В течение апреля Галлия прошла путь в тридцать девять миллионов лье и к концу месяца находилась в ста десяти миллионах лье от Солнца. Эллиптическая орбита кометы, с учетом ее эфемерид, была чрезвычайно точно вычерчена профессором. Эту кривую он разделил на двадцать четыре неравных отрезка, изображающих двадцать четыре месяца галлийского года. Каждый отрезок обозначал путь, пройденный кометой за месяц. Первые двенадцать сегментов, отмеченные на кривой, постепенно укорачивались, согласно одному из трех законов Кеплера, вплоть до точки афелия; затем миновав эту точку, они начинали удлиняться по мере приближения к перигелию.
Однажды, - это было 12 мая, - профессор ознакомил со своей работой капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева. Они принялись изучать чертеж с вполне понятным интересом. Перед их глазами развернулась вся траектория Галлии, несколько заходившая, как они удостоверились, за орбиту Юпитера. Путь, пройденный за каждый месяц, и соответственные расстояния кометы от Солнца были выражены в цифрах. Все было ясно, точно, и если Пальмирен Розет не допустил ошибки, если Галлия действительно совершала полный оборот ровно за два года, она должна будет встретиться с Землей в той же самой точке, ибо за это же время Земля с математической точностью совершит два оборота. Но каковы будут последствия нового столкновения? Об этом не хотелось даже и думать!
Во всяком случае, если точность вычислений Пальмирена Розета и вызывала сомнения, его собеседники остерегались даже намекнуть ему об этом.
- Следовательно, - сказал Гектор Сервадак, - в течение мая Галлия пролетит всего тридцать миллионов четыреста тысяч лье и умчится на расстояние ста тридцати девяти миллионов лье от Солнца.
- Совершенно верно, - подтвердил профессор.
- Значит, мы вышли из пояса малых планет? - спросил граф Тимашев.
- Вы можете сами судить об этом, сударь, - отвечал Пальмирен Розет, - у меня на карте обозначен пояс этих планет.
- И комета достигнет афелия, - продолжал Гектор Сервадак, - ровно через год после того, как пройдет через перигелий?
- Именно.
- Пятнадцатого января будущего года?
- Разумеется, пятнадцатого января… Ах, погодите! - спохватился профессор. - Почему вы сказали пятнадцатого января, капитан Сервадак?
- Потому что, как я полагаю, пятнадцатого января истекает год, иначе говоря двенадцать месяцев…
- Двенадцать земных месяцев, да! - возразил профессор. - Но отнюдь не двенадцать галлийских!
При этом неожиданном заявлении лейтенант Прокофьев не мог удержаться от улыбки.
- Вы усмехаетесь, сударь? - вспылил Пальмирен Розет. - А почему вы усмехаетесь, желал бы я знать?
- О господин профессор, просто потому, что вы, как я вижу, хотите изменить земной календарь.
- Я хочу, милостивый государь, только одного - быть строго логичным…
- Согласен, дорогой профессор, - воскликнул капитан Сервадак, - будем логичны!
- Признаете ли вы за истину, - начал Пальмирен Розет довольно сухо, - что Галлия вернется в свой перигелий два года спустя после того, как она прошла через него?
- Признаю.
- Соответствует ли этот двухлетний промежуток времени, иначе говоря период обращения кометы вокруг Солнца, - соответствует ли он галлийскому году?
- Безусловно.
- Следует ли разделить этот год, как любой другой год, на двенадцать месяцев?
- Если хотите, дорогой профессор.
- Дело не в том, хочу ли я…
- Ну, хорошо, разделим его на двенадцать месяцев, - поправился Гектор Сервадак.
- А из скольких дней будут состоять эти месяцы?
- Из шестидесяти дней, раз они укоротились наполовину.
- Капитан Сервадак! - остановил его профессор суровым тоном, - думайте о том, что вы говорите!
- Но мне казалось, что я следую вашему методу… - возразил Гектор Сервадак.
- Ни в коей мере.
- Тогда объясните нам…
- Нет ничего проще! - заявил Пальмирен Розен, презрительно пожав плечами. - Соответствует ли каждый галлийский месяц двум земным месяцам?
- Разумеется, так как галлийский год длится два года.
- Равняются ли эти два месяца шестидесяти дням на Земле?
- Да, шестидесяти дням.
- Ну и что же из этого?… - спросил граф Тимашев, обращаясь к Пальмирену Розету.
- А вот что: если два месяца равняются шестидесяти земным дням, это составляет сто двадцать галлийских дней, так как продолжительность дня на поверхности Галлии не превышает двенадцати часов. Понятно ли вам?
- Совершенно понятно, сударь, - ответил граф Тимашев. - Но не опасаетесь ли вы, что новый календарь несколько неточен…
- Неточен? - воскликнул профессор с негодованием. - Да начиная с первого января я только по нему и считаю.
- Итак, наши месяцы отныне будут состоять из ста двадцати дней? - спросил капитан Сервадак.
- А что же тут дурного?
- Ничего, дорогой профессор. Значит, нынче у нас не май, а только еще март?
- Именно март, господа, сегодня двести шестьдесят шестой день галлийского года, соответствующий сто тридцать третьему дню земного года. Следовательно, сегодня двенадцатое марта по-галлийски, и когда истекут еще шестьдесят галлийских дней…
- Наступит семьдесят второе марта! - воскликнул Гектор Сервадак. - Превосходно! Будем же логичны!
Пальмирен Розет, казалось, заподозрил, не издевается ли над ним его бывший ученик, но тут все три посетителя ввиду позднего времени распростились с ученым и покинули обсерваторию.
Итак, профессор составил новый галлийский календарь. Надо признаться, однакоже, что пользовался им он один и что никто его не понимал, слушая про сорок седьмое апреля или сто восемнадцатое мая.
Между тем по старому календарю наступил июнь месяц, в течение которого Галлии предстояло пролететь лишь двадцать семь миллионов пятьсот тысяч лье и удалиться от Солнца на сто пятьдесят пять миллионов лье. Температура неуклонно понижалась, но погода оставалась столь же ясной и тихой, как и прежде. Жизнь на Галлии текла по заведенному порядку, спокойно, даже несколько однообразно. Чтобы нарушить это однообразие, требовался именно такой вспыльчивый, нервный, капризный, даже сварливый человек, как Пальмирен Розет. Всякий раз, как он, прервав свои наблюдения, удостаивал спуститься в общий зал, его посещение давало повод к ссоре.
Спор почти неизменно начинался из-за того, что капитан Сервадак и его спутники с нескрываемой радостью ожидали нового столкновения с Землей, какой бы опасностью ни угрожало им это столкновение. Это приводило в ярость профессора, который и слушать не желал о возвращении и продолжал изучать Галлию, словно собирался остаться там навсегда.
Однажды, 27 июня, Пальмирен Розет вихрем влетел в общий зал. Там как раз находились капитан Сервадак, лейтенант Прокофьев, граф Тимашев и Бен-Зуф.
- Лейтенант Прокофьев, - вскричал профессор, - отвечайте без обиняков и уверток на вопрос, который я вам задам.
- Но я вообще не имею привычки… - начал было лейтенант Прокофьев.
- Хорошо, - перебил его Пальмирен Розет тоном учителя, обращающегося к ученику. - Отвечайте на следующий вопрос: совершили ли вы на вашей шкуне кругосветное плавание по Галлии приблизительно по линии экватора, другими словами по одной из близких к экватору параллелей? Да или нет?
- Да, сударь, - отвечал лейтенант, которому граф Тимашев подал знак не перечить грозному Розету.
- Отлично, - продолжал тот. - А во время экспедиции отмечали ли вы путь, пройденный «Добрыней»?
- Лишь приблизительно, - отвечал Прокофьев, - то есть с помощью лага и компаса, а не по высоте солнца и звезд, чего мы не имели возможности сделать.
- И что же вы обнаружили?
- Что Галлия имеет в окружности примерно две тысячи триста километров, а отсюда ее диаметр равняется семистам сорока километрам.
- Так… - проговорил Пальмирен Розет как бы про себя, - следовательно, ее диаметр в шестнадцать раз короче земного, который равняется двенадцати тысячам семистам девяноста двум километрам.
