– Пожалуйста, записывайте, – великодушно соглашаются Четверкин и Брутень.
Девушка-пилот, дивно улыбаясь, вручает авиаторам цветы: Брутеню – белый, Юре – красный.
Слышится голос:
– Господа авиаторы приглашаются для снятия фотографии.
И вот они расселись: «Группа участников Санкт-Петербургской международной выставки воздухоплавания и авиации»:
1. изобретатель летательных аппаратов П. П. Казаринов;
2. беллетрист-спортсмен Р. А. Вышко-Вершковский;
3. пилот-рулевой Грехем Уайт;
4. женщина-авиатор m-ll Л. Задорова;
5. Луи Блерио;
6. «король северного неба» пилот-рулевой Валериан Брутень.
Почему же мы не видим на этом фото мужественного пионера авиации и всеобщего любимца Юру Четверкина?
Увы, вся предыдущая сцена разыгралась в его воображении, а наш юный герой по-прежнему лежит на своей коечке, облепленный пластырями и обложенный ватой, а на груди его среди вороха иллюстрированных изданий лежит и «Синий журнал» с групповым снимком авиазнаменитостей.
Папа, клянусь!
За окном, однако, уже не волшебная ночь, а солнечное утро, а возле постели незадачливого летуна сидит строгий сивоусый папа с нравоучением.
– Никакой авиации, только солидное коммерческое образование, – рубит папа, нажимает на стене какую-то щеколду и приводит в движение какую-то хитрую, но бессмысленную конструкцию – чаши, молоточки, противовесы.
– Папа, клянусь! – неопределенно восклицает Юра.
– В изобретении перво-наперво должен быть практический резон, – продолжает папа. – Весь Царевококшайск знает, что на уездной ярмарке мой «авто-пар» возьмет приз. Сивилизация!
– Папа, клянусь!
– Будет диплом, будет служба, семья, пролетка, тогда летай! Летай, но пользу общественную не забывай. Практика! Здравый смысл!
Быстро пригнувшись, папа потянул что-то из-под коврика. Юрина кровать пришла в странное тряское движение. Папа не смог скрыть довольной улыбки.
– Папа, клянусь! – Юра поднял над головой кипу своей литературы.
За окном раздвинулись кусты сирени, и там появилось лучистое личико о. Ильи.
Розовая нива,
Золотой туман,
Уж летит красиво
Птичий караван, —
процитировал он.
Раздвинулась сирень чуть подальше, и там сверкнуло пенсне госпожи Бружжанской.
– В Петербург, Джулиус! В Петербург! Двадцатый век наступает!
– Вот именно, – сказал папа. – Пар! Электричество! Кислород!
С прибытием, господа хорошие. Столица империи
Великий шум и сутолока на петербургском перекрестке. Зеркальные витрины магазинов, вывески на разных языках, пролетки, автомобили, электрический трамвай, люди, люди… Юра едва успевает голову поворачивать на столичные чудеса, а о. Илья трясется от страха, вцепившись в его рукав.
– Отдавайте кошелек! – сердито говорит Юра.
– Папа строжайше наказал, что здесь на цельный год скромнейшего содержания. – Попик достает тощенький кошелек.
Юра вырывает.
– Знаю без вас! Боги Олимпа! Что я вижу? Глаза не изменяют мне?
– Куда ты, Юра? Куда? Потеряешься!
– Да неужели вы не видите, отец Илья? Это же настоящий кислородно-ацетиленовый аппарат!
Перепуганный опекун вцепился в рукав восторженного юноши.
– Пустите, это унизительно! Я совершеннолетний… почти… отец Илья, на нас смотрят!
Никто, конечно, на них не смотрит. Извозчики, городовые, ремонтники, шоферы, клерки из банков, жулики – все заняты своим делом. Вот стайка хорошеньких курсисток с транспарантом: «Неделя белого цветка. Жертвуйте страждущим чахоточным братьям!»
– Перво-наперво, Юра, бумаги твои отвезем в Коммерческое училище, исполним волю родителей, – говорит о. Илья. – А твоя аэроплания, Юрик, богомерзкое дело.
Юра пылко возражает:
– Между прочим, когда Анри Бомон пролетел над собором Святого Петра, папа римский возблагодарил небеса! Пустите, мракобес!
Юра вырывается из рук опекуна, подбегает к курсисткам и шепчет им, кивая на батюшку:
– Настоятель Семиреченской обители. Миллионщик. Купит весь ваш товар, мадмуазель.
Девушки с веселым писком окружают отца Илью. Мгновенно ряса преподобного стихотворца покрывается белыми ромашками. Все страхи и растерянность улетучились. Попик блаженствует.
Душа волнуется в тревоге
При виде нимфы молодой…
Уж вдаль влекут поэта ноги
Под звуки лиры золотой… —
бормочет он, покряхтывая от милого тормошения, однако норовит записать новый стих в книжечку.
А Юра дал стрекача. Он проносится со своим ковровым саквояжем мимо извозчиков к стоянке настоящих такси!
– Верста – двугривенный! – презрительно покосился из-под кожаного козырька импозантный шофер, похожий на путешественника Остен-Сакена.
Юра, не глядя, сует ему хрустящую купюру из своего «скромнейшего содержания», хватается за заводную ручку, за руль, за кулису скоростей, нажимает грушу сигнала.
Трудно описать восторг технически грамотного юноши, впервые едущего на автомобиле.
– Магазин Зорге и Михайловского!
– Сейчас нарисуем! – таксист иронически поглядывает на паренька.
Отец Илья спохватился:
– Мамзели! Где отрок мой подопечный?
– Отрок, батюшка, укатил на такси!
Ужас охватывает отца Илью. Он слабеет и прислоняется к рекламной тумбе.
Юноша бледный со взором горящим,
Уж ты несешься в машине гудящей! —
бормочет он и трясущимися пальцами берется за карандашик.
Неизвестно, долго ли путешествовал Юрочка на своем шикарном такси по столице империи, но выехал он все на тот же перекресток, скрещение бурных деловых и торговых улиц, но с другого угла.
Дом, который мысом выступает на площадь, словно нос океанского лайнера, украшен сверху донизу разнообразными вывесками:
Банк «Олимпия»
САЛОН «СУДЬБА»
Зорге, Михайловский и К°. запасные части
для автомобилей и аэропланов всех систем.
Спортивная одежда.
За зеркальным стеклом знаменитого магазина выставлены образцы товара: пропеллер, выточенный из дерева благородной породы, девятицилиндровый авиационный мотор «Сопвич», автомобильные фары, шины «Голуа» и «Колумб», перчатки, очки, свитеры… На рекламных щитах изображены летательный аппарат с огромными планами, похожими на орлиные крылья, и скоростной автомобиль модели «Торпедо».
Из магазина выходит преображенный Юра. На нем кожаная куртка, точно такая же, как у его кумира Валериана Брутеня, на груди серебряные крылышки, на голове клетчатое кепи, на ногах краги.
Несказанно гордый собой Юра на некоторое время застывает на крыльце магазина, чтобы полюбовалась на него вся площадь Семи Углов.
И, действительно, прохожие на него оборачиваются, а из коляски извозчика даже полетел детский голосок:
– Папа, посмотри – настоящий авиатор!
– Авиатор, – услышал Юра совсем рядом насмешливый голос.
Возле витрины стояли трое пареньков чуть постарше его. У них был вид бедных мастеровых – видавшие виды косоворотки, смятые картузы, на плечи одного наброшена засаленная студенческая тужурка.
– Типичный «авочка», – сказал студент, с бесцеремонной издевкой разглядывая Юру. – Сейчас все белоподкладочники от авиации с ума посходили, а ведь не отличают «моран» от «вуазена».
Юра вспыхнул, как маков цвет, и весь затрепетал, но троица тут же лишила его внимания и обернулась к витрине.
– Ребята, смотрите, появились мерседесовские патрубки и поршни!
– Но цены, цены! Боги «Олимпии»!
– Давайте-ка пересчитаем нашу наличность.
