Называть место, где лежат нездоровые люди, больницей — как-то безнадежно и депрессивно. «Здравница» — издевка, а «лечебница» — пахнет доктором Айболитом. То есть и старостью, и зверями одновременно. Не знаю, что делать.

Когда я слышу, что очередной знаменитый жених выбрал наконец себе невесту, мне неизменно представляется процесс попадания в выигрышный коридор шара спортлото. А сколько их там гремело, кувыркаясь.

Серёжа лежит в больнице, мне нужно отвезти ему рентгеновские снимки легких. Перемещаться с огромными невесомыми квадратами ужасно неудобно, я все время боюсь их помять, боюсь забыть, и, конечно, забываю в ячейке камеры хранения, куда потом бегу с ужасом, будто бы целиком Серёжа задохнётся там в железном ящике. Конверт всё время выскальзывает, а мне везти его, бог знает куда. Доеду и отдам с укором: «Вот, Серёжа, как тяжело дались мне твои лёгкие».

На большой квадратной коробке надпись «Собери глобус сам».

Девушка, ведущая наш заказ на картонной фабрике, похожа пополам на Марину Неёлову и на Оксану фандеру. Причём шва не видно, как ни смотри. Она, бедная, никак не поймёт, отчего я так её разглядываю и иногда пропускаю мимо ушей вопросы. А я просто вслушиваюсь, кто из двух актрис сейчас говорит, и всматриваюсь, чьим именно ртом.

Оказалось, что мерзавец и подлей не могут быть взаимозаменяемыми понятиями. Мне сказали, что мерзавцами называли воров, которых обливали холодной водой на морозе в наказание. А подлецами тех, кто эту воду на них лил. Я всегда чувствовала, что мерзость лучше подлости.

Меня упросили принять факс про сувенирную продукцию. Получаю: «начните играть в интеллектуальные игры для одного игрока». Я как раз в такую начала играть в семьдесят седьмом году.

Видела в аннотации к новой книге строчку: «Роман написан мужской рукой». Больше похоже на протокол с описанием вещей в квартире убитого.

В метро парень напротив читал руководство «Ударные инструменты для чайников». С оркестром.

Серёжа ничего интересного под наркозом не увидел, но вспоминает, что накануне всю ночь рассматривал во сне два слова «майдан незалежности». Первое, что он спросил, когда я вошла — что это такое.

Говорит, что нервировал анестезиолога. Когда к его лицу поднесли маску, он вскричал: «Доктор, она не подходит к форме моего лица».

Еду им приносят в непрозрачных закрытых пластиковых контейнерах, побольше самолётных. По мне, так они напоминают чемодан с инструментами. Серёжа берёт его в руки и улыбается:

— А мне нравится. Как подарок. Есть элемент сюрприза.

Когда его привезли в операционную, оказалось, что на столе должен быть слой воды. Какие-то там электроды. Серёжа насупился:

— Мокрое место от кого-то осталось, да?

А вообще больница хорошая, современная, светлая. Встретились врачи: хирург — Щупак и зав. отделением — Широкорад.

Проходила рано утром мимо рыбного ларька.

В нём темно, по полкам мороженая рыба, из чёрной дыры окошка светит электронный ноль весов. Это, я думаю, это я, когда грустно. Бесцветный холодильник с мёртвой рыбой и всё по нулям.

Я мотаюсь у Бога на шее побрякушкой и когда он куда-то бежит я подскакиваю на цепочке, отлетая от его тёплой груди.

Держу в руках крупную, очень спелую хурму. Креплюсь изо всех сил, чтоб не швырнуть из окна, как воздушный шарик с водой, потому что по ощущениям похоже. А кто-то мне говорил, что, мол, на женскую грудь. Вспомнила об этом и уже ни съесть, ни швырнуть.

Если бы я была дежурной у эскалатора, я бы непременно представляла, что я командир армии и руковожу боевыми действиями. А все эти толпы — мои полки. И кричала бы мысленно «На таганско-краснопресненской линии наши войска терпят поражение, в обхо-о-о-од, по замоскворецкой, вперё-о-о-од! С флангов на нас подло напал враг калужско-рижской ветки! Мы обойдем всех по кольцу!». А вслух бы, конечно, про уважаемых пассажиров, проходите, не задерживайте. Потому что если вы не пройдёте, нас вообще захватит авиация с линии легкого метро.

Очень редко, но бывает, что из мучавших тебя отношений вдруг выходишь разом, как из промокшего, а потом схваченного морозом, пальто, которое повторяет всего тебя. Ты тонул, вылез, замерз, а после высвободился из этой чернеющей кожи. Отошел на шаг и глядишь, какой ты был, оказывается, жалкий.

А сейчас розовый, голый, начинающий. Заново.

Подошла к ребятам из соседней комнаты подписать бумагу, один из них вдруг, не вставая со стула, наклонился и завязал мне шнурок. Я так растерялась от нежности, что сказала ему:

— Ладно, я тогда за тебя кисель за обедом выпью.

Смотрели в кинотеатре «Сломанные цветы» Джармуша, фильм с субтитрами, и я все время думала, что не просто смотрю кино, а мою огромный экран как стекло — бросаю взгляд в середину, чтоб увидеть, кто говорит и потом веду до титров, чтоб прочесть, что говорят.

С утра в темноте остатки снега на земле смотрятся как опавшая пена в остывающей ванне, в которой кто-то лежит. Бреду, боюсь наткнуться на розовую коленку.

Пёс стал непослушным и постоянно сбегает, поэтому веду его на поводке. Рвётся, крутится вокруг меня, а я этакий перемещающийся колышек, к которому он привязан.

Утром, только проснувшись, находишься пару секунд в сладком беспамятстве — кто ты, где ты, что с тобой. Но очень быстро все воспоминания падают на тебя одно за другим, больно ударяя углами, как если бы ты задел стеллаж с книгами и они посыпались с высоты тебе на голову.

Читаю чей-то дневник за 2002 год.

Так вживаюсь, что выходя на улицу, думаю: «о, пальто какое у девочки, сейчас уже такие не носят».

Женщины — это делательницы многого из малого. Слона из мухи, скандал из слова, жемчуг из соринки, любовь из взгляда, ребёнка из клетки.

Встречаемся, чтобы познакомиться с приятельницей по переписке. Договариваемся о месте и времени, я вспоминаю её фотографию, где она с ножом в зубах. Ну, смеюсь, вы, наверное, будете с ножом, я вас узнаю. Сижу, жду, ем суп, ко мне подходит очаровательная девушка, показывает из-за пазухи большой сверкающий нож. Я потом все думала: а вот если бы она обозналась?

Погуляла с псом, приняла душ, приготовила завтрак, погладила, опаздываю на работу, наспех глотаю кофе, а по телевизору какая-то девушка просыпается по будильнику в 8 утра. Перевожу глаза на свои часы и вижу, что у меня время тоже. Тунеядка, мстительно думаю я, это она только проснулась.

Надоело жить в ощущении, что ты кнопка на шахматных часах, причем твой игрок на редкость быстро думает. Не передохнуть от ударов по башке.

Давно не читала глянцевых журналов. Гляжу, пишут про Павла Санаева, задерживаюсь на странице. Небольшой текст, фото подписано: «На Павле вельветовый пиджак, джинсы, кожаные ботинки, водолазка из кашемира». Как будто шпаргалка внучке, которая будет читать вслух слепенькой бабушке, а та будет расспрашивать: «а как, как он выглядит?».

Иногда на меня находит какое-то оцепенение и я буквально перестаю чувствовать своё тело. Это так неприятно, что я тут же принимаюсь пить холодную воду. И тогда отлично ощущаю себя, но только примерно до середины, где заканчивается желудок. Так и возникли кентавры.