- Ты бережёшь меня. Я и сама раньше думала, что это мимолётное, лёгкое увлечение, потому что знала – ты женат, и уж никак не собиралась забеременеть, а вот теперь всё чаще и чаще ловлю себя на мысли, что хочу этого, и боюсь, что в какой-то момент сделаю, как хочу.

- Я очень виноват перед тобой.

- У тебя трое маленьких детей, жена, молодая, ревнивая, взбалмошная, очень тебя любит. Я уж наслышана от женщин, что её знают по тому времени, когда она была здесь с тобой. И мне страшно думать о том, что нам всё равно придётся расстаться.

На другой день, в субботу, вернулся из отпуска Хасанов. Получив отпускные задним числом, он в воскресенье собрал бригаду отметить это событие и радостно встретил прораба, пришедшего в разгар торжества на поляну, за вагон городком, где оно состоялось. Довольный, улыбающийся Федя крепко жал руку Владимиру, удивлённому переменой, с ним происшедшей.

- И бороду сбрил, и загорел! Ну, хвастайся, как у тебя дела.

Федя отвёл его в сторонку.

- Знаешь, Николаевич, сам не верю, что всё так хорошо! Приехал с недоверием, но в первый же день всё поменялось. Жена говорит, что так хорошо у нас не было и после свадьбы. Дочка рада тоже, хотя я вижу, что она отвыкла от меня, что больше тянется к матери. Она уже взрослеет, так, наверное, и должно быть. Съездили на курорт, отлично отдохнули, жаль – маловато, но, думаю, позднее ещё возьму отпуск.

- Что ж, рад за тебя, - отвечал Владимир.

- Пойдём, посмотришь мои отпускные фотографии.

Владимир устроился на покрывале, разостланном на траве; бригадир поднялся, чтоб принести ему шашлык с мангала, расположенного в сторонке, он остановил его, сказав, что поест позднее. Федя подал ему пачку фотографий, где он с женой и дочкой запечатлены были на отдыхе у моря. Он смотрел на их лица, довольные, счастливые и сердце снова сжало внезапно нахлынувшим тоскливым ощущением вины перед семьёй, перед Натальей.

Во вторник, вечером, Наташа подала ему письмо со вскрытым конвертом. При взгляде на неё он понял, что произошло что-то неладное. Спросил:

- Что случилось?

- Извини, я как чувствовала!

Владимир раскрыл листок.

«Володя! Слава богу, что письмо, которое пришло сегодня, попало ко мне в руки! Письмо анонимное. «Доброжелатели» с твоей работы пишут, что ты встречаешься с женщиной, что она медичка в вашем городке, что у вас всё серьёзно. Я не буду обсуждать эту тему, но боюсь: если Катя узнает об этом, дети могут остаться без матери. Срочно выезжай!» - писала тёща.

Владимира словно окатили ледяной водой из ведра, оглянулся, Натальи рядом уже не было. Он прошёл в половинку начальника управления – главный инженер был на месте.

- Слушаю, - поднял он глаза от бумаг.

- Петрович, мне надо в отпуск!

- Что так срочно? А кто будет изоляцией руководить?

- Там больших трудностей не будет в ближайший месяц – два, бригадир, за малым контролем, справится.

- Хорошо, пиши заявление.

Владимир написал. Петрович подписал его, отложил в сторону, глянул пристально:

- Ты словно в лице переменился. Что случилось?

- Нет, нет! Всё нормально.

- Ну-ка, выкладывай! Меня не обманешь, я тебя почти с малых лет знаю.

Владимир подал ему письмо.

- Твою мать!!! – прочитав, тот в ярости бросил письмо назад. – Мальчишка!!! Доигрался!!! Пошёл вон!!! – лицо его было багровым.

Владимир успел купить билет на самолёт следующего дня, вылетавший около полудня.

Рано утром в вагончик вошла Наташа, бледная, осунувшаяся. Сосед по комнате поспешил выйти, а она, стоя у двери, сказала:

- Прости меня за всё!

- Это ты меня прости, это я виноват.

- Мне предлагает выйти за него инженер планового отдела. Очевидно, я выйду.

- Спасибо, Наташа, что любила меня! Будь счастлива!

- И ты будь счастлив! – голос и губы её дрожали.

Повернувшись, она вышла, а он подумал, что ему тоже хочется плакать.

Время до отлёта ещё было довольно, и Владимир решил выйти на площадь перед конторой, где собирались люди перед отправкой на работу для разнарядки, чтоб попрощаться с бригадой, со знакомыми. В промзоне, за дорогой напротив городка был слышен рокот трактора. Подумалось, что кто-то поторопился на работу, но шум скоро стих. Лишь только он вышел на площадь, как на дороге показался бегущий сломя голову Чесноков. Подбежав, остановился. Лицо его было белым.

- Федя!.. Федя!.. – он был в шоке.

- Что – Федя?! – тревожно спросил прораб.

- Трактор!..

- Успокойся! Говори толком, в чём дело?

Тот отдышался, наконец.

- Он лёг под трактор!!!

Владимира словно колом ударили по голове.

- Что?! Как – лёг?!

- Пойдём! – позвал его Чесноков, он весь дрожал.

Бегом они приблизились к тому месту, где поперёк чёткого следа трактора вверх обескровленным лицом, сложив руки ладонями за головой, лежал Федя, одетый в спортивные брюки, в джинсовую рубашку, вдавленный в песок, с переломанной грудной клеткой. Кровь ещё не совсем успела впитаться в рыхлый песчаный грунт. Заглохший бульдозер стоял передом к лежащему Феде, метрах в десяти от него, упёршись в ряды складированных бетонных пригрузов.

Владимир отвернулся, его тошнило.

- Как это произошло? – с трудом спросил он.

- Сам не знаю, - потерянно говорил Чесноков, уже взявший себя в руки. – Встали мы, как обычно, умылись. Он вёл себя нормально, спокойно разговаривал, потом свои бумаги начал перебирать. Пошли в туалет. Я там задержался, а когда вышел, смотрю – Федя трактор зачем-то заводит. Я удивился, не понял ничего, наблюдал со стороны. А он выехал, выровнялся напротив пригрузов, включил заднюю скорость, обороты сбавил, потом выпрыгнул из кабины, обогнал трактор и лёг под гусеницу. Меня шок хватил, даже

закричать не смог.

- Останься пока с ним. Я пойду, милицию, что ли, надо вызвать?

Идя в контору, доложить главному о случившемся, он думал, что беда не приходит одна, но никак не мог связать свою с той, что заставила Федю так поступить.

Он сообщил Петровичу о случившемся, тот помрачнел сразу, но не сказал ни слова и отправился к месту происшествия. Виктор прошёл в вагончик, где жили Хасанов с Чесноковым, не разговаривая с другими его жильцами, направился к постели Феди. На ней, аккуратно заправленной, на подушке, лежал конверт со штемпелем двухгодичной давности. Он вынул из конверта листок ученической тетради, на котором были написаны всего три слова: «Забудь про меня».