Она так посмотрела на него, что он отшатнулся. Этот взгляд был полон гнева и возымел свое действие: Пекосу захотелось обхватить руками эту длинную белую шею и задушить девушку.

— Проклятье, Ангел, ты шлюха, а я клиент, и хочу получить то, что ты продаешь. Раздевайся и ложись. Я уже сказал тебе, я не проболтаюсь. У меня много пороков, но шантаж мне противен. Я не…

— Убирайтесь! — Анжи выдернула свои волосы из его пальцев и заговорила таким ледяным тоном, что он вздрогнул: — Вы либо сошли с ума, либо хотите свести с ума меня! Меня зовут Анжи Уэбстер. Я приехала из Нового Орлеана, чтобы выйти замуж за вашего отца, потому что мой папа умер и оставил меня совсем одну. Я ничего не знаю о Хрисане Гузи, что это такое, и где находится Пасо, и также не имею понятия ни о каких ревнивых англичанах, размахивающих револьверами. Вы меня с кем-то перепутали, и я не собираюсь выслушивать больше ни ваши дикие обвинения, ни ваши грязные отвратительные предложения. Уходите сейчас же, или я закричу так, что разбужу весь дом! — Она вызывающе протянула руку по направлению к двери, указывая ему на выход.

Анжи надеялась, что этот полураздетый ухмыляющийся мужчина не осознает, какой страх она испытывает перед ним. Пекос выпрямился, и она непроизвольно отшатнулась, думая, что он снова собирается приблизиться к ней. Но, к ее облегчению, он лишь поднял упавшую на пол рубашку, подцепив ее большим пальцем, набросил на плечи и направился к двери. Анжи смотрела, как он уходит, и мысленно возблагодарила Бога.

Вдруг Пекос обернулся. Его губы искривились в усмешке, от которой ей захотелось хлестнуть со всей силы по этому красивому лицу.

— Ну что ж, Ангел, — лениво процедил он. — Отложим на завтра. Не представляю, как тебе удалось убедить старика, что ты невинное нетронутое дитя, проведшее всю жизнь взаперти в религиозном доме в Новом Орлеане. Но я поздравляю тебя. Ты, без сомнения, прибрала к рукам моего дорогого старого отца. — Пекос потер подбородок костяшками пальцев. — Не думаю, чтобы это было слишком сложно, ты соответствуешь его идеалу: молодая, красивая и умелая в постели… — улыбка исчезла с его лица. — Золотце, говорю тебе, что знаю, кто ты и что ты; ты работала в Пасо дель Норт в таверне «У Хрисана Гузи», и за эти два года тебя перепробовало множество клиентов… с того времени, как ты была невинной девочкой, на звание которой претендуешь. — Он открыл дверь. — Спи спокойно, Ангел. Когда отдохнешь, возможно, ты назначишь мне свою цену.

Он вышел, и Анжи подлетела к большой двери, захлопнув ее за ним. Она услышала его язвительный смех, затихающий в глубине темного коридора. Кровь стучала у нее в висках, она прислонилась к закрытой двери и попыталась успокоиться. Ужасные обвинения Пекоса звучали у нее в ушах, и она помотала головой, пытаясь разобраться в них. Почему он обвинил ее в таких низких вещах? Это было загадкой, но у нее было чувство, что она не сможет убедить его в том, что он ошибся. Вероятно, он видел девушку, которая была очень похожа на нее. Это было недоразумение, и ничего больше. Ведь не может же он на самом деле думать, что она, Анжи Уэбстер, была этой…

Анжи почувствовала, как рыдания подступили к горлу. Она оттолкнулась от тяжелой двери и пробежала через комнату к желтой кровати. Бросившись на нее, она с ужасом стала вспоминать, как позволяла Пекосу МакКлэйну целовать себя. Он вновь и вновь целовал ее, а она не сделала ничего, чтобы остановить его и охладить его пыл. Она вела себя именно как проститутка, в чем он и обвинил ее. Как могла она ожидать, что Пекос верит в ее невинность, когда она поддалась ему в первую же ночь, которую проводит под одной с ним крышей? Со слезами сожаления и стыда, которые полились у нее из глаз, и с отчаянием в сердце Анжи устало поднялась с кровати и разделась. Она потушила лампу и, обнаженная, свернулась калачиком под мягкими желтыми простынями. Она молча начала молиться, как делала это каждую ночь, перед тем как заснуть. Веки с влажными ресницами смежились, она что-то бормотала в темноте, моля о прощении за ее поведение и прося Бога дать ей силы сопротивляться дальнейшим попыткам дерзкого Пекоса обольстить ее. Прочитанная молитва была короткой и искренней, и по ее завершении Анжи почувствовала себя немного лучше. Она верила во все понимающего Творца и знала, что он смотрит только на то, что у нее на сердце. Она была Анжи Уэбстер, а не Ангел из какого-то «Гузи», и если Пекос МакКлэйн не знал этого, то Создатель определенно знал и все понимал.

Анжи вздохнула и легла на спину. Отец учил ее, что духовная пища была именно тем, что она должна искать, к чему стремиться. Утоление телесного голода было делом греховным.

Анжи была совершенно согласна с отцом. Она наполнит свою душу священными помыслами и никогда больше не поддастся на зов плоти. Она была счастливой молодой женщиной; Баррет МакКлэйн был добрым, все понимающим человеком. Он хотел взять ее в жены, чтобы она могла иметь хороший дом и кого-то, о ком она могла бы заботиться всю жизнь.

Джереми Уэбстер говорил ей, что Господь благословит такой союз, и она верила отцу. Баррет МакКлэйн был также благочестив, как и она, и она была уверена, что Бог освятит эти брачные узы. Если после того, как она выйдет за старшего МакКлэйна, она будет призвана выполнять определенные супружеские обязанности, на это тоже будет дано благословение Всевышнего. Хотя Анжи надеялась, что такой пожилой человек, каким был Баррет МакКлэйн, вряд ли захочет, чтобы она часто выполняла свой супружеский долг, если вообще захочет этого. Она будет в безопасности, выйдя замуж за доброго и ласкового мистера МакКлэйна.

В ее сознании все прояснилось, и Анжи глубже погрузилась в мягкую чистую постель, стремясь забыть о том, что случилось с Пекосом. Но это было непросто. Вновь и вновь красивое улыбающееся лицо молодого мужчины словно насмехалось над ней. Волны пережитого наслаждения накатывали на нее, и она словно наяву ощущала его горячие обжигающие поцелуи. Ее пальцы все еще помнили приятную массу его темных густых волос на затылке. Ее глаза все еще видели его мускулистую грудь с вьющимися иссиня-черными волосками, пересеченную длинным белым шрамом, который так хотели потрогать ее пальцы. Ее трепещущая плоть все еще чувствовала его тело, прижатое к ней, и она слышала его глубокий голос, эхом звучавший в комнате: «Конечно, котик, я поцелую тебя еще много раз…»

Анжи снова начала молиться:

— Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне быть хорошей. Я не хочу грешить. Не хочу. Не хочу. Пожалуйста, — молила она в отчаянии, — сделай так, чтобы Пекос МакКлэйн уехал куда-нибудь… куда-нибудь подальше.

Но даже когда Анжи молилась, ее не покидало предчувствие, что, когда Пекос уедет из Тьерра дель Соль, ей это не поможет.

Педро Родригес открыл глаза после первого же удара во входную дверь своего маленького жилища, сложенного из необожженного кирпича. Его сын Джоз мирно продолжал спать на своей узкой койке в другом конце комнаты. Он не знал, что их ждут тяжелые испытания. Педро же поспешно поднялся и натянул брюки. Стук становился все громче.

— Иду, — заверил он раннего визитера, бросив встревоженный взгляд на спящего юношу.

Джоз лежал на животе со сложенными под щекой руками. Его гладкое смуглое лицо, по-детски невинное, казалось ангельски красивым старому отцу. Педро отчетливо помнил тот день, когда его жена Кончита сказала ему, что снова носит под сердцем ребенка. У них к тому времени уже было девять детей, и она думала, что больше рожать не будет. Педро же обрадовался, сказав, что ребенок будет им поддержкой на старости лет и, родившись самым последним, станет общим любимцем. К тому времени, когда Педро исполнилось сорок шесть лет, Джоз Родригес появился на свет. С первого же часа жизни ребенок и на самом деле стал самым дорогим и любимым существом для Педро и Кончиты, так же, как и для его братьев и сестер в этой большой дружной семье. Но в роковое лето 1878 года страшная эпидемия инфлюэнцы подкосила семью Родригесов. Чудом выжили только Педро и его юный сын Джоз. С того времени прошло 8 лет. Отец и сын жили замкнуто, и каждый заботился о другом.