Беленькая девочка-подменыш проснулась, увидела свою мать и сразу потянулась к ней. Тонкие светлые прядки рассыпались по шелковому полу шатра, когда девочка приподняла голову, так что казалось, будто пряди удерживают ее и не позволяют ей встать. Но на самом деле все было не так.

— Хорошо ли ты спала? — спросила ее Аргвайр, грустно улыбаясь.

Девочка не поняла ни слова, но она была очень рада, когда красивая мать помогла ей сесть и одеться в новую одежду. Девочка мешала матери одевать себя, она толкалась лбом и тихо смеялась, думая, что все это шутки.

Переодев дочь и накормив ее сладкой кашей, Аргвайр позволила ей играть с драгоценностями из сундучка, а сама уселась, скрестив ноги, и взялась за шитье: она расшивала золотыми бусами головной убор, для которого сама нарисовала узор в виде трех зверей, сцепившихся в схватке. Этих зверей в природе не существовало — ни в мире людей, ни в мире троллей, ни в мире большого города, где на троллей велась охота и где их томили в подземной темнице, если удавалось поймать.

Аргвайр сама придумала, как должны выглядеть эти звери, а назывались они Зверь Лесной, Зверь Степной и Зверь Домашний, все три кровожадные и хищные твари, любители пожрать красное, основательно перемазав при этом морду.

«Самый подходящий головной убор для юной невесты, — думала Аргвайр, продевая золотую нить в серебряную иглу и приступая к работе. — Жаль, что никакая моя дочь не наденет его, ни эта, добренькая и беленькая, ни та, злющая и чернущая, ни эта, полоумная, ни та, многохитрая; ну да ладно — пусть хранится; может быть, потом народится еще какая-нибудь дочь, вот для нее и сгодится».

Троллиха разложила бусины в нужном порядке, чтобы брать их, не думая и не глядя, но тут подошла дочка-подменыш, села рядом на корточки и принялась трогать бусины пальцем. Она касалась этих бус очень осторожно, очевидно, понимая, что нарушение порядка огорчит ее красивую мать.

— Бусы, — сказала Аргвайр. — Бусы, головной убор и туфли — вот что необходимо юной невесте. И клянусь Тремя Зверями, которых я придумала и нарисовала пальцем на речном песке, — я сделаю все три подарка, а уж кому они достанутся — это совершенно не мое дело.

Беленькая девочка смеялась и кивала головой, а ее волосы плясали так весело, словно жили собственной жизнью и, по какому-то их тайному волосяному календарю, у них был сегодня большой праздник с выпивкой и танцами.

— Когда она убегала, — рассказывал Нуххар троллю Хонно (они добрались до хижины одноглазого и пили там густую брагу), — когда эта твоя Бээву убегала от своего отца, от порченых коров, от тебя и от моих Зверей, она потеряла кое-что. Наверняка она теперь горюет из-за этой потери. Потому что такие вещи не так-то просто отыскать и уж тем более — непросто завладеть ими.

Хонно молча моргал. Густая брага подействовала на него сильнее, чем он предполагал. И криво и коротко остриженный Нуххар все еще казался ему странным, поэтому Хонно подливал и подливал к себе в кружку. Нуххар был слишком пьян и чересчур счастлив, чтобы замечать это. В противном случае он бы, конечно, остановил безудержное пьянство своего молодого гостя.

— Ты меня спросишь, — сказал Нуххар заплетающимся языком, — что же она потеряла, кроме отчего дома, коров и будущности? — Он поднял палец и посмотрел на него. Потом покачал пальцем перед носом у себя, медленно передвинул руку и покачал тем же пальцем перед носом у Хонно. — Она потеряла бусы. А какая невеста без бус?

— Какая? — спросил Хонно, завороженно следя за движением черного скрюченного пальца одноглазого Нуххара.

— Нищая! — отрезал Нуххар. — Ну, виданое ли дело, чтобы троллиха выходила замуж как нищая? Да еще такая богатая троллиха, как Бээву! У нее одни только волосы весят больше, чем целая корова.

— Это справедливо, — сказал Хонно и закрыл глаза.

Нуххар убрал палец, предварительно поцеловав себе ноготь. Затем он выбросил вперед кулак.

— Вторая вещь, — сказал он, — это башмаки. Я сам видел, как они летели с ее ног, когда она катилась по склону, — у ее отца очень тяжелая рука, доложу я тебе! Никогда еще не доводилось мне наблюдать такого замечательного отцовского тычка.

— Мне неприятно слышать такое о Бээву, — проговорил Хонно, но Нуххар только отмахнулся:

— Я не о Бээву говорю, а о ее отце. Многие троллихи ходят босыми в знак того, что не намерены покидать седло, разве что для того, чтобы перейти на шелковый пол шатра или на мягкие ковры, но Бээву — другая. Она любит бегать пешком, и у нее отличнейшие башмаки, из пестрой кожи, вышитые по краю и с крепкими каблуками.

— Ты следил за ней! — воскликнул Хонно. — Теперь я понял. Наверное, ты и сам непрочь был бы на ней жениться. Иначе для чего тебе так внимательно к ней приглядываться?

— Я — настоящий тролль, — гордо сказал Нуххар, — хоть у меня и только один глаз. Такому, как я, довольно одной только моей любви, и моя любовь может существовать без обладания. Она кормится собой, как девочка, грызущая ногти, и не содержит в себе ни малейшей толики себялюбия. Если есть в моей любви какое-либо отдельное — любие, то это лишь Бээвулюбие, которое подразумевает, что я желаю ей счастья. Я хорошо узнал ее, пока подглядывал за ней на пастбище и у нее дома. Ей нужен такой муж, как ты: влюбленный, глуповатый и рохля, но при этом с благородным сердцем. Ты отвечаешь всем ее требованиям.

— Она пока что ничего от меня не требовала! — сказал Хонно, несколько уязвленный. Ему, естественно, не понравилось, что его называют «рохлей».

— Она просто еще не знает, что может потребовать от тебя все потребное и получить это, — ответил Нуххар. — Но она узнает; а пока что ты должен отыскать ее бусы и башмаки.

— Угу, — сказал Хонно.

Нуххар поднялся, громко икнул, провел ладонью по остриженной голове, крякнул, качнулся, едва не своротил собственную хижину, засмеялся и вышел наружу. Хонно откинулся к стене, закрыл глаза. У него сильно кружилась голова — и от браги, и от мыслей о Бээву. Он облизал губы и ощутил вдруг вкус от розового молока испорченных коров.

Вернулся Нуххар; он нес с собой еще один кувшин с брагой, а под мышкой у него был здоровенный кусок плохо прожаренного мяса, так что вся одежда Нуххара пропиталась жиром, кровью и копотью.

— Перекусим, — предложил Нуххар.

Они уселись рядком, толкаясь плечами, и впились зубами в один кусок. Это сблизило их еще больше.

Несколько раз в щель между дверью и косяком Хонно ловил голодный взгляд блестящих звериных глаз. Все три зверя сидели там и следили за тем, как тролли едят плохо прожаренное мясо, но врываться в хижину не смели.

Неожиданно Нуххар выпустил мясо из зубов и стукнул себя кулаком по голове.

— Третье, — сказал он. — Я совсем забыл рассказать тебе про третью вещь, которую потеряла Бээву.

Хонно открыл глаза и мутно посмотрел на своего собеседника. Тот что-то говорил: шевелил губами, двигал бровью над живым глазом, моргал и кивал весьма убедительно… Но ни одного слова Хонно не услышал.

Когда старшая дочь женщины увидела, как охранник застрелил тролля, она пришла в настоящую ярость и с кулаками набросилась на убийцу. Он, не задумываясь, выстрелил в молодую троллиху: ведь она не была человеком и к тому же угрожала его жизни. Если бы этот охранник был троллем, он не посмел бы даже поднять руку, чтобы закрыться, вздумай девочка его ударить. Но охранник, как только что упоминалось, был человеком, и это говорило отнюдь не в его пользу.

Старшая дочь женщины подпрыгнула очень высоко, да еще повернулась прямо в воздухе, так что вся ее одежда распахнулась и разлетелась веером. Поэтому пули, выпущенные охранником, растерялись и не знали, какую мишень им поражать, и они пронзили каждый лоскуток на одежде девочки-троллихи, однако не задели ее тела.

А она упала прямо на своего врага и вонзила ногти ему в горло.

Пистолет дернулся еще один раз и бесцельно пальнул в пол, а потом вывалился и издох.