Собственная интуиция молчала. И только мой опыт подсказывал очевидный ответ. Пусть сейчас речь всего лишь о маленьком притворстве, но начав с мелочи, уже неизвестно чем закончишь…

Как я и предполагала, мама перезвонила мне буквально через пять минут.

— Ксения, что это за смс? — в женском голосе слышалось недоумение.

Я вздохнула и улыбнулась. Все в порядке. Панику в сторону. Я смогу это сделать. Главное, самой поверить в то, что я говорю.

— Я решила тебе все объяснить до того, как ты поговорим вживую. Ты сильно на меня разозлилась за то, что я так надолго пропала?

— Разозлилась? Из-за чего? И разве ты пропадала? — мама удивилась. — Я позвонила тебе вчера два раза и сегодня еще один. Волноваться начала только после сегодняшнего звонка твоего друга, если ты об этом. Может, объяснишь, что нужно было Андрею? Что у вас с ним происходит?

Вот черт! Ну, Флейм! Какого хрена ты мне соврал?! И что ты сказал моей маме?

— А что Андрей тебе ничего не объяснил? — поинтересовалась осторожно.

Если мама хочет поймать меня на лжи, то вот он — отличный шанс загнать меня в ловушку. Ветровой-старшей лишь стоит сделать вид, о том, что она не в курсе происходящего. Если я предложу маме версию, сильно отличающуюся от рассказа Флейма, меня будет ожидать допрос с пристрастием. Впрочем, кто сказал, что у меня нет шансов обойти все острые углы?

В конце концов, Андрей не стал говорить маме всю правду — о моем состоянии и выкидыше. Если бы это произошло, Ветрова-старшая вылетела бы в Россию первым же рейсом. Но все же что мог придумать мой друг?

— Нет, ничего, — мама откликнулась довольно быстро и сердце сжалось от дурных предчувствий. Ветрова-старшая, в девичестве Андрияшина, только что мне соврала. Но зачем? Что она хочет этим добиться?

— Но твой друг жутко волновался и несколько раз спрашивал про тебя. Вы поссорились? Ты не сказала ему, куда направляешься?

Да уж, Флейм. Удружил — ничего не скажешь.

— Мы просто не сошлись во мнениях, — с тяжелым сердцем призналась я маме. — Я решила проучить Андрея и отключила телефон.

— А во мнениях вы не сошлись почему? — невинным тоном поинтересовалась моя родительница. Интуиция тихонько тренькнула, показывая, что в словах матери есть какой-то подвох.

— Мам, я тебе все написала в смске. Сама понимаешь, почему Флейм разозлился.

— Значит, это правда? — мама изобразила неподдельное удивление.

— Ты думаешь, я могла бы тебе соврать?! — голос примерной дочери удался мне на славу.

— Я предполагала такое.

— Ну-у, спасибо! — сделала вид, что обиделась. — Между прочим, я все тебе написала.

— Написала, и слава богу, — в голосе матери послышался упрек. — Но ты могла позвонить мне из дома сама и рассказать все еще несколько дней назад.

— Тут все так закрутилось.

— Представляю. Но это не повод сообщать матери о происходящем вот так… по смс… после того, как твой друг уже успел мне обо всем намекнуть. Ты не могла сделать это сама?

Я замолчала. После разговора с Флеймом, я уже поняла, что вела себя ужасно по отношению к близким. Но что я сейчас могу сделать? Только извиниться за сделанное и не сделанное и пообещать вести себя в следующий раз, как взрослый и ответственный человек?

Смешно. К чему нужны слова? Поступки говорят куда красноречивее всех обещаний. Этому меня научила мама. Оправдываться нет смысла…

— Ты сердишься?

Мама вздохнула на том конце трубки и, наверное, даже поджала губы. Она на меня сердилась, конечно. Но, вряд ли, она признается в этом.

— Все хорошо, Ксения, — ответила мама. И я почувствовала новый болезненный укол в сердце. Интуиция или совесть?

Мама опять пыталась мне соврать. Так же, как и я ей. Уверена, что мама уже догадалась, что я что-то от нее скрываю. А еще мы обе знаем, что я знаю, что она знает о моей лжи… Ужас, как все запуталось.

Как так вышло, что мы вдруг стали настолько чужими друг другу? Раньше я могла рассказать ей обо всем. И она бы первой бросилась мне на помощь. Она бы поддержала меня, если надо. И указала бы на ошибки. Я бы ни капли не обиделась на ее критику и даже самые резкие ее слова.

Но сейчас — все наше общение сводится к двухчасовым разговорам раз в неделю. И ни разу с момента ее отъезда, мы с мамой не поговорили нормально.

Мама слишком осторожна. Она интересуется моей жизнью, пытается поддержать по мере сил. Но мы отдалились друг от друга так стремительно, она так быстро исчезла из моей жизни, что я перестала чувствовать нашу близость. Перестала доверять. Я не могу заставить себя сказать ей правду о том, что со мной случилось на самом деле. А она… не станет интересоваться.

Флейм говорит, что мама чувствует вину за свой отъезд в Европу. И именно поэтому — боится хоть чем-то обидеть меня. Подозрениями и недоверием, например.

Я ужасная дочь? Только что я воспользовалась этим знанием, чтобы скрыть от мамы правду.

Так будет лучше. Мне хочется верить в это.

— Ладно, мам. Значит, ты не против? — поинтересовалась просто для проформы. Я уже знала ответ на этот вопрос.

— А как я могу быть против? Ты взрослый ребенок. Ты уже сама отвечаешь за свои поступки. Надеюсь только, что ты никогда не пожалеешь о том, что сделала это.

Ох, мама… Я уже жалею, что ввязалась в историю с Керимовым, что скрываю от тебя правду. Жалею о том, что ты так далеко. Как ты думаешь, возможно ли жалеть об этом еще больше?

— Я поступаю верно, — мой голос прозвучал бодро. — Не о чем волноваться, ма.

— Хорошо. Делай, как знаешь. Если тебе понадобится мой совет — звони в любое время.

— Да, если что, я позвоню.

Еще одна ложь, которая никому не нужна.

Мама, зачем же ты уехала? Ты, и правда, думаешь, что так будет лучше для меня? Для нас обеих?

Абонент на том конце трубки виновато молчал. Ему нечего было мне ответить.

Мы с мамой обменялись еще десятком ничего не значащих фраз. Я поинтересовалась погодой в Париже, делами Жоржа. Коротко рассказала об успехах в универе и пообещала приехать сразу после окончания сессии… бла-бла-бла.

Я чувствовала себя пустой, когда, наконец, сбросила вызов.

Впервые за несколько месяцев я осознала, насколько все плохо в нашем насквозь фальшивом общении с мамой. Я и раньше видела, что Ветрова-старшая после отъезда стала слишком податливой и мягкой. Но эту новообретенную мамину дипломатичность так легко было списать на влияние Жоржа. Только сейчас со всей очевидностью я вдруг поняла — поведение мамы осознано. Она знает, что своей отстраненностью причиняет мне боль.

А, может, она просто ждет от меня первого шага навстречу? Если это действительно так, то только что я все окончательно испортила. Вместо того, чтобы попросить маму о помощи, я подала ей новое блюдо — правду, искусно разбавленную ложью.

Я написала ей, что встречаюсь с Тимом. Но мама даже не стала задавать лишних вопросов. Впрочем, что я могла ей ответить? Соврать снова?

От стыда горели щеки, и неприятный осадок жег губы, будто ложь оставила на моем языке горчащий привкус.

Почему мне кажется, что у нас с мамой нет ни одного шанса наладить отношения, даже если мы посмотрим друг другу в глаза? Почему я уверена, что пропасть между нами каждый день становится лишь шире?

Прошел почти час, прежде чем в мою дверь постучали. За прошедшее после разговора с мамой время я успела переодеться, перебрать свою сумку с вещами и даже кое-что постирать. Я не ждала гостей, тем более так рано. И потому, когда появилось несколько свободных минут, просто забралась на подоконник с книжкой в руках.

Нежданный гость застал меня врасплох. Я не успела даже спуститься на пол, а на пороге, бесцеремонно распахнув дверь, появился Лешка.

— Че-то ты долго возишься. Я думал, ты спишь, — недовольно буркнул парень, небрежно приваливаясь к дверному косяку и с любопытством разглядывая меня.

Я нахмурилась, стараясь скрыть смущение. Взгляд парня, изучающий и дерзкий, заставлял нервно сглатывать и дышать через раз. Лешка выглядел слишком развратно. Пухлые губы были соблазнительно приоткрыты. Огромные серые глаза смотрели изучающе и дерзко.