Все по порядку, все так, как было заведено еще несколько сотен лет назад. У каждого свое место и своя роль. Здесь, на собрании, могут присутствовать только главы семейств: отец, или после его смерти старший сын, или вдова, если сын еще не достиг совершеннолетия. Шесть дюжин семейств, шесть дюжин голосов. Всем остальным придется дожидаться на площади.

Люди неторопливо занимали свои места.

За длинным черным столом расположились со своими бумагами члены Совета: Карл Хоффман, Стефан Хойзингер, Якоб Эрлих, начальник городской стражи Эрнст Хагендорф и Фридрих Эшер, цеховой мастер. На поясе у каждого из них висел на двух тонких цепочках короткий кожаный футляр с серебряной застежкой – символ их высокого звания.

Трое общинных судей – Мартин Лимбах, Курт Грёневальд и Юниус Хассельбах – заняли места на противоположном конце стола.

В руке Стефана Хойзингера требовательно и раздраженно зазвенел колокольчик. Все затихли, выжидающе глядя на бургомистра. Гюнтер Цинх обмакнул в серебряную чернильницу длинное гусиное перо.

Сцепив толстые пальцы и откашлявшись, Карл Хоффман произнес:

– Совет Кленхейма, приведенный к присяге перед Господом и людьми, объявляет о собрании членов общины для решения настоятельных и неотложных вопросов городского управления. Господь да поможет нам быть мудрыми и беспристрастными, судить честно и поступать по справедливости.

– Да будет так, – эхом прокатилось по залу.

– Каждый из нас, сидящих здесь, – продолжал бургомистр, – поклялся соблюдать законы и установления Кленхейма, быть добрым христианином и почитать Святое Евангелие. Каждый из нас поклялся в верности нашему законному суверену, наместнику Магдебурга, как представителю мирской власти и защитнику истинной германской церкви. Каждый из нас поклялся стоять на страже интересов общины, охранять в ней мир и порядок и, если потребуется, встать на ее защиту с оружием в руках. Пусть же никто не отступит от этой клятвы.

– Да будет так, – прошелестел зал.

– Долг горожанина требует, чтобы каждый из нас был добрым семьянином и честным тружеником, не причинял вреда своему соседу, не прелюбодействовал, не лгал, не злословил и не обманывал. Долг горожанина требует, чтобы мы заботились о благополучии Кленхейма точно так же, как и о своем собственном.

– Да будет так…

– Всем вам известно, – продолжал бургомистр, – что во время наших собраний каждый имеет право обратиться с открытой жалобой на действия кого-то из жителей города и пришлых людей, равно как и на действия членов городского совета, если считает, что действия эти несправедливы, совершены в нарушение законов и обычаев Кленхейма и наносят кому-либо вред или незаслуженную обиду. И коль скоро подобная жалоба будет заявлена, Совет, равно как и судьи, избранные из числа наиболее уважаемых жителей нашего города, обязан рассмотреть ее гласно, открыто и в присутствии всех прочих членов общины. Тот, против кого заявлена жалоба, должен предстать перед нами и высказать в свою защиту все, что пожелает нужным высказать. И если жалоба заявлена против мужчины, достигшего совершеннолетия, то пусть этот мужчина говорит за себя сам. Если же жалоба заявлена против женщины, то пусть от ее лица говорит ее муж, отец или другой совершеннолетний мужчина из ее рода, а буде таковых не найдется – любой из тех, кто обладает правом голоса на наших собраниях, по ее собственному выбору.

Сидящие в зале люди молча внимали словам бургомистра. Карл Траубе что-то шепнул на ухо своему соседу, Августу Ленцу. Марта Герлах трясущимися руками поправила на голове чепец.

– Сейчас каждый, кто хочет высказать свою жалобу, пусть выскажет ее и будет при этом правдив и честен и не добавляет к своему рассказу ничего из того, чего не происходило в действительности. Ибо ложное обвинение карается столь же строго, сколь и воровство. Как вор крадет чужое имущество, так и неправедный доносчик крадет у человека его доброе имя. Помните об этом и будьте честны.

Первым со своего места поднялся Георг Хоссер – хмурый верзила с низким лбом и глубоко посаженными глазами.

– Я приношу на суд общины жалобу против Петера Штальбе, сына покойного батрака Андреаса, – сказал он. – Да, жалобу… И прошу присудить ему штраф в…

– Постой, – остановил его Курт Грёневальд. – Прежде ты должен сказать нам, что сделал Петер, и лишь после этого мы сможем решить, виновен ли он и какое наказание следует ему назначить.

– Конечно, конечно, – закивал своей маленькой головой Хоссер. – Тут дело такое… Чтобы… Словом, нас в городе всего двое плотников – так, как постановил Совет. Я и Вернер Штайн. Стало быть, двое плотников, и никто, кроме нас, не вправе заниматься этой работой. А я пару недель тому узнаю, что Петер подрядился скамьи изготовить для господина Майнау. Думаю: как же так? Нам троим и так еле достает заказов, чтобы прокормить свои семьи, а тут прямо изо рта кусок тягают?

– Тебе известно, сколько Петер получил за выполненную работу? – спросил Якоб Эрлих.

– Про то не знаю, – пожал плечами плотник. – Навряд ли много, потому как работа простая и сам я за нее никогда больше полуталера сроду не брал. Да только не в этих деньгах дело. Ведь если и дальше так пойдет и один будет у другого отнимать ремесло, так что же нам всем – в побирушки, что ли, идти? Я так мыслю, досточтимые господа: коли есть у каждого свое занятие и свой заработок, так этого и надо держаться. А ежели кто пойдет против этого… нарушит правило… того наказывать. Потому и жалуюсь вам сейчас и прошу, чтобы восстановили вы справедливость.

Хоссер стер со лба выступивший пот и тяжело опустился на свое место, бросив короткий взгляд на сидящего неподалеку Петера Штальбе.

– Твоя жалоба понятна, – сказал Курт Грёневальд. – Теперь мы должны выслушать того, против кого она заявлена. Встань, Петер, и подойди ближе.

Молодой Штальбе протиснулся между скамьями и вышел вперед.

– Георг Хоссер сказал сейчас правду? – спросил его Грёневальд. – Ты действительно подрядился выполнить работу для господина Майнау?

Петер повел широкими плечами, нехотя кивнул.

– И сколько же ты получил за свой труд?

– Четверть талера и меру муки, – глядя в пол, ответил юноша.

– Ты знал о том, что только двое мастеров в Кленхейме имеют право заниматься плотницким ремеслом?

– Разумеется, знал, – фыркнула со своего места Эрика Витштум.

– Я лишь хотел заработать немного денег, господин Грёневальд, – тихо ответил Штальбе. – Вы же знаете, я один мужчина в семье, и мать у меня больная. А работа – так работа была невелика. Я и не думал даже, что Георг станет на меня жаловаться.

Курт Грёневальд удовлетворенно кивнул.

– Что ж, Петер, ты не отпираешься и не препятствуешь нам установить истину. Возвращайся на свое место.

Судьи принялись о чем-то тихо переговариваться с бургомистром и остальными советниками. Наконец Карл Хоффман дал Гюнтеру Цинху знак, чтобы тот начинал записывать, после чего объявил:

– Выслушав жалобу нашего уважаемого собрата Георга Хоссера, судьи и Совет Кленхейма пришли к единодушному решению: Петер Штальбе виновен в нарушении законов и установлений нашего города. Всем известно, что каждый вправе заниматься определенным ремеслом, лишь получив на то письменное разрешение городского совета. И если человек подряжается выполнить работу, не имея такого разрешения, то тем самым он отнимает хлеб у других мастеров и наносит урон их семьям.

Сидящие в зале люди одобрительно закивали.

– Всем известно, – продолжал бургомистр, – что Кленхейм не в силах обеспечить работу слишком большому числу мастеров. Ведь иначе, не получая заказов в достатке, они начнут отнимать работу друг у друга, соперничать и враждовать между собой, несправедливо понижать цены. Ты, Петер, поступил весьма дурно и, надеюсь, сам понимаешь это. Впрочем, судьи и Совет Кленхейма полагают, что поступок твой происходит не от злого сердца и не из желания обогатиться за чужой счет, а лишь из стремления помочь своей семье. И потому…