– Где? – второй парень тотчас приглушил мотор, сплюнул в траву и встал, облокотившись на руль; газовая труба извергла из себя последние дымовые колечки и струйки и заглохла.
– Разуй глаза!
– Да вижу уже, вижу…
– Видал как идет! Прям расхристанный крутой перец…
– Ха, ха-ха, – парень с мотоциклом рассмеялся коротко, гадливо, даже как-то уродливо; его открытые глаза еще более просветлели.
– Ну чё, никто не следил за тобой? – прикрикнул парень в шапочке – вдаль, Перфильеву.
Перфильев ничего на это не ответил, по тропке подошел вплотную и продолжал так стоять с полминуты; он улыбался хитро, но в то же время и с оттенком какого-то странного покровительства, смешанного и с непрестанным ожиданием подвоха от тех, над кем это неправомерное (с их точки зрения) покровительство было взято – подвоха, так сказать, в расплату; глубокий узор морщин вокруг глаз и изогнувшиеся черничные губы, с которых как будто того и гляди сорвется восклицание: «У-у ты како-о-ой! Так вот, значит?..»
Парень на мотоцикле, между тем, опять рассмеялся; пониженным тембром.
– Следил?.. Ха, ха-ха. Ну ты скажешь тоже – мы сейчас тут прямо детектив соорудим, – и сказав это, рассмеялся своей собственной шутке уже в полный голос и визгливо.
Первый не обратил на этот хохот никакого внимания, а все рассматривал сторожа.
– Ну ладно, ладно. Здорово уж! – и притронулся к руке Перфильева.
Тот все стоял без движения, но вдруг произнес:
– Ну привет… – так и не меняя выражения лица, бросил взгляд куда-то в сторону, потом переменил позу и вел себя уже более естественно, – привет… Федор.
– Чё он сказал? – парень на мотоцикле вытянул голову; его губы растянулись; глаза опять прояснились, даже засверкали на сей раз; он все прекрасно слышал, но это была его манера – переспрашивать, если говорил кто-то, к кому он относился… неоднозначно – да, так лучше всего будет сказать.
– Федор. Он назвал меня «Федор», – Федор подмигнул.
– Ха, ха-ха. Федор… Евгеньевич! Федор Евгеньевич, – и оба они так заржали, что телам их даже пришлось перегнуться пополам – чтобы избавиться от этого взрывного хохота; у Перфильева зазвенело в ушах.
И все же Федор смеялся чуть менее громко.
– Ну хватит уже, тихо! Успокойтесь, хватит!
И тут смех их иссяк так же быстро, как и появился.
– Ну так никто не следил за тобой?
– Да кому следить-то! Сохраняй простую осмотрительность и все.
– И ты ее сохраняешь, да? – Федор лукаво взглянул на сторожа; потом щелчком пустил окурок в траву.
– Ну а ты думал? Хм… – важно сказал Перфильев.
– Чё, есть новости?
– Новости? Есть… есть… конечно, есть…
– Выбрал? Смотри, чтоб только не как в последний раз – Митек на шухере стоял, стремно было – говорил, даже какой-то прохожий мимо был – так Митек даже в траву шмыгнул. Но пронесло. А в другой бы раз не пронесло.
– Да от такого никогда не застрахуешься.
– Я понимаю, да только добыча не оправдалась, понимать? – сказал Федор развязно и непрестанно покачивая головой; но в то же время уже очень серьезно – таким тоном говорят о бизнесе, – я знаешь, как перестремался тоже? Раму уже открыл, и тут какой-то шум.
– Тебе реально показалось, что тебя схватили? – спросил Митек.
– Я о раму ударился башкой, ну, она упала, придавила меня… я конечно подумал, что это кто-то меня уже атакует.
– Ха, ха-ха. Знаешь чё? – Митек повернулся к Перфильеву; это был один из тех редких случаев, когда он обратился к нему напрямую, – он чуть в корыто не свалился от страха, – Митек заржал.
– Да пошел ты, а? Там и не было корыта!
– Ты сам сказал, было!
– Врешь! Не говорил я!..
– Ладно, ладно… – общаясь с этими ребятами, Перфильев часто испытывал ощущение, будто теряет время, но все же не научился еще пресекать их пустую болтовню, когда бы ни потребовалось, – только если уже просто другого выхода не оставалось, – я все понял – вы перестремались. Ближе к делу. У меня обход через час, мне надо вернуться в поселок. На сей раз все будет тип-топ. В этом доме, ну… в нем есть, что взять. Я был там.
– Был? Правда? А чё за дом-то?
Сторож припомнил, что происходило сегодня после того, как объявилась Любовь Алексеевна, – словно бы еще раз взвешивал, стоит все-таки наводить на лукаевский дом или нет.
Завидев его, она не принялась узнавать, побывал ли он уже в сером доме: она знала, что побывал, – «я как раз в это время выпалывала и все видела – как и в тот раз, когда эти ребята мимо проходили».
– То есть они в этот дом все-таки зашли? – говорил Лукаев.
– Да… то есть нет – этого я не видела. Не знаю… но я же и не уверена, что это были те самые ребята, понимаете?
– Какие – те самые? – вдруг вкрадчиво осведомился Перфильев; в свою очередь.
– Ну… которые воруют. Или наводчики – все равно. Какая разница? Я так и сказала председателю, что не уверена. Минут пятнадцать она еще все заново пересказывала, как это было; потом – как у нее зародились «нехорошие подозрения», и она «все мучалась, идти к председателю или нет». Муж ее отговаривал.
– Но это же бездействие, так нельзя. Вон когда в прошлом году у кого-то на третьем проезде сигнализация сработала (мне татарин это рассказал, печник, знаете?) – столько народу было поблизости; и только головы подняли от удивления, посмотрели и все, на том дело и кончилось; никто не пошел даже проверить на участок, случилось что-то или она случайно сработала. Но об этих ребятах недавних – вы же их не нашли, но это тоже не значит, что они никогда в этом доме не сидели и что они не наводчики.
Лукаев предложил ей еще чаю; английского.
– Нет, я же всего на минуту заглянула, мне нужно к Генке сейчас.
– Зачем тебе к Генке?
Оказалось, что на прошлой неделе ее ненаглядный внук Сережа залез в трубу, которая лежит на пестряковском участке, в канаве, – «точнее не залез, а даже принялся по ней лазить, представляете? И всю рубаху себе перепачкал ржавчиной, на спине. Но что рубаха? Рубаха-то черт с ней! Он застрять мог! Вот я и хочу, чтобы Генка пришел да заварил эту чертову трубу».
Перфильев встал.
– Мне надо идти.
– A-а! Тогда и я, я тоже пойду, нам по пути.
– Ну как хотите.
Каждый раз, когда Родионова выходила на проездную дорогу, ее тело принимало одно и то же положение: плечи подавались назад, живот, напротив, выпячивался, а руки упирались в бока; икры, пониже закатанных синих штанов, сильно напрягались; взор устремлялся вдаль, стараясь выловить что-нибудь примечательное. Этим «что-нибудь» на сей раз оказалось следующее: Геннадий частенько варил на окраине своего участка, чуть ли не на дорогу выкладывая всякие разные штыри и железяки, – так что маску, надетую на присевшего человека, или искры, летевшие от сварочного аппарата, всегда можно было увидеть с любого конца проезда.
– Вот! Он здесь! Видали сварку? Слава, что не уехал. Я правда, конечно, видела его сегодня утром, но он же знаете какой! Может в мгновение ока отчалить – и Бог знает, сколько дней его потом ждать. На работу если особенно. Он же поблизости живет, километров двадцать, так знаете, какой шустрый – может обратно вернуться в тот же день, а может так, что и неделю не будет вовсе – правда, на моей памяти это всего один раз было. И жену тоже здесь не оставил тогда, представляете? Но в общем, если отчалит, то, конечно, все равно скоро вернется, но я ведь его уже два раза просила трубу заварить, а он хоть бы «хны» – не потому что безответственный человек – я не это хочу сказать, вы только не подумайте, – просто ему нужно обо всем напоминать, что его собственного хозяйства не касается. Понимаете, да? Он же и не обязан эту трубу заваривать. Не на его же она участке лежит, на пестряковском, – Родионова ткнула пальцем на дом, который стоял против дома Макса Кириллова, большой, белокирпичный и с многочисленными узорами, однако сразу видно нежилой – в отверстия для окон были вставлены ржавые железные листы; между прочим, Макса Кириллова, Сержа, Пашку и всех прочих чаще всего наказывали за одну и ту же провинность – если они переиграли уже во все, что только можно было, то, что называется «на закуску», устраивали весьма шумное развлечение – начинали кидать камнями по окнам пестряковского дома; звон поднимался такой, что продолжалось это всегда очень недолго – кто-нибудь из взрослых непременно выбегал с соседних участков, чтобы, отругав своего отпрыска, загнать его домой. Труба лежала тут же, в канаве, возле дома; средняя по толщине – в такую лезть и правда опасно, можно застрять как пить дать, но «детское лазутчество» всегда убивает любую опасность наповал.
