Что касается потерь англичан, то могу сказать, что я сам, лично, насчитал 203 убитых и раненых; сколько же их было всего на самом деле, я сказать не могу. Относительно пленных я знаю, что, заставив их маршировать мимо нас по четверо в ряд, мы насчитали 817 человек.

Мы захватили также два орудия Максима и 3 горные пушки. Все они оказались недействующими, и неприятель не мог ими пользоваться. Пленные рассказывали нам, что большие орудия были положены на мулов, которые ночью, испугавшись, вырвались и убежали, так что некоторые отдельные части пушек так совсем на гору и не попали. Мы ловили мулов и находили разрозненные части пушек все время после обеда, а также еще и на другой день.

То обстоятельство, что англичане не могли пользоваться своими пушками, дало нам большие выгоды. Они, таким образом, очутились с нами на равной ноге: им пришлось, так же как и нам, сражаться одними ружьями. Но выгода их положения заключалась еще и в том, что у них были великолепные позиции, а людей в пять раз больше, чем у нас.

Кроме пушек, мы захватили более тысячи ружей Ли-Метфорда, двадцать ящиков патронов, несколько мулов и лошадей.

Вот еще кое-какие подробности.

Сражение продолжалось с 9 часов утра до 2 часов пополудни. День был очень жаркий, и мы сильно страдали от жажды, так как воды нельзя было достать ближе как на расстоянии одной мили. Мне ужасно тяжело было смотреть на страдания раненых. Их стоны: «Воды! Воды!» – были ужасны и проникали в самое сердце. Я приказал моим бюргерам помочь несчастным англичанам и перенести их из-под палящих лучей солнца в тень от верблюдов и низкого кустарника, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить их страдания до прибытия докторов. Некоторые из моих же людей отправились за водой и наполнили ею кружки, находившиеся при пленных и раненых.

Тотчас же после перенесения раненых в тень я послал вестника к сэру Георгу Уайту с просьбою о присылке санитаров за ранеными и о предании тел земле. Не знаю, почему английские доктора прибыли только на другое утро.

До захода солнца мы все еще оставались на коне, а затем отправились в лагерь. Мой брат, Пит Девет, а с ним 50 бюргеров из Вифлеема остались охранять гору. За нами прибыло из лагеря несколько повозок, на которые мы сложили большие орудия, ружья и амуницию.

В лагерь мы прибыли к 8 часам. Наши люди не ели ничего целый день, а потому легко себе представить их удовольствие при виде bont-span (мясо), жарившегося на вертеле. Два-три пирога (maagbommen) и пара чашек кофе привели каждого из нас в прежнее состояние.

Все люди, участвовавшие в этом сражении, были освобождены от ночной службы, и им было предоставлено после тяжелых дней спокойно насладиться мирным сном.

В этот же памятный день трансваальцы, находившиеся в различных местах в 8 милях от Нихольсонснека, имели на своих восточных позициях сражение с англичанами, причем взяли 400 человек в плен.

В эту ночь мы особенно заботливо разместили нашу стражу: были поставлены пикеты не только внутри лагеря, но и вокруг него. Особенная осторожность в этом отношении требовалась на том основании, что прошел слух, будто бы англичане вооружили наталийских зулусов. А потому ввиду возможности нападения этих варваров нам нужно было быть очень настороже. Все наше поколение, еще с 1836 года, успело познакомиться с черною расою и горьким опытом убедилось в том, каких ужасов можно ожидать в ночное время от черных, в особенности от зулусов. Вспоминая о том, что должны были вытерпеть из-за ночных нападений зулусов наши пионеры, первые переселенцы, мы вполне соглашались с тем, что «ночные волки» – прозвище, данное этим черным, – вполне заслужено ими. Позднее, в 1865–1867 годах, мы, оранжевцы, много терпели от базутов. Наша история приучила нас к постоянной ночной страже, к равной бдительности ночью и днем. Может быть, я опишу позднее – вероятно, в другой книге – и более пространно, почему английские разведки на войне большею частью были так неудачны. Но я не могу устоять против искушения сказать уже здесь, что только в последнем периоде войны англичане, пользуясь услугами сдававшихся бюргеров (handsuppers)[19], лучше сказать «буров-дезертиров», приобрели большую ловкость в этом деле.

Сколько горя принесли нам эти дезертиры! После я скажу об этом подробнее. Тогда я назову их – их настоящим именем: тем именем, которым они отныне будут заклеймлены, внушая вечное отвращение не только южноафриканскому народу, но и каждому другому народу, который может очутиться в таком же затруднительном положении, в каком оказались две бывшие республики благодаря предателям, бывшим согражданам.

1 ноября состоялся общий военный совет представителей обеих республик, Оранжевой и Трансвааля, на котором было решено осадить Ледисмит. Одновременно с этим пришли к соглашению послать по направлению к Эсткурту партизанский отряд (paarden-commando) под начальством генерала-заместителя Луи Боты, который, между прочим, 15 ноября напал на панцирный поезд и взял 100 англичан в плен. После нескольких небольших стычек с врагом генерал Бота вернулся назад.

Впрочем, я забегаю вперед.

В ночь на 1 ноября генерал А. П. Кронье с бюргерами из Гейльброна и частью отряда из Винбурга и Гаррисмита, захватив с собой две пушки Круппа, направился на запад для того, чтобы, обойдя Ледисмит, занять позиции к югу и юго-западу от него.

На другой день произошла легкая стычка с англичанами, направлявшимися также к Ледисмиту.

3 ноября произошло уже нечто более важное. В этот день англичане выступили из Ледисмита в юго-западном направлении, имея при себе две батареи 15- и 12-фунтовых орудий Армстронга. Их было, по моему расчету, 1500 человек конницы и несколько отрядов пехоты. Неприятель разместил свои орудия на таком расстоянии, что мы, пользуясь только маузеровскими ружьями, не могли попадать в него. Между тем и думать нечего было подойти ближе, так как между нами и неприятельскими пушками было ровное, незащищенное место.

Мы открыли было огонь из одной из наших пушек, помещенной прямо против неприятеля на холме Тафелькопе, но после двух-трех выстрелов пришлось прекратить пальбу, подобно тому как это было уже при Ритфонтейне.

Пехота и кавалерия англичан, казалось, не имели большой охоты нападать на нас, а мы и подавно этого не желали. Тем не менее англичане попробовали под прикрытием двенадцати пушек придвинуть свое войско поближе к нам. Они делали это осторожно, заботясь о том, чтобы не попасть за черту наших выстрелов. Но как только они заходили за эту черту, люди немедленно начинали падать, и им ничего не оставалось, как уходить обратно.

Другая наша пушка стояла на горе, к востоку от места сражения. Она действовала очень хорошо, так что всякий раз, когда англичане двигались на восток от наших позиций, наша пушка сильно мешала им.

Неприятель не мог также передвинуть свои пушки к востоку, ближе к Тафелькопу, не подвергая их опасности быть взятыми нами. Но все-таки несколько из них ему хотелось переместить севернее, между нами и горою Платранд, лежащей перед Тафелькопом, чтобы можно было обстреливать нас со стороны. Но это ему не удалось вследствие того, что наша пушка на Тафелькопе так хорошо действовала и против артиллерии, и против кавалерии, что с ней ничего нельзя было поделать.

Нам, как я уже сказал, было невозможно штурмовать. Если бы мы двинулись вперед, мы оказались бы совершенно ничем не защищенными, под огнем неприятеля. Двинулись бы мы к югу, мы попали бы под пушечные выстрелы, направленные с Платранда, и очутились бы под перекрестными огнем.

Это было нерешительное дело. Ни с той ни с другой стороны не предпринималось ничего определенного; и, как большей частью бывает в подобных сражениях, ничего не происходило, кроме перестрелки. Грохот пушек продолжался с 10 часов утра до 5 часов вечера. После этого англичане направились обратно к Ледисмиту.