Павел, отчаянно стремившийся освободиться от деспотической власти матери, продолжал служить в Польше, Молдавии и Бессарабии. Дашкова не увидит его четыре года. Эти годы, последовавшие за женитьбой сына, были одними из наиболее трудных для Дашковой: под тяжестью мрачных мыслей она чрезвычайно страдала от одиночества и разочарования: «Лето прошло в меланхолическом настроении, черные мысли полностью овладели мной. Только милость Божья помогла мне справиться с ними, ибо с того момента, как я осознала, что покинута детьми, жизнь стала для меня бременем и я отдала бы ее без борьбы и сожаления первому встречному, который захотел бы ее оборвать» (183/172).

В сочинении «На смерть графини Румянцевой» Державин призывает Дашкову противостоять страданиям и ссылается на мужественное поведение Румянцевой. Здесь же он с иронией описывает полы в доме княгини, покрытые английскими коврами^[619].

Постепенно собираясь с силами и преодолевая депрессию, Дашкова опять погрузилась в академические заботы, что на время «отвлекало от неотвязных грустных мыслей». Но поведение детей, которые постоянно пытались вырваться из-под тяжкого материнского контроля, не давало ей передышки. Екатерина заметила, что «с хваленым матерью воспитанием и дочь и сын вышли негодяи: сын и Военного Ордена не мог в войну заслужить»^[620]. Дочь исчезла и решительно отказывалась отвечать на письма, а через год после женитьбы сына Дашкова узнала, что Анастасию преследуют кредиторы^[621], которые получили решение суда, запрещавшее Анастасии покидать Петербург. Она попала под надзор полиции, следившей за каждым ее шагом. На следующий день княгиня разыскала дочь — больную, дышавшую с трудом, — и довольно жестоко отметила, что Анастасия выглядела теперь старше и еще менее привлекательно, чем раньше. Но Дашкова пришла ей на помощь, писала от ее имени и поручалась за нее. Она простила Анастасию, пообещала урегулировать ее долги и устроила ей путешествие на воды в Ахен. Любовь Дашковой всегда была диктаторской, и дочь опять взбунтовалась. Екатерина заметила, что «никто ее [Дашкову] не любит… даже дочь… не соглашается жить с матерью»^[622]. В марте 1793 года Дашкова, не веря своему открытию, в ужасе обнаружила, что дочь находится в Вене, больная и в полном безденежье. Анастасия после завершения курса лечения не вернулась домой, а продолжала жизнь расточительную, беспутную, со многими долгами и скандалами. Она направилась в Вену, а потом в Варшаву, где промотала 14 тысяч рублей.

Растрачивая деньги и влезая в долги, Анастасия нашла верный способ огорчать и обижать свою мать. Этот ее долг был невообразим для осторожной в денежных делах Дашковой, которая за двадцать лет до того купила большой дом в Петербурге именно за такую сумму. В данном случае, однако, она осталась непоколебимой и непреклонной, уверенной в том, что болезнь Анастасии — ее фантазия или, даже хуже, уловка, скрывавшая постыдное и развратное поведение. Если Анастасия хотела, чтобы Дашкова уладила ее катастрофические финансовые проблемы, ей следовало вернуться к матери. В конце концов, это было делом чести; бережливая, экономная даже в мелочах Дашкова чувствовала, что должна заплатить сполна. По некоторым источникам, Дашкова приняла на себя за все время ошеломляющую сумму в 250 тысяч рублей сделанных дочерью долгов^[623]. Ранее Екатерина писала, что все теперь избегают Анастасию и что даже мать не хочет слышать о ней из-за столь презренного ее поведения^[624]. Дашкова потеряла своих детей и никогда еще не чувствовала себя столь одинокой. Она знала, что теперь дети покинули ее навсегда. Поступки дочери были столь абсурдны, а Дашкова так терзалась, что императрица написала ей: «Верьте, что я вполне сочувствую Вашим душевным и телесным страданиям»^[625]. Казалось, не было выхода из тьмы и отчаяния, накрывших ее жизнь: «Прошедшее, настоящее и будущее одинаково отуманились передо мной и не представляли ни одной светлой точки, на которой бы могла остановиться мысль. Самыя страшныя видения фантазии овладевали мной. Я с трепетом припоминаю, что в числе моих дум была мечта о самоубийстве; и если б не освежала моей души религия, эта последняя опора человеческого несчастия, последнее убежище для души, томимой отчаянием, я не могла поручиться за то, чем окончилась бы моя агония. В одном уверена, что ни убеждение против нелепого акта самоуничтожения, ни сила рассудка не могли спасти меня: я слишком страдала, чтоб слушаться разума, гордости или другого человеческого побуждения. Я искала, от всей души искала смерти» (184/-)^[626].

Профессиональная деятельность Дашковой в литературе, образовании и издании книг и журналов, к счастью, отвлекала ее от психологического и эмоционального хаоса семейной жизни. К сожалению, она же вела княгиню к прямой конфронтации с императрицей. Пока Россия наслаждалась победами во второй турецкой войне — осадой и захватом турецкой крепости Очаков и завоеванием еще большей территории вокруг Черного моря, — Франция переживала время социальных перемен и политических потрясений. Крайности французской революции ужаснули Екатерину; просвещенная царица, когда-то восхищавшаяся либеральными идеями philosophes, открыла период политической реакции, цензуры и увеличения государственного контроля в России. Однажды Дашкова мимоходом упомянула Руссо в разговоре с императрицей и затем вынуждена была согласиться с мнением Екатерины, что он — автор опасный. Для Дашковой негативные замечания Екатерины о Руссо и Франклине означали, что правительственная политика становится еще более консервативной. Не только Радищев, Княжнин и Новиков, но и сама Дашкова с ее либеральными, просвещенными взглядами и упрямым, часто несгибаемым характером попала под подозрение.

Уже весьма натянутые отношения Дашковой и императрицы стали еще более ухудшаться. Джон Паркинсон, оксфордский профессор, путешествовавший по России в начале 1790-х годов, встречал несколько раз Дашкову, и та выразила ему свое «недовольство императрицей»^[627]. Отчуждение росло главным образом потому, что Екатерина подозревала Дашкову в участии в бунтарской деятельности. Еще в 1786 году Державин писал поэту и драматургу В. В. Капнисту: «При сем препровождаю тебе, мой друг, твои сочинения, с которых копии Дашковой я отдал. Она требовала оды о рабстве; но я сказал, что ты оной не оставил, по причине, что не нашел в своих бумагах»^[628]. Далее он объяснял, что не рекомендовал Дашковой публиковать ее, поскольку это не было в интересах ни Дашковой, ни Капниста. В 1790-х годах Екатерина также считала, что Дашкова приняла участие в публикации считавшегося революционным «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, с его прямым осуждением крепостничества и предчувствием полного разрыва правительства с образованными людьми. В эти годы теснейшим союзником и конфидентом княгини был брат Александр, круг друзей которого включал Львова, Державина и Радищева. Погруженная в литературную и художественную жизнь Петербурга конца XVIII века, Дашкова была хорошо знакома с Николаем Львовым — архитектором, художником и музыкантом. Львов возглавлял группу ведущих культурных деятелей того времени — писателей Г. Р. Державина, В. В. Капниста, Я. Б. Княжнина, И. И. Хемницера, И. И. Дмитриева; художников В. Л. Боровиковского и Д. Г. Левицкого; музыкантов Е. И. Фомина, В. А. Пашкевича, И. Прача и др.