Услышав эти слова, некоторые из них испугались и стали креститься обеими руками, думая, что перед ними переряженный дьявол. Один них, по имени Добрый Жоан, начальник деревенской милиции, вытащил из своего гульфика молитвенник и громко закричал:

– Если ты от бога, говори! Если ты от другого[102], уходи!

Но тот не уходил; многие из солдат услышали это и отошли от компании; Гимнаст замечал все это и соображал. Он сделал вид, что слезает с коня, и, свесившись с левой стороны лошади, ловко перевернулся в стремени, с большой своей шпагой на боку, и, проскочив под лошадью, тотчас взметнулся в воздух и вскочил обеими ногами на седло, стоя задом к голове лошади, и сказал: «Плохи мои дела!» Затем на том же месте подскочил на одной ноге и, сделав оборот налево, возвратился в прежнее положение.

Тогда Трипе сказал:

– Гм, сейчас я этого не буду делать, на что есть причина.

– Скверно! – сказал Гимнаст, – я ошибся; сейчас прыгну по-другому.

И вот с большой силой и ловкостью он сделал прыжок как прежде, но только с оборотом направо. Затем просунул большой палец правой руки под луку седла, всем корпусом поднялся на воздух, поддерживая тело исключительно одними мускулами и нервами названного большого пальца, и в таком положении перевернулся три раза. На четвертый, опрокинувшись всем телом и ни до чего не касаясь, поднялся между ушей лошади, поддерживая тело на воздухе большим пальцем левой руки, и в этом положении сделал круг, а затем, хлопнув ладонью правой руки по середине седла, перекинулся на круп коня, сев по-дамски.

Сделав это, он с той же легкостью перевел правую ногу поверх седла и оказался в положении наездника на крупе. Тут он сказал: «Лучше будет поместиться между луками». И, упершись в круп лошади большими пальцами обеих рук, перекувырнулся в воздухе и очутился в правильном положении уже между луками; затем прыжком подбросил себя в воздухе и так держался на седле, сдвинув ноги; в таком положении перевернулся еще раз сто, со скрещенными на груди руками, крича громким голосом:

– Я беснуюсь, дьяволы, беснуюсь, черти, беснуюсь! Держите меня, дьяволы, держите!

Пока он так вольтижировал, ротозеи в великом изумлении говорили друг другу:

– О, матерь божия, это оборотень или черт переряженный. «Аb hoste maligno libura nos, Domine!»[103]

И пустились бежать, оглядываясь как собака, укравшая дичь. Тогда Гимнаст, видя выгодность своего положения, сходит с коня, обнажает шпагу и начинает поражать ударами самых важных. Он навалил их целые кучи, раненых, убитых, избитых, и никто не оказывал ему сопротивления, полагая, что это голодный дьявол, как из-за его замечательной вольтижировки, так и на основании тех речей, которые вел с ним Трипе, называя его бедным чертом. Правда, Трипе предательски хотел ему раскроить череп своею ландскнехтской шпагою, но он был хорошо защищен доспехами и почувствовал лишь тяжесть удара; быстро обернувшись, он бросился на Трипе, на лету нанес ему удар острием шпаги и, в то время как тот прикрывался сверху, одним ударом распорол ему желудок, ободочную кишку и полпечени, отчего Трипе упал на землю и, падая, испустил из себя более четырех горшков супу, а вместе с супом и дух.

После этого Гимнаст ретировался, полагая, что никогда не следует гнаться за счастьем до его поворота, и что каждому рыцарю к своей Удаче следует относиться почтительно, не принуждая и не насилуя ее.

Вскочив на коня, он вонзил ему шпоры и поскакал прямой дорогой на Вогийон, и Преленган вместе с ним.

Приехав, Гимнаст рассказал, в каком положении застал неприятеля, и о военной хитрости, которую он употребил один против всей их оравы, утверждая, что это бездельники, грабители, разбойники, полные невежды в военном деле, и что Гаргантюа с его спутником смело можно пуститься в путь, потому что им будет очень легко перебить их как скотов.

Тогда Гаргантюа сел на свою громадную кобылу, в сопровождении своих спутников, как мы выше сказали. По дороге, встретив высокое и большое дерево (которое в народе называли «деревом святого Мартина», потому что оно выросло из посоха, посаженного там когда-то святым Мартином) Гаргантюа сказал:

– Вот что мне было нужно. Это дерево будет мне служить и посохом и копьем.

Он легко вытащил дерево из земли, оборвал ветки и обработал по-своему усмотрению. В это время кобыла его стала мочиться, чтобы облегчить живот, сделав это так обильно, что на семь миль затопила окрестность, и вся моча стекла к броду де-Вед и так подняла уровень воды, что вся толпа неприятелей в великом ужасе потонула, кроме некоторых, взявших дорогу к холмам налево.

Когда Гаргантюа прибыл в лес Вед, Эвдемон ему сообщил, что остатки неприятеля засели в замке. Чтобы проверить это, Гаргантюа закричал во всю мочь:

– Там вы или не там? Если вы там, то не будьте больше там; если не там, то мне нечего говорить.

Один негодяй-пушкарь, стоявший у бойницы, выстрелил в него из пушки и попал ему в правый висок, но удар причинил ему боли не больше, чем если бы в него бросили косточкой от сливы.

– Что такое? – сказал Гаргантюа. – Вы бросаете в нас виноградом?! Дорого же вам обойдется сбор! I

Он в самом деле думал, что ядро – это виноградина. Те, что были в замке заняты грабежом, услышав шум, побежали к башням и бастиона и выпустили в него больше 9 025 зарядов из бомбард и пищалей, целясь все в голову, и пальба была такая частая, что Гаргантюа закричал:

– Понократ, друг мой, эти мухи слепят мне глаза. Дайте мне какую-нибудь ветку с этих ив, чтобы отмахиваться от них.

Он думал про свинцовые пули и артиллерийские камни, что это слепни. Понократ убедил его, что это не слепни, а артиллерийские выстрелы, и что стреляют из замка.

Тогда Гаргантюа стал колотить своим громадным деревом по замку и – удар за ударом – снес и башни и бастионы и все обрушил на землю. Благодаря этому все находившиеся в замке были разбиты в куски.

Отправившись оттуда, они прибыли к мосту у мельницы и нашли весь брод покрытым трупами так густо, что мельничный проток был запружен; это были те, что погибли от мочевого кобыльего потопа.

Они были в раздумье, как им перейти, в виду нагромождения трупов. Но Гимнаст сказал:

– Если черти здесь переходили, то и я отлично перейду.

– Дьяволы-то, – сказал Эвдемон, – переходили, чтобы унести души осужденных.

– О, святой Треньян, – сказал Понократ, – из этого неизбежно следует, что и он переберется.

– Разумеется, да, – отвечал Гимнаст, – или застряну на дороге.

Пришпорив коня, он свободно переехал на другую сторону, и лошадь ничуть не испугалась мертвых, потому что он ее приучил, согласно учению Элиана, не бояться ни душ ни тел мертвых, не убивая людей, как Диомед, убивавший фракийцев, и Улисс, клавший тела убитых врагов под ноги коню, – как рассказывает Гомер, – а просто, кладя перед нею в сено чучело, заставлял ее переходить через него, когда давал ей овес.

Трое других благополучно проследовали за ним, за исключением Эвдемона, лошадь которого увязла правой ногою до колена в брюхе жирного и толстого негодяя, потонувшего навзничь, и никак не могла вытащить ее оттуда, оставаясь увязшей, пока Гаргантюа концом своей клюки не погрузил остатков требухи этого подлеца в воду, и тогда лошадь подняла ногу и (поразительная вещь в гиппиатрии[104]) вылечилась от опухоли на этой ноге от прикосновения к потрохам толстого плута.

Проехав по берегу Вед, они немного спустя добрались до замка Грангузье, который дожидался их с большим нетерпением. По прибытии они угощались вовсю; никогда мир не видал более веселых людей, потому что «Supplementum supplementi chronicorum»[105] говорит, что Гаргамель от радости умерла. Сам я ничего об этом не знаю, и мне мало заботы как о ней, так и о всякой другой.