Ее глаза со сверкавшими в них слезами, были прекрасны. Они были золотисто карие с черными крапинками (позже я обнаружил, что это контактные линзы), от слез глаза казались огромными. От слез также стало заметно, что глаза у нее чуть-чуть подкрашены, и косметика растеклась вокруг них.

— Ты прекрасна, когда плачешь, — сказал я.

Я вошел в одну из ролей Келлино — обольстителя.

— Ой, отъебись ты, Келлино, — сказала она.

Я ненавижу женщин, употребляющих матерные слова. Но она была единственной женщиной, у которой это слово звучало юмористически и дружелюбно.

Было очевидно, что она никогда раньше не произносила это слово. Может быть, таким способом она хотела дать мне понять, что догадывается, кого я пытаюсь имитировать. На ее лице была усмешка, а вовсе не очаровательная улыбка.

— Не знаю, почему я такая дура, — сказала она. — Но я никогда не хожу на вечеринки. А пошла только потому, что знала, что Форд будет здесь. Я восхищаюсь ею.

— Она — хороший критик, — сказал я.

— О, она так умна, — сказала Дженел. — Однажды она очень хорошо отозвалась обо мне. И, знаешь, я подумала, что понравлюсь ей. Потом она меня унизила ни за что ни про что.

— У нее было множество причин, — сказал я. — Ты красива, а она — нет. У нее были виды на Келлино на сегодняшний вечер, и она не хотела, чтобы он отвлекся на тебя.

— Это глупо, — сказала она. — Я не люблю актеров.

— Но ты красива, — сказал я. — Кроме того, ты интеллигент, и за это она должна ненавидеть тебя.

Впервые она посмотрела на меня с каким-то намеком на интерес. Я опередил ее в этом. Она мне нравилась, потому что была красива. Мне нравилось, что она никогда не ходит на вечеринки. Нравилось, что она не увлекается актерами типа Келлино, который был так божественно красив и очарователен, и так красиво одевался в роскошные костюмы, а кроме того, был подстрижен Роденом парикмахерского искусства. Она была интеллигентна. Хотя и могла плакать оттого, что критик унизил ее на вечеринке. Раз уж она была такой чувствительной особой, можно было предположить, что и меня она по крайней мере не убьет. Именно эта уязвимость заставила меня в конце концов пригласить ее на обед и в кино. Я не знаю, что мог бы сказать по этому поводу Осано. Уязвимая женщина может вас уничтожить в любой момент.

Довольно забавно, но я не представлял ее сексуально. Мне она просто чертовски нравилась. Несмотря на то, что она была красива и обладала такой замечательной счастливой улыбкой, даже когда плакала, на первый взгляд она не казалась действительно сексуальной. Или я был слишком неопытен, чтобы заметить это. Позже, когда Осано встретил ее, он говорил, что чувствовал в ней сексуальность как натянутый электрический провод. Когда я сказал Дженел об Осано, она заявила, что это должно было случиться с ней после того, как она встретила меня. До нашей встречи она была вне секса. Когда я посмеялся и не поверил этому, она улыбнулась мне своей счастливой улыбкой и спросила, слышал ли я что-нибудь о вибраторах.

Смешно, что взрослая женщина, рассказывающая вам о том, что она мастурбирует с вибратором, может обратить ваше внимание на себя. Но это нетрудно понять. Этому способствует сознание того, что она разборчива в своих связях, несмотря на то, что красива и живет среди мужчин, которые гоняются за женщинами как кошка за мышкой и, как правило, с той же целью.

Мы встречались в течение двух недель, около пяти раз до того, как переспали. И может быть лучшее время, которое мы провели вместе, было до этого.

Я должен был ходить в студию днем работать над сценарием и время от времени выпивать с Маломаром, затем возвращался в номер в отеле Беверли-Хиллз и читал. Иногда я ходил в кино. В те вечера, когда у меня были свидания с Дженел, она встречала меня в номере, затем тащила меня по кино и ресторанам, потом мы возвращались в гостиницу. Мы немного выпивали, болтали, и около часа ночи она шла домой. Мы были друзьями, но не любовниками. Она рассказала мне, почему развелась со своим мужем. Когда она была беременна, чувства ее обострились, но муж не обращал на это внимания. Потом, когда родился ребенок, ей нравилось нянчиться с ним. Она была в восторге от того, что молоко течет из ее груди, и ребенок наслаждается им. Ей захотелось, чтобы муж тоже попробовал молоко, пососал грудь и почувствовал, как оно течет. Ей казалось, что это будет здорово. Муж с негодованием отказался. Между ними все было кончено.

— Я никогда раньше никому не рассказывала этого, — призналась она.

— Господи, — сказал я. — Он просто ненормальный!

Однажды вечером она сидела рядом со мной на диване. Мы целовались, как дети, и я начал снимать с нее трусики, но она не дала мне это сделать, и поднялась. К этому времени я уже снял свои трусы в предвкушении, и она начала плакать и смеяться попеременно.

— Извини. Я все понимаю. Но не могу.

Мы взглянули друг на друга, и оба захохотали. Мы выглядели так забавно, оба, с голыми ногами, ее белые трусики болтались вокруг ее ног. Я со спутанными трусами и шортами под ногами. К тому времени я уже любил ее настолько сильно, что не обиделся. Я не чувствовал себя отвергнутым, что довольно странно.

— Все в порядке, — сказал я.

Я натянул брюки. Она подтянула трусы, и мы обнялись. Когда она уходила, я спросил ее, придет ли она следующим вечером. Она ответила, что придет, и я знал, что она ляжет со мной в постель.

На следующий вечер она пришла и поцеловала меня. Потом смущенно улыбаясь, сказала:

— Угадай, что случилось.

Хотя я и был невинен, но сообразил, что когда будущий партнер для постели говорит нечто подобное, ты останешься в дураках. Но я не взволновался.

— У меня начались месячные, — сказала она.

— Это не беспокоит меня, если это не беспокоит тебя, — сказал я.

Я взял ее за руку и повел в спальню. Через две секунды мы лежали раздетые в постели, на ней остались только трусы, и я чувствовал через трусы подкладку.

— Убери все, что ты туда напихала, — сказал я.

Она так и сделала. Мы поцеловались и обнялись.

В этот первый вечер мы не были влюблены. Мы просто друг другу очень нравились. Мы занимались любовью как дети. Просто целуясь и трахаясь. Обнимая друг друга и разговаривая, чувствуя себя удобно и тепло.

У нее была шелковистая кожа и хорошенькая мягкая, но не рыхлая, попка. Ее маленькие груди с большими красными сосками были великолепны на ощупь.

Мы дважды занимались любовью в течение часа, и со мной это было впервые после длительного перерыва. Наконец, нам захотелось пить, и я пошел в другую комнату открыть бутылку шампанского, которую приготовил. Когда я вернулся в спальню, она уже надела трусы. Она сидела со скрещенными ногами на кровати, держа в руках влажное полотенце, и пыталась оттереть темные пятна крови на белой простыне. Я стоя наблюдал за ней, голый, с бокалом шампанского в руке, и именно тогда я впервые почувствовал захлестнувшую меня нежность — это был перст судьбы. Она подняла на меня глаза и улыбнулась мне, ее светлые волосы растрепались, ее огромные карие глаза казались серьезными.

— Мне не хотелось бы, чтобы горничная увидела, — сказала она.

— Да, мы не хотим, чтобы она знала, — сказал я.

С очень серьезным видом она продолжала вытирать пятна, близоруко вглядываясь в простыню, чтобы не пропустить ни одного из них. Затем она бросила полотенце на пол и взяла шампанское из моих рук. Мы сели рядом на кровати, отпивая из бокалов и глупо улыбаясь друг другу от удовольствия. Так, как будто мы вдвоем были теперь заодно, и прошли очень важное испытание. Но мы все еще не были влюблены друг в друга. Секс был хорош, но не слишком. Мы были счастливы оттого, что были вместе, и когда она хотела поехать домой, я попросил ее остаться, но она сказала, что не может, и я не стал задавать вопросы. Я подумал, что, может быть, она живет с каким-нибудь парнем и может приходить поздно, но не может оставаться на ночь, И меня это не беспокоило. Великая вещь — не быть влюбленным…