Вторую строфу сочинил некий Тетаро из Иваки,66 он оказался вместе с нами в хижине Кикаку и любезно вызвался проводить меня «до заставы».67

Эти стихи, поднесенные мне благородным Росэном,68 стали первым подарком, полученным в знак прощания: все старинные друзья мои, и близкие и далекие, все ученики поспешили проведать меня и выказать мне свое расположение — одни принесли стихи, песни и прочие сочинения, другие — узелки с монетами на «обувку». Мне можно было не утруждать себя, запасаясь едой на три месяца.69 Легкое бумажное платье и теплое ватное, монашеский клобук, чулки — всем снабдили меня заботливо, так что ни иней, ни снег, никакие тяготы пути не были мне страшны. Некоторые устраивали катанье на лодках, задавали пиры в своих загородных домах, другие приходили с вином и закусками в мою травяную хижину, желая мне счастливого пути и сожалея о разлуке — словом, проводы получились излишне торжественными, создавалось впечатление, что собирают в путь чрезвычайно важную персону.

Так вот, если говорить о путевых дневниках, то господин Ки,70 монах Темэй71 и монахиня Абуцу72 истощили красоту слога и исчерпали чувства, после них все были на одно лицо: довольствуясь последками предшественников, они не добавили к написанному ими ничего нового. А уж тем более это не по силам человеку столь неглубоких знаний и заурядных способностей. «Сегодня с утра шел дождь, с полудня прояснилось», «здесь растет сосна, там — протекает такая-то река» — конечно же, так может написать всякий, но ежели ты лишен неповторимости Хуана и новизны Су,73 то уж лучше молчи. И все же увиденные по дороге красивые пейзажи невольно запечатлеваются в сердце, иногда же так хочется поведать кому-нибудь о тяготах и лишениях, выпадающих на долю путнику, обретающему ночлег в горной гостинице или на деревенском постоялом дворе! Видя в этом один из способов уподобиться облакам и подчинить себя воле ветра, начинаешь записывать все, что остается в твоей памяти, собираешь воедино случившееся позже и происшедшее раньше, полагая при этом, что люди, принимая твои записи за невнятное бормотание пьяного или бред спящего, отнесутся к ним не всерьез, а «как придется».74

Остановившись в Наруми:

Мне рассказали о том, что однажды в этой гостинице изволил остановиться князь Асукаи Масааки,75 именно тогда он сложил песню:

которую, собственноручно переписав, вручил хозяину.

Решив навестить Тококу, который отшельником живет в местечке под названием Хоби в провинции Микава, я написал о том Эцудзину,76 затем покинул Наруми и, воротившись примерно на двадцать пять ри, заночевал в Есида.

Проселочные дороги Амацу, узкие тропки, бегущие сквозь поля — там было особенно холодно из-за ветра, дующего прямо с моря.

От деревни Хоби до мыса Ирагосаки, кажется, всего одно ри пути. Сам мыс является продолжением провинции Микава, от Исэ его отделяет море, но по какой-то неведомой причине в «Манъесю» он был включен в число достопримечательностей Исэ.77 На песчаной косе этого мыса собирают раковины «гоиси».78 Кажется, люди их называют еще «белые ираго». На горе Хонэяма ловят соколов. Это крайняя точка на берегу Южного моря, куда они прежде всего опускаются, прилетая из заморских стран. Вспомнив о том, что соколы из Ираго тоже воспеты древними поэтами, я почувствовал себя еще более растроганным:

Увидев, что в Ацута обновляют святилище:

Некоторое время мы провели, отдыхая, в краю Хоса,79 где пользовались гостеприимством то одного, то другого местного жителя.

На поэтическом собрании в доме одного человека:

На поэтическом собрании, устроенном одним человеком:

В те дни нас иногда навещали любители поэзии из Мино, Оогаки и Гифу, и вместе нанизывали мы строфы — то полные циклы «касэн»,80 то половинные — в один лист.

На десятый день месяца Бегающих наставников81 мы покинули Нагоя и направились в мои родные края.82