садится, ставит у своих ног саквояж, достает сигареты, закуривает и кладет коробку на стол. По какому-то совпадению он тоже курит зеленые «житан».