Я на секунду задумался, что сказать. И решил ответить нейтрально:

– Не знаю Лидия Сергеевна. Может, был, а может, нет. Не могу ответить. Я даже сомневаюсь, а был ли там я. Вот, как раз ломаю голову над этой задачей. Был или не был? Вот в чем вопрос.

– Хватит паясничать. Допрыгаетесь, – прошипела она.

Но я не очень-то не испугался, потому что точно знал, что ее муж пил с нами. А главное, она сама все прекрасно знает, просто хочет проверить на прочность нашу мужскую дружбу.

– Ладно, в конце концов, это не мое дело, – уже более миролюбиво ответила Лидия Сергеевна. – И без вас голова пухнет от своих проблем. Я, что пришла. После шестого урока планерка. Явка строго обязательна.

– Есть, – попытался как можно бодрее отрапортовать я.

Голова завуча исчезла. Разговор с ней занял всего семь минут. Когда же она, наконец, придет? Я же просил, чтобы одна здесь, а другая…

– Юрий Иванович.

Опять этот Кочегаров. Засранец какой! Надоел уже со своими вопросами. Ладно бы, отличником был. Эти «ботаники» всегда все вопросы задают.

– Да, Кочегаров, я тебя внимательно слушаю.

– А, кто все сделал, что делать дальше? – действительно засранец. Уж этого от него точно не ожидал.

Я мучительно задумался. Интересно, как бы поступил на моем месте великий русский педагог Ушинский, если бы пришел на урок с такого «бодуна»? Наверное, сначала бы опохмелился. Царская самодержавная власть просто бы не допустила его не похмеленным на урок. Я живо представил себе картинку. Идет в школу грустный и понурый великий русский педагог Ушинский. А на входе его встречает швейцар, в руках поднос, а на подносе стаканчик запотевшей водочки, рядышком, порезанный кружочком малосольный огурчик и говорит: «Выпейте Ваше превосходительство водочки, а то, что-то вид у вас смурной».

– Юрий Иваныч? Что дальше-то делать?

Я – не Ушинский, и в школе развитого социализма нет швейцаров.

– Читай следующий параграф и отвечай на вопросы.

– У – у, – разочарованно протянул Кочегаров. – Я думал…

– А ты не думай. Читай и отвечай.

В дверь постучали. Теперь-то уж, точно она.

В дверях появилась очередная голова, но совсем не та, которую я ждал.

– Юрий Иванович, можно вас на минуточку, – позвала меня голова Петровича, мужа Лидии Сергеевны. Остатки волос, образующие на голове венчик, были взъерошены, сам сильно взволнован.

– Моя была у тебя?

– Была.

– Про меня спрашивала?

– Спрашивала.

– А ты, что ответил?

– Сказал, что не помню.

– У – у, ё. Что ты наделал. Она меня сегодня закопает

– Что наделал? Как было, так и сказал.

– Ты, что? Я же наврал ей, что у тебя заночевал.

– Да, я ведь живу на другом конце города.

– Вот, вот. Это и хорошо, что ты живешь на другом конце города. Ты себя плохо почувствовал. Я помог тебе добраться домой. Пока доехали, то да се. Время уже позднее. Телефон у тебя не работал, сообщить, что задерживаюсь не мог, поэтому и остался у тебя.

– И чего ты нервничаешь? Я же не сказал ей, где ты был. Я сказал, что не помню. А был-то ты, где на самом деле?

– Ты, что, действительно, не помнишь?

– Не помню.

– Мы с тобой из школы к Татьяне пошли.

– К какой Татьяне?

– Неужели ничего не помнишь? Ты даешь! К Степановой Татьяне пошли.

– Зачем?

– Да, как зачем? У нее всегда выпить есть. Тем более, что ты все кричал: «У меня недопитие, у меня недопитие. – Петрович с шепота сорвался на крик.

– Да, тише ты. Урок идет. А что дальше-то было?

– А дальше плохо было, – Петрович с сочувствием посмотрел на меня. – Мы с тобой пришли, правда, ноги ты уже слегка приволакивал, а у Татьяны гости. Она хоть и не очень обрадовалась нашему приходу, но приняла нас нормально, за стол усадила. Даже по рюмашке выпить успели. Ты слова хорошие сказал: про любовь и дружбу, со стихами, все, как полагается. Одна из подруг Татьяны рюмку только пригубила. Вдруг, ты, ни с того ни с сего, на нее кричать начал: «Я с уклонистами от генеральной линии партии за одним столом сидеть не буду. Настоящий коммунист пьет всегда до дна. Покажите мне здесь настоящих коммунистов». Схватил ее рюмку и в себя опрокинул. И вновь кричать: «Коммунисты, вперед! Налить еще настоящим коммунистам». Потом частушки распевал.

– Опять? Приличные?

– Если бы.

Я схватился за голову. Какой позор! Татьяна была заместителем Михал Абрамыча, за идеологию отвечала. Во, попал! Сколько раз давал себе зарок. Выпил стакан, все, о партии ни слова.

– И чем все это закончилось?

– Тебя выгнали, а меня оставили.

– А ночевал – то ты где?

– Где, где! – завелся от моей непонятливости Виктор Михайлович. – В Караганде. У Татьяны остался. Всю ночь за тебя просил, ходатайствовал, так сказать.

– А больше ты ничего не просил? – попытался я съехидничать.

– Остальное я получил на блюдечке с голубой каемочкой. Баба – класс! Даже не предполагал, что в вашей партии такие бабы могут быть, – Петрович самодовольно ухмыльнулся. Я всегда удивлялся Петровичу: внешне ничего особенного, жена под боком, и «пасет» постоянно, а женщины на него, как рыбы на нерест, косяком шли.

– В общем, так, – продолжил он. – На перемене беги к Лидке и скажи, что запамятовал, а теперь вот вспомнил – муж ваш у меня ночевал. Сделаешь?

– Сделать-то сделаю. Только я не уверен, что я сам дома ночевал.

А где ж ты был?

Не помню.

– Помнишь, не помнишь, а жене моей скажи, как я просил. Кстати, ты полечился?

– Да нет еще.

– А я принял. Пол – чекушки оставалось. Ладно, я пошел, а то мои оглоеды класс разнесут

Я опять наедине с самим собой, а до конца урока еще двадцать минут. Головная боль и напоминания о вчерашнем позоре доканывали меня. И все – таки, есть высшая справедливость! Я услышал голос той, которую так ждал.

– Юрий Иванович, можно вас на минуточку.

Я знал, куда и зачем иду, поэтому, обращаясь к классу, строго произнес: " Я к директору, всем работать с учебником».

За дверью ждала меня, она, тетя Маруся, моя любимая нянечка. Пушкину Арина Родионовна сказки сказывала, а моя тетя Маруся похмеляла меня.

– Очередь была, поэтому так долго, – начала было оправдываться она за задержку.

– Ладно, тетя Марусь, самое главное, что пришла. Где?

– Я тебе в подсобке все приготовила. Иди. Я пока за классом пригляжу. Что у тебя там? Работа с учебником? – Тетя Маруся около двадцати лет проработала в школе нянечкой. И наизусть знала все наши методические приемы в таком непотребном состоянии.

В подсобке на опрокинутом ведре, накрытым газетой стояла бутылка портвейна, на тарелке – порезанная колбаса и квашеная капуста. «Заботливая», – трогательно подумал о тете Марусе. Выпив залпом, стакан и закусив щепоткой капусты, тут же закурил. Тиски, державшие голову, слегка разжались. Я почувствовал себя гораздо лучше. «Остальное, после уроков допью, – решил я. – Сейчас больше нельзя, иначе повести может».

– Ну, что Юр, полегчало? – шепотом спросила тетя Маруся, высвобождая мне место за учительским столом.

– Спасибо, теть Марусь, – так же шепотом ответил я. – Как бы я без тебя жил?

– Ох, Юра, Юра, – проворчала она уже в дверях.

В ее словах ко мне было больше жалости, чем осуждения. Не раз она говорила мне: «Как же Юра можно такую светлую голову пропивать. Мужик нормальный вроде, учитель хороший, дети тебя любят»… «…И не дети тоже», – добавлял я. «Бабы тоже тебя любят, – соглашалась она. – Так, что тебе не хватает. Только жить начинаешь».

Действительно, чего мне не хватает? Если разложить по полочкам, вроде все в наличии имеется. Начинаешь с этих полочек все одно место складывать, смотришь, ничего нет, пустота. Я отогнал никчемные мысли, так как ощутил прилив пьяной энергии. Посмотрел на часы. До конца урока оставалось еще пять минут. Захотелось сделать что – нибудь полезное для себя и для общества. Решил посчитать пустые бутылки, поэтому направился к задней стене класса, где стояли книжные полки. Открыл верхнюю полку: Маркс, Ленин и пыль. Присел на корточки, чтобы удобнее было проверить содержимое нижней полки. Насчитал пятнадцать бутылок. – «Надо будет сегодня вынести», – подумал я. Мысль мне понравилась своей общественной значимостью. Я стал подниматься и стукнулся головой о верхнюю приоткрытую дверцу шкафа. От неожиданности и боли непроизвольно вскрикнул: «Бля»! Я стоял спиной к классу, но по установившейся тишине понял, что ученики повернули головы в мою сторону и смотрят на меня в полнейшем молчании. Видно столько боли и недоумения было в моем вскрике, что они даже не знают, как реагировать. Я тоже не знал, Посмотрел на часы. До конца урока осталась примерно минута. Она показалась мне вечностью. Наконец, раздался звонок. Оставаясь возле шкафов, так и не решаясь, выйти к классу, только и произнес: «Сдавайте тетради. Урок закончен».