Ночевать они остались там же, на мягком мхе, в тихой и уютной гранитной комнатке. Около полуночи в горах начался ветер. Он метался среди острых неподвижных вершин, со свистом катился по склонам, стонал около входа в пещеру, пытаясь забраться во внутрь, и летел дальше, завывая от бессилия и злобы. Утомлённые тяжёлыми переходами, наши друзья крепко спали всю ночь, только собачка Увайса то и дело повизгивала сквозь сон и почему-то испуганно вздрагивала. Увайс, не просыпаясь окончательно, находил мягкую собачью лапу, прижимал её к себе и сонно бормотал:

— Битка, Битка!

Первой утром проснулась Поля. Она вышла из пещеры и, прищурив глаза от нестерпимого блеска снеговых полей и резких лучей солнца, которое показалось где-то далеко на востоке, глянула вниз.

И от того, что она увидела, у неё невольно закружилась голова, потемнело в глазах, а сердце забилось быстро-быстро, как во время подъёма на крутой перевал.

Ветер, который целую ночь бушевал в горах, развеял густую завесу облаков, скрывавших землю, и теперь на месте вчерашних бесконечных снежных полей трепетал в золотых лучах солнца необъятный голубой океан прозрачного воздуха, по которому лишь кое-где проплывали небольшие паруса молочно-белых облачков.

А внизу, на самом дне этого голубого океана, в тени от неимоверно высоких гор, лежала ровная, просторная долина, которая имела форму гигантской подковы. Концы подковы были повёрнуты как раз в сторону того склона, на котором стояла сейчас Поля, южная дуга подковы украшалась каким-то неведомым пиком, стройным и острым, как копьё, а в конце северной дуги виднелась мраморная громада Хан-Тенгри, Властелина Неба. Долина была далеко, очень далеко от Поли. Казалось, будто она лежит ниже уровня подножия гор. Во многих местах долину пересекали какие-то светлые полосы — то ли залегли там среди зелёных лесов туманы, или, может быть, то поблёскивали водяные зеркала спокойных тёплых озёр. На востоке, в самом конце подковы, маячили очертания каких-то величественных сооружений странной формы, слишком странной, чтобы принять их за горы, и слишком необычной, чтобы считать их произведением человеческих рук. Тёплый ветер веял из долины, и удивительно было ощущать его, стоя в самом центре вечных снегов.

Несколько минут Поля стояла неподвижно, без сил, без желания говорить, во власти одной лишь мысли: смотреть, без конца смотреть на эту сказочную страну, которая лежала у её ног, впитывать глазами самые мелкие, самые неприметные детали. Наконец она опомнилась и тихо, словно боясь спугнуть это волшебное видение, позвала:

— Максим, Увайс! Скорее ко мне!

Первым откликнулся на её зов Увайс. Он вышел из пещеры, протирая узенькие щёлки своих глаз, громко зевнул, зачем-то понюхал воздух, потом посмотрел туда, куда молча показывала Поля, и внезапно, сорвав шапку с головы, швырнул её на землю.

— Ай Увайс! Ай молодец! — пританцовывая и хлопая руками себя по бёдрам, весело закричал он. — Ай батыр! Первый увидел такое! Никто ещё не видел! Новая долина! Совсем новая!

Услышав эти возгласы, из пещеры выбежал и Максим, но сразу же, как только посмотрел вниз, кинулся назад за своим планшетом.

Он хотел зарисовать долину Подковы во всех подробностях и, несмотря на холод, начал даже разводить акварельные краски, которые всегда носил в сумке. Но в это время редкие белые облачка стали собираться во всё большие и большие табуны, из-за острого пика, который поднимался на юге, двинулись целые армады этих лёгких небесных кораблей, и через полчаса под ногами у путешественников снова поблёскивала безбрежная, однообразная и безнадёжная мгла. Долина исчезла так же внезапно, как и появилась.

Не хотелось верить, что совсем недалеко от тебя находится, быть может, совсем неизвестная человечеству земля и ты не имеешь возможности не только попасть туда, а даже посмотреть на неё хотя бы ещё раз. В надежде на то, что тучи разойдутся, наши друзья прождали почти полдня, но всё было напрасно. Долина Подковы спряталась от взоров случайных людей, как пряталась уже тысячи лет.

Спускаться в долину они не могли, потому что уже кончались продукты и, кроме того, за короткое время, когда она была видна, им удалось заметить, что туда нет никакой дороги. Долина была отрезана от внешнего мира крутыми тысячеметровыми обрывами, одолеть которые могли бы только сказочные великаны.

Позавтракав замёрзшей колбасой, они двинулись обратно, условившись, что сразу же свяжутся с ближайшей альпинистской базой и возвратятся сюда с опытными альпинистами.

Чтобы сократить путь, Максим уговорил Увайса идти не по старым следам, а напрямик, пересекая склон, над которым была пещера с цветами Неба.

Склон был покрыт толстым слоем снега, на поверхности которого от таяния образовалась крепкая корка. Каждый альпинист знает, что в таких местах надо обязательно идти след в след, чтобы не «прострочить» насквозь следами этой поверхностной корки, потому что тогда от давления верхних масс снега корка сдвинется ровно настолько, чтобы закрыть промежуток, образованный следами людей. Но стоит ей сдвинуться с места, как гигантские массы снега, спокойно лежавшие перед тем наверху, начнут двигаться вниз, ежеминутно набирая всё большую скорость, чтобы уже через несколько минут лавиной мчаться в долину, увлекая за собой всё, что встретится на пути.

Легко себе представить, что почувствовал Увайс, когда, оглянувшись, увидел, как Поля и Максим, будто боясь провалиться в его следах, тщательно обходят их и старательно прострачивают мёртвую снеговую скатерть отпечатками тяжёлых ботинок. — Битка, подожди меня здесь, — сказал он собаке и пошёл назад, навстречу Максиму и Поле, стараясь точно попадать в свои следы.

На всю жизнь врезался ему в память этот склон, ровный и белый, будто гигантский лист чистой бумаги, и на нём две движущиеся тёмные фигуры. Увайс был уже недалеко от Максима и Поли. Битка заскулила сверху. Она, должно быть, хотела предупредить своего хозяина об опасности. А мальчик всё ещё молчал, боясь даже криком всколыхнуть угрожающую горную тишину, которая вот-вот могла прорваться грозным грохотом обвала. Он уже думал, что вот сейчас дойдёт до Поли, скажет ей, как нужно идти, и всё обойдётся благополучно. И как раз тогда послышалось шуршание. Оно было тихим и даже будто бы нежным, но вдруг прогремело, как гром, и его услышали все: и Максим, и Поля, и Увайс, и его Битка, которая попробовала броситься к своему хозяину, а потом, испуганно повизгивая, вскарабкалась ещё выше, где нависал над снегом спасительный выступ скалы. Максим и Поля сделали ещё несколько шагов навстречу Увайсу — и это были их последние шаги. В ту же секунду шуршание перешло в глухой шум, половина горы сдвинулась с места и поползла вниз. Ещё было время, что бы попробовать спастись, но Поля и Максим вместо того, чтобы бежать к Увайсу, от неожиданности остановились. Мальчик, видя это, бросился к ним, но уже ничего не успел сделать. Непреодолимая сила подхватила всех троих и понесла вниз, всё быстрее и быстрее, окутывая холодным снегом.

Ещё долго после того гремели горы, долго металось в ледяной пустыне равнодушное эхо, а ещё дольше стояла под защитой скалы маленькая собачка Битка, ожидая возвращения своего хозяина и его друзей.

Но они не возвращались. Тогда Битка, ещё раз печально тявкнув, повернулась и побежала по пути, каким вёл сюда всех их Увайс.

Известному киевскому профессору-палеографу Ивану Терентьевичу Бойко во время одного из его путешествий в Китай китайский академик подарил большой черепаховый щит. На таких щитах несколько тысяч лет тому назад в Китае записывались различные события, подобно тому, как ассирийцы делали это на глиняных табличках, а древние египтяне на листках нильского папируса.

Щиту, который был подарен Ивану Терентьевичу, как утверждали специалисты, было около четырёх тысяч лет. Разумеется, цифра эта была приблизительной, и щит мог оказаться старее в два, а то и в три раза, а мог быть и «моложе». На его выпуклой поверхности довольно отчётливо проступали иероглифы необычной формы, высеченные чем-то острым и разрисованные чрезвычайно стойкими красками, не похожими, как показал химический анализ, ни на какие современные. Краски и линии самих иероглифов были подобраны с таким расчётом, чтобы они полностью совпадали с естественным рисунком щита. Поэтому на некотором расстоянии никакой надписи на щите вообще нельзя было заметить. Зато вблизи каждому становилось ясно, что эти извилистые канавки и прямые бороздки, заполненные затвердевшими на протяжении тысячелетий красками, не что иное, как текст, написанный человеческой рукой. Но что означала эта надпись? В своём старании придерживаться естественных линий щита древний художник в такой степени изменил внешний вид иероглифов, что никто не мог разобрать ни одного слова.