Но главное, если у вас получится книга о Геворке Андреевиче, то мне бы хотелось, чтобы было понято: Вартанян из той плеяды, что посвятила свою жизнь родине. Я не сторонник высокопарности, однако как здесь скажешь по-другому.

Даже мы, профессионалы, до сих пор спорим, что же такое разведка. Профессия? Специальность? Подвижничество? Искусство? И до сих пор даже между нами, разведчиками, не найдено общего согласия. Некоторые говорят: это ремесло. Если считаешь наше дело ремеслом, значит, ты сам ремесленник.

Но ведь каждое ремесло может подняться до уровня искусства. Разведка — интереснейшая область деятельности, которая требует для достижения результатов очень серьезного эмоционального отношения. И этим приближается к искусству.

Я считаю, что это действительно искусство. Да, искусство взаимоотношений с людьми, искусство добывания информации. До чего всё это сложные вещи! Надо не только обладать профессиональными навыками, им-то обучают и обучат. Нужно эмоционально воздействовать на субъекта.

На 85-летии знаменитого разведчика Джорджа Блейка, которое мы отмечали в 2007 году, он, выступая, говорил с большим чувством и теплотой о нас, нелегалах. Спросил: «Что такое нелегал?» И сам ответил: «Нелегалы — это монахи, посвятившие себя служению родине». Я возразил: «Джордж, какие же, к черту, мы монахи? Ты, наверное, хотел сказать подвижники?» И Джордж согласился. Так вот, это подвижничество — главная суть жизни, деятельности разведчика-нелегала.

Чем отличается профессионал от подвижника?

Профессионал, занятый в определенной области, знает: за свою работу он будет получать адекватное вознаграждение.

Подвижник же служит идее, никогда не думая о том, что ему за это воздастся обществом, государством, людьми. Это и есть основное отличие. Если брать конкретно отношение к работе, то нелегал не может быть нелегалом, если он ставит перед собой вопрос: а что я за это буду иметь? Когда ты выбираешь такую жизненную стезю, ты должен четко понимать: становясь на этот путь, ты обязан быть готов отдать родине всё. Это не значит отдать жизнь. Как раз это — не самое сложное, пусть и самое трагичное. Нелегалу и мысли не должно прийти, что за совершенное, за свое подвижничество он получит заслуженное, что ему воздастся. Не имеешь права и подумать о таком…

— Неловко вас перебивать, но всё же — и даже в самом конце пути?

— И даже в самом конце. Не уповать на то, что родина может тебе что-то дать, что ты ничем не отличаешься в своей Службе от твоих товарищей, которые не являются нелегалами, а работают в Центре или под прикрытием легальных резидентур.

Если брать материальную разницу между нами, это 25 процентов плюс — и только во время работы в особых условиях за границей — к твоему окладу.

Главная сторона существования нелегала — это осознание, что его работа подвижничество. Живешь для родины — и не на словах. Это либо так, либо никак. Если не так, ты — не нелегал. А что значит «жертвовать приходится многим»? Нет большей жертвы, чем пожертвовать своей семьей, судьбой своих детей. Наверное, Алексей Михайлович Козлов вам рассказывал, как у него сложилось?

— Жена, которая была с ним на нелегальной работе, от постоянного перенапряжения заболела, и ей пришлось с двумя родившимися в ФРГ детьми уезжать в Союз. Она — месяцами в больнице, дети — в интернате, существовавшем тогда для детей сотрудников внешней разведки. И Алексей Михайлович вспоминал, как в ночь перед отъездом за границу он подшивал воротнички на школьной форме сынишке и дочери. Переживал, мучился вдали от них страшно.

— У некоторых других складывалось еще тяжелее. Возвращаются вместе домой, и дети — ни слова по-русски. Да еще и со слезами на глазах бросают родителям: «Вы — советские шпионы!»

— Знаете, я видел девочку — дочь нелегалов. И она, как раз наоборот, меня поразила своей чистотой, любовью к России, прямо-таки необузданной верой в нее, в нас. Но и непониманием того, что далеко не все люди такие, как ее отец и мать, как она сама. Задавала мне вопрос «почему?», и ответить было сложно. Девочка, дочь нелегала Т. И., уверен, выучит и русский, который ей с братом пришлось осваивать уже относительно взрослой, и во всем разберется. И патриоткой останется. А после, скажем, Кембриджа или Итона и той страны, где они с родителями жили, знание языков у нее фантастическое. Сможет продолжить семейные традиции. Или помогать адаптироваться здесь таким же, как она, возвращающимся.

— Да, эти ребята возвращались относительно взрослыми. И, как бывает, молодые строят свои планы, переживают первую влюбленность. А всё это нужно бросить. Оказывается, папины и мамины родители не умерли — не погибли, как тебе рассказывали. Вот твоя бабушка, которая тебя так ждала и, в отличие от дедушки, все-таки дождалась. А ты, конечно, никакая не аргентинка, а русская. Психологически такой обвал выдержать сложно…

Случай не единичный. Мне приходилось выводить сюда одну пару. Дети уже в достаточно взрослом возрасте, и проблемы такие же. У других, как у Вартанянов, у Федоровых (пара сравнительно недавно скончавшихся нелегалов, долгие годы проработавшая в «одной стране». — И. Д.), нет детей.

— То же и у героев России Леонтины и Морриса Коэнов. Моррис говорил мне, что они с Лоной боялись.

— Боялись. И приходилось жертвовать. Была мысль: на кого мы их оставим, если что-то случится? Это именно так, а совсем не потому, что Служба запрещает. Ни в коем случае, никаких запретов.

— А у вас, кажется, дочка?

— Две дочки. Родились здесь. У нас получилось так. Начинали мыс супругой работать вместе.

— Как? Ваша жена — тоже нелегал?

— Да еще какая!

— Картины на стенах — ваше творчество? Италия, Сингапур, Египет, Париж — вон он, Монмартр. Бывали на Монмартре?

— Я там рисовал. Как раз во времена молодежных восстаний. Студенты, демонстрации и их разгоны. Надышался там этого газа. Жил я как раз неподалеку от Люксембургского сада, Латинского квартала, Буль Миша (бульвара Сент-Мишель. — Н. Д.) и так далее.

— Вы так его называете?

— А как? Парижский жаргон. Я там долго жил. Это — мой родной язык. Должен же быть у нелегала родной язык, и он стал для меня родным. У меня «родных» два — немецкий и французский.

— Как они превратились в такие?

— Благодаря длительной подготовке. С чего всё начинается? В разведку ведь приходят по-разному. У Геворка Андреевича Вартаняна оно сложилось естественным образом. Мы же говорим о Вартаняне, но, давая оценки жизни и творчеству нелегала, я, конечно, опираюсь на свои знания о нем и эмоции. Хочу не просто быть искренним, а рассказать о том, что было пережито. Я очень хочу, чтобы книга ваша вышла не сухой. Знаете, не по принципу: он родился в эдаком году, жил там-то, работал, теперь дома и награжден. Гораздо интереснее, по-моему, создать материал, книгу, где есть эффект присутствия, эмоциональность, подробности, чувства… Пример для меня — «Семнадцать мгновений весны».

— Но там же и немало неправдоподобного…

— А мне фильм очень понравился. Он правдивый по своему внутреннему духу. Конечно, многое притянуто. И не было у нас на самом «их» верху такого человека. Зато какие эмоциональные всплески! Как он встречается со своей женой! Помните?

— Меня даже познакомили с актрисой Элеонорой Шашковой, игравшей роль жены Штирлица…

— Я актрисы не знаю, зато знаю место, где снималась та сцена. Всю картину делали в Таллине, а этот эпизод — в «Элефант Келлер» города Ваймера. Есть там такое уютное кафе. Я учился в бывшей ГДР, бывал в Ваймере. Было там давным-давно маленькое княжество, в котором жили Шиллер, Гёте, Лист. Курфюрст княжества прослыл любителем всех искусств, приглашал великих к себе на службу — и Гёте воспитывал его детей, как наш Василий Андреевич Жуковский воспитывал детей императора Николая I. Я не случайно вспоминаю это место с почтительным уважением, потому что научился там любить ставший мне родным немецкий.

Как вступаешь в это родство? У Геворка Андреевича, жившего с детства в Иране, родным был, естественно, персидский. То же — и у Гоар Левоновны. Им было проще. Они выезжали за границу по своим документам, как иранцы.